о
взглянул на меня, так, словно я перебила его, когда он говорил.
   - Прекрати, - произнес он  раздраженным,  но  по-прежнему  безжизненным
тоном. - Я следил за каждым шагом вашего путешествия и влиял  на  развитие
событий. Я могу повелевать реками и дхариссами - так  неужто  ты  думаешь,
что меня возьмет твой игрушечный меч или коверный гвоздь у тебя в сапоге?
   Он сжал левую руку в кулак, потом снова раскрыл ладонь -  и  Ньятенери,
который тем временем успел незаметно перенести вес на одну ногу,  готовясь
нанести удар с разворота, сложился пополам, и лицо его побелело. Может, он
и вскрикнул - но я этого не слышала за шумом реки.
   Аршадин на него даже не взглянул. Он повторил  свой  жест,  и  все  мои
мышцы обратились в лед, так что я застыла на месте. Он сказал:
   - Каковы бы ни были ваши  планы,  они  потерпели  крах.  Вы  не  можете
причинить  мне  вреда,  не  можете  помочь  своему  учителю.   Вам   нужны
доказательства? Ну, так.
   Он очертил на земле круг носком башмака, плюнул в него и закрыл  глаза.
В кругу затрепетал тяжелый серый туман, и в тумане стоял Мой Друг. Это  не
был бесплотный образ, какой он послал мне на Северных пустошах: где бы  он
ни был на самом деле вместе с этим серым туманом, это был именно  он  сам,
сорванный с постели в "Серпе и тесаке".  Он  стоял  и  растерянно  моргал,
глядя на нас троих. Видно было, что он увидел и узнал нас. Он  по-прежнему
был в своей ночной рубашке, но, несмотря на это, увидев его,  я  сразу  же
почувствовала себя в безопасности, как в то утро на причале  в  Ламеддине,
когда кто-то внезапно поднял вонючую корзину из-под рыбы,  под  которой  я
пряталась, и я увидела его. Он был здесь.
   - А-а, - сказал  он,  рассеянно  озираясь.  -  Это  получилось  немного
неожиданно даже для тебя, Аршадин.
   Он не потрудился поздороваться со мной и с  Ньятенери.  С  неподдельным
интересом посмотрел наверх, на хижину с тростниковой кровлей.
   - Надо сказать, ты неплохо отстроился. Ни за  что  не  подумаешь,  что,
когда я уходил отсюда в прошлый раз, она лежала в развалинах.
   - Ты разрушил мой дом, - ответил неживой голос Аршадина. - Я  этого  не
забыл.
   - Ты, должно быть, забыл, что когда я попросил разрешения удалиться, из
стен вырвалось  пламя  и  в  полу  разверзлись  клыкастые  ямы.  Это  было
мальчишество и хулиганство и вдобавок не пошло на пользу резьбе на стенах.
Я тогда так и сказал.
   - Что мне делать с твоими слугами? - спросил Аршадин. -  Сильно  ли  ты
ими дорожишь?
   - Кто? Я? Кем? Ими? - Мой Друг недоумевающе уставился  на  него,  потом
запрокинул голову и расхохотался своим неповторимым смехом  -  так,  будто
никто на свете никогда не издавал столь удивительного звука.  Даже  мы  не
смогли удержаться от смеха, несмотря на то что нам было очень плохо  и  мы
чувствовали  себя  униженными  оттого,  что  предстали  перед  ним  такими
беспомощными. Настолько заразительным был этот смех.
   - Сильно ли я ими дорожу? Аршадин, неужели ты вытащил  меня  сюда  лишь
затем, чтобы задать этот вопрос? Я тебя сто  раз  предупреждал:  не  трать
силу на такие пустяки - сила ведь не бесконечна, ты же знаешь. Хватило  бы
и обычного письма.
   Аршадин до сих пор ни разу не взглянул на него прямо.
   - Сила тратится не  зря.  Мощь  растет,  только  когда  ее  используют.
Видимо, и легкомыслие тоже. Итак, я еще раз спрашиваю: что  мне  делать  с
этими двоими?
   Голос у него был ровный и отстраненный, и даже вопрос  прозвучал  почти
без интонации.
   Мой Друг снова коротко хохотнул:
   - Что делать? Да что угодно! Мне-то какое дело? Я им говорил, чтобы  не
связывались с тобой. Я им говорил, чтобы  занимались  своими  бандитами  и
пиратами, что ты - это такая силища, которой они себе даже  вообразить  не
могут, не говоря уже о том, чтобы побороть.  Но  они  пожелали  непременно
бросить тебе вызов. Пусть теперь расхлебывают. Я не могу  вечно  избавлять
их от последствий их собственной глупости.
   Вам это кажется бессердечным? Ну,  а  для  нас  это  прозвучало  дивной
музыкой - это была одежда, пища и дом, все сразу. Он  мог  сколько  угодно
дурачить и бранить нас, но ни за что бы нас не бросил - мы  полагались  на
это, как ни на что другое. И мне даже теперь не стыдно, что  я  полагалась
на то, что он нас спасет, - ведь и он полагался на наши ум и заботу, а  от
нас зависело куда больше, чем его жизнь.  Мы  склонили  головы,  изображая
отчаяние, и  ждали  незаметного  знака.  Аршадин  разглядывал  нас  своими
мутными глазами, лишенными зрачков.
   - Что до меня, - продолжал Мой Друг, уже более оживленно, - то на твоем
месте я как можно скорее отправил бы меня обратно в постель.  До  меня  ты
сейчас все равно добраться не можешь, а удерживать меня здесь  стоит  тебе
немалых сил. Ты больше не  можешь  расходовать  силы  впустую.  Право  же,
Аршадин, это добрый совет!
   Он выглядел еще более  хрупким,  чем  когда  мы  расстались  с  ним.  Я
удивлялась, как он ухитряется держаться на ногах. И тем  не  менее  в  его
глазах проступили следы той прежней морской зелени,  которая  совсем  было
исчезла, и, самое главное,  в  жесткую  седую  бороду  были  вплетены  две
ярко-розовые ленточки. Последний раз я их видела в косах Маринеши.
   - Да, - ответил Аршадин, - ты всегда давал мне добрые советы  -  только
добрые советы, и ничего  более.  Я  думаю,  для  тебя  будет  поучительным
остаться здесь и посмотреть, как я разделаюсь с твоими друзьями - или  кем
там они тебе приходятся. Это научит тебя многому, что тебе следует  знать,
- и куда большему, чем научил меня ты.
   Его голос остался бесполым и невыразительным, но с  последними  словами
лицо его переменилось. Если прежде это лицо, говорившее о жизни,  прожитой
впустую, пугало меня, то взгляд,  который  он  обратил  наконец  на  Моего
Друга, внушил  мне  еще  больший  страх.  В  его  глазах  вспыхнула  такая
неутолимая ярость и горечь утраты, что это  тяжелое,  лопатообразное  лицо
сделалось  почти  утонченным,  прозрачным,  как   горящий   дом,   готовый
обрушиться. Рот Аршадина слегка приоткрылся, губы чуть заметно скривились.
До сих пор помню клочок отшелушившейся кожи в уголке рта. Он сказал:
   - А потом у нас будет время встретиться с теми, кто ждет.
   Мой Друг немного помолчал, потом потер  губы  рукой  -  знакомый  жест,
который мне случалось видеть, когда я бывала близка к победе в споре.
   - Ну, как хочешь. Но если ты действительно собираешься сделать  с  ними
то, что я думаю, то я тебя всерьез предупреждаю: ты не сможешь  заниматься
этим и одновременно удерживать меня  здесь.  Нет,  сил  у  тебя,  наверно,
хватит,  -  о,  это  "наверно",  произнесенное  с  легким  пренебрежением,
взбесило бы даже меня, а  уж  Аршадина!  -  но  тебе  пока  что  недостает
точности, которая тут необходима. Точность приходит с опытом. Если бы тебе
доставало опыта, мне бы ни за что не удалось ускользнуть от тебя,  а  если
бы ты успел набраться его после, мне не удалось бы оставаться вне пределов
твоей досягаемости. Не глупи, избавься прежде от меня, а уж потом... -  он
взглянул на нас и пожал плечами. - Я всегда считал,  что  это  всего  лишь
мерзкий и грязный трюк для невежд - но, с  другой  стороны,  о  вкусах  не
спорят, в этом ты прав. В конце концов, кто я такой, чтобы досаждать  тебе
советами? Ты совершенно прав. Совершенно прав...
   Его голос  сделался  сонным  и  протяжным.  Мы  с  Ньятенери  мгновенно
насторожились: это обычно означало, что он собирается подкинуть очередную,
совершенно неразрешимую загадку. Он бубнил, бубнил, гудел, гудел, медленно
ворочаясь в сером тумане, точно жирная муха, ползущая по окну. Смертельное
внимание Аршадина было полностью поглощено им. Аршадин следил за  ним  так
пристально, что на миг совершенно забыл о нас. Мы внезапно обнаружили, что
снова можем двигаться. Это  было  так  неожиданно,  что  стоять  на  месте
сделалось просто мучительно.  До  сих  пор  помню  эту  непривычную  боль,
вызванную неподвижностью.
   Ньятенери  бросился  первым  -  я  на  миг  замешкалась,  вынимая   меч
покалеченной рукой. Раздался яростный вопль Моего Друга: "Дураки! Стойте!"
Аршадин обратил к нам расчерченную алыми  полосами  морду  горного  тарга.
Жутко было видеть эти костяные гребни и огромную пасть, истекающую слюной,
все на том же коренастом человеческом теле. Ньятенери, не  останавливаясь,
нырнул  под  шейные  пластины  и  обеими  руками  вцепился  в   оставшееся
человеческим горло, рассчитывая, что я брошусь следом со своим мечом. Я  и
бросилась - но на меня налетели пронзительно  орущие  дхариссы.  Они  били
меня крыльями по лицу и  по  голове,  и  мне  ничего  не  оставалось,  как
отмахиваться от них мечом, не в силах помочь Ньятенери,  который  отчаянно
цеплялся за Аршадина, постоянно менявшего облик:  из  горного  тарга  -  в
ревущего шекната, из шекната -  в  восьмифутового  нишору  с  клювом,  как
топор, а из нишору - в такое существо, что я предпочла бы покончить  жизнь
самоубийством, чем  увидеть  его  снова.  Ньятенери  продолжал  держаться,
иногда только одной рукой, восседая верхом то между  лохматыми  лопатками,
то между крыльями с острыми, как бритва, перьями - точно звереныш на спине
матери. Он хохотал. Его губы чудовищно растянулись, обнажая  зубы,  как  у
горного тарга, и глаза выпучились точно так же.  Должно  быть,  таким  его
видел Россет, когда он убивал тех двоих в бане. Казалось,  все  происходит
очень медленно, как всегда бывает в  подобных  случаях.  Но,  конечно,  на
самом деле все происходит так быстро, что  разум  тащится  далеко  позади,
усталый и запыленный. Помню, в какой-то момент я увидела Ньятенери  сквозь
тучу налетевших дхарисс, и совершенно серьезно подумала: "Да, это ему явно
больше по вкусу, чем ходить под парусом!"
   А Мой Друг тем временем прыгал по своей туманной тюрьме, пиная и колотя
кулаками безмолвные  серые  стены.  Похоже,  он  начисто  забыл  о  всяком
достоинстве, даже о достоинстве зверя, посаженного в  клетку,  -  это  был
всего лишь обезумевший старик в ночной рубашке. Он орал, пока не охрип:
   - Прекратите! Лал! Ньятенери! Идиоты! Прекратите  немедленно!  Ко  мне,
придурки! Сюда, ко мне! Вам его все равно не убить!
   Аршадин вторично принял облик, более  или  менее  напоминающий  нишору.
Теперь он  распростер  короткие,  облезлые,  блестящие  крылья  и  наконец
стряхнул с себя Ньятенери, отшвырнув его ярдов на десять в сторону берега.
Ньятенери приземлился, ушел в кувырок,  но  ударился  о  скалу.  Мне  даже
издалека было слышно, как он ахнул.
   Аршадин уже снова обернулся самим собой.  Я  бросилась  к  Ньятенери  -
Аршадин не обратил на меня внимания. Вместе с  настоящим  обликом  к  нему
вернулось и это ужасающее безжизненное спокойствие. Он коротко взглянул  в
сторону Моего Друга, который скакал и беспомощно бранился.  Потом  Аршадин
испустил долгий, почти неслышный вздох, который обратился в черную  молнию
и  ударил  в  серый  туман  с  тем  самым  звуком,  какой  издает  клинок,
вонзающийся в тело.
   Серый туман не исчез и не развеялся - он зашипел и почернел,  как  мясо
на угольях. На миг я потеряла Моего Друга из виду. Ньятенери уже  поднялся
и стоял, пошатываясь. Я схватила его за запястье и поволокла вперед,  пока
Аршадин осыпал нас дхариссами и камнями. Камни брались ниоткуда и катились
по склону, оставляя  самые  настоящие  следы  на  земле,  ломая  настоящие
деревья и обрушивая настоящие валуны. Я потеряла Ньятенери и кричала, зовя
его, пока серый туман не накрыл меня, как плотная, тяжелая ткань накрывает
птичью клетку, и рассерженный голос не произнес:
   - Потише, чамата, будь так любезна! Этой проклятой штукой  и  без  того
управлять непросто.
   Он был очень близко, и все же я видела его с трудом, и  уж  подавно  не
смогла бы отличить его от Ньятенери. Он сидел прямо,  словно  на  стуле  с
высокой спинкой, чуть выше моей головы. Глаза у него были закрыты.  Ущелье
с рекой, дом, Аршадин - все исчезло. Исчезли и земля,  и  небо,  и  вообще
все, кроме серого тумана, безразмерного и бесконечного, уходящего  во  все
стороны, и только где-то там, вдалеке, вроде  бы  виднелись  более  темные
тени, которые появлялись и исчезали снова. Я громко спросила:
   - Где мы? Что случилось? В каком мы времени?
   Мне уже приходилось иметь дело с магами. И даже лучшие из  них  -  даже
Мой Друг - пользуются любым предлогом, чтобы поиграть со  временем.  Хотя,
насколько я знаю, всех их чуть ли не первым делом предупреждают, что этого
делать нельзя. Как бы то ни было,  в  сложных  случаях  они  первым  делом
хватаются за это, как другие хватаются за кружку с  элем.  Я  этого  боюсь
ужасно и не желаю иметь к этому никакого отношения,  и,  когда  это  опять
случается, я всегда сразу чувствую.
   Мой Друг, не открывая глаз, сказал:
   - Лал, присядь где-нибудь и помолчи.
   Ньятенери взял меня за руку и отвел в сторону. Воздух сделался  страшно
разреженным и холодным, так что, как бы сильно ты его  ни  глотал,  легким
его все равно не хватало. Единственным  звуком,  раздававшимся  в  тишине,
было наше неглубокое, слишком частое дыхание. В этой серости  не  было  ни
ветра, ни малейшего колебания, никакого ощущения, что мы куда-то движемся,
если не считать возникающих и исчезающих теней, которые вполне могли  быть
обманом напряженного зрения. Я обняла себя за плечи,  чтобы  согреться,  и
привалилась к Ньятенери.
   - Мы далеко, - сказал наконец Мой Друг. - Мы нигде и никогда, и в то же
время можно сказать, что мы в другом времени.  Это,  -  он  вслепую  ткнул
рукой  в  ледяной  туман  вокруг,  -  это  не  волшебная  повозка   и   не
ковер-самолет, уносящий нас к безопасности. Это пузырь времени - но это не
наше время. Кто-нибудь из вас меня понимает?
   - Я и не желаю этого понимать, - напрямик ответил Ньятенери. - Зачем ты
сидишь с закрытыми глазами?
   - Затем, что я не знаю наверняка,  что  случится,  если  я  их  открою.
Возможно, вы перестанете существовать. Возможно, перестану существовать я.
Или само существование может... Нет, не стоит, от таких мыслей  даже  меня
укачивает. Вполне вероятно, что  мы  просто  вернемся  назад  к  Аршадину.
Результат будет тот же самый.
   Знакомая раздражительность ободряла - и  тем  не  менее  в  его  голосе
звучали какие-то новые нотки, которых я  раньше  никогда  не  слышала.  Не
страх, не тревога, не  обычная  неуверенность  -  все  эти  слова  тут  не
годились. А вот мне действительно было страшно. Я буквально потеряла почву
под ногами. И еще мне было очень холодно - меня прямо-таки трясло.
   - А что произошло там, у Аршадина? - поинтересовалась я. -  И  куда  мы
направляемся теперь? И почему, во имя... - я поискала подходящего бога, но
так ни одного и не вспомнила, - почему ты сидишь на воздухе?
   Мой Друг рассмеялся, но на этот раз его смех меня не успокоил.
   - В самом деле? Я и не заметил. Куда мы направляемся? Обратно в трактир
естественно, если только меня не будут отвлекать дурацкими вопросами. Этот
способ передвижения мне никогда особенно  не  нравился.  Наверно,  у  меня
просто нет к нему природной склонности. Вот у Аршадина - у него  есть.  Он
постоянно носился вперед-назад таким образом,  хотя  я  его  предупреждал.
Иногда он использовал это, чтобы прийти к обеду.
   Он немного помолчал, зажмурившись еще сильнее.
   - Ну вот, а теперь эта  привычка  его  подвела.  Я  никак  не  мог  ему
сопротивляться, когда он перенес меня сюда в пузыре времени.  Но  даже  на
то, чтобы просто поддерживать существование такого пузыря  в  нашем  мире,
уходит масса сил, не говоря уж о том,  чтобы  заставить  его  работать  на
себя. Я знал, что он не сумеет одновременно удерживать в  своей  власти  и
его, и меня, и еще вас обоих. Сколько раз я ему говорил! Всякая мощь имеет
свой естественный предел - всякая, даже его. Я его предупреждал...
   Последнее он произнес почти шепотом, и не для наших ушей.
   - А потом вы его отвлекли - довольно неуклюже, надо  заметить,  но  при
этом вполне успешно, - и он попытался убить меня в пузыре,  думая,  что  я
вами управляю. Это показывает, что он по-прежнему отчасти верит  в  своего
старого наставника - трогательно, не правда ли?
   В его коротком смешке было больше сожаления, чем торжества.
   - Он говорил о "тех, кто ждет". Это тебя они ждут? - спросил Ньятенери.
   - Меня, меня! - ответил Мой Друг с удивительной беспечностью. - Ничего,
пусть подождут еще маленько. Ну, а теперь,  если  никто  больше  не  будет
отвлекать меня вопросами, я думаю - и даже почти уверен, - что мне все  же
удастся  переправить  это  нездоровое  явление  к  столу  Карша.   Правда,
неизвестно, будет ли это именно тот Карш и именно тот  стол,  но  в  любом
случае это будет полезный и поучительный опыт для всех нас, а для Карша  в
особенности. Лал, если ты тоже закроешь глаза, то  не  будешь  так  сильно
дрожать. Послушайся моего совета.
   Он был прав. Когда я перестала видеть эту серость,  убийственный  холод
отступил, как будто именно вид серого тумана пробирал меня  до  костей.  И
все же я не могла удержаться от того, чтобы время от времени  оглядываться
вокруг, хотя вокруг ничего не было видно, кроме крохотных темных  фигурок,
которые не приближались и не исчезали. Я спросила:
   - А эти - кто они?
   - Люди, чье время мы используем, - коротко ответил он. - Закрой  глаза,
Лал.
   Я зажмурилась. И сказала:
   - У Аршадина не идет кровь. Мой меч пронзил его почти насквозь, а крови
не было.
   - Потому что в нем нет крови,  -  ответил  Мой  Друг.  -  Лукасса  была
совершенно права: в ту ночь в красной башне он отдал свою жизнь Другим,  а
они взамен дали ему подобие жизни, для  которого  кровь  необязательна.  Я
слышал о таких сделках, только это было очень давно, и я никогда не думал,
что такое случится в мое время. Бедный мой Аршадин. Бедный мой Аршадин...
   И после этого тихого, бесцветного стона он больше ничего не говорил.
   Сколько времени прошло - нашего или еще какого, - сказать  не  могу.  Я
слышала, как Мой Друг что-то гудит себе под нос:  монотонную,  сводящую  с
ума мелодию в пять нот, которая  через  некоторое  время  начала  казаться
гудением водяной мельницы, неутомимым и, как  ни  странно,  успокаивающим.
Кажется, я даже ненадолго задремала.
   Нет, я точно задремала, потому что я помню, как вздрогнула и проснулась
оттого, что обнимавшая меня  рука  Ньятенери  напряглась.  Он  очень  тихо
сказал мне на ухо:
   - Лал. Тут что-то происходит.
   Даже сквозь  серый  туман  было  видно,  что  лицо  у  него  бледное  и
напряженное.
   - В чем дело? - спросила я. На первый взгляд, ничего не изменилось:  мы
по-прежнему сидели  неподвижно  в  ледяном  нигде,  Мой  Друг  по-прежнему
восседал в воздухе и гудел все те же пять нот. Единственное различие, если
это  можно  назвать  различием,  состояло  в  том,  что  крохотные   тени,
мельтешившие в отдалении, наконец  исчезли.  Ньятенери  сдавил  мою  левую
руку, покалеченную, а я даже и не заметила - только  потом  увидела  новый
синяк.
   - Смотри! - сказал он.
   Серость медленно редела, превращаясь из тумана в грязную мыльную  воду,
и сквозь воду проступали люди, и эти люди были мы. Ну  как  объяснить  это
проще, когда все равно получается чистое безумие? Я увидела  нас  троих  -
точные копии, вплоть до ленточек в бороде  Моего  Друга  и  речной  грязи,
засохшей на ноге у Ньятенери, - но они,  эти  трое,  нас  не  видели.  Они
отправились по своим делам, которые не имели отношения к этому месту, а за
ними последовали другие - некоторые снова были нами, но  еще  больше  было
Каршей и Маринеш, а больше всего там было Тикатов. И  не  было  среди  них
двух одинаковых: попадались двойники Моего Друга, у  которых  не  было  ни
ленточек в  бороде,  ни  самой  бороды,  ни  ночной  рубашки,  и  двойники
Ньятенери, которых я узнавала только по росту и изменчивым глазам. Что  до
меня самой, у меня голова пошла кругом и даже немного  начало  тошнить  от
такого количества мои