мендрик  поспешил  на
помощь тонущему тщеславию Калли. Он ненавидел семейные сцены.
     -- В  моей  стране  о  вас поют балладу, -- начал он. -- Я
только забыл, как она начинается...  Капитан  Калли  замурлыкал
как кот. -- Которую? -- вопросил он.
     -- Не  знаю,  --  растерялся  Шмендрик. -- Разве их больше
одной?
     -- Воистину так! -- воскликнул Калли, сияя и раздуваясь от
собственной славы. -- Вилли Джентль! Вилли Джентль! Где он?
     Волоча ноги, подошел длинноволосый прыщавый юнец с лютней.
     -- Спой этому джентльмену об одном из  моих  подвигов,  --
приказал  ему Калли. -- Спой о том, как ты присоединился к моей
вольной шайке. Я не слышал этой баллады со вторника.
     Менестрель вздохнул, ударил по струнам  и  запел  дрожащим
фальцетом:
     Было так: ехал Калли из леса
     С королевским оленем домой,
     Видит -- навстречу юноша бледный
     Едет дорогой прямой.

     "Что случилось с тобою, юноша бледный,
     Почему столь печален твой взгляд?
     Или потерял ты навек свою даму,
     Или с шуйцей десница не в лад?"

     "Нет, с десницей в ладу моя шуйца,
     Чтоб ни значили эти слова,
     Но братья мои увезли мою даму,
     И склонилась моя голова".

     "Я -- славный Калли из Зеленого леса,
     Сильны и свободны люди мои,
     Какую службу ты мне сослужишь,
     Коль деву верну я в объятья твои?"
     "Коль деву спасешь ты, о старый коршун,
     Сверну я набок твой глупый нос,
     Носила она изумруд на шее,
     Один из трех братьев его унес".
     И Калли отправился к смелым ворам,
     Мечом пригрозил им: "А ну-ка, голь,
     Возьмите девицу, отдайте мне камень,
     Которым гордился бы даже король".
     -- Начинается  лучшая часть, -- прошептал Калли Шмендрику.
Обхватив себя руками, он прыгал на месте.
     Три молнии -- трое мечей сверкнули,
     Плащи долой -- бой, как чайник, кипит,
     "Ни камня, ни девы, -- им крикнул Калли, --
     Клянусь собой, вам не получить!"
     И он их гнал, и мечи сверкали,
     И он их гнал, как овец...
     -- Как овец, -- выдохнул Калли. Забыв про колкости Молли и
смешки  своих  людей  при  исполнении  последующих   семнадцати
куплетов,  он  раскачивался,  мычал  под  нос и парировал рукой
удары трех мечей.  Наконец,  баллада  завершилась,  и  Шмендрик
громко  и честно зааплодировал, восхищаясь техникой правой руки
Вилли Джентля.
     -- Я  называю  это  щипком  Аллана-э-Дейла...  --  ответил
менестрель.
     Он  хотел  продолжить, но Калли перебил: -- Вилли, хорошо,
малыш, а  теперь  сыграй  остальные.  --  Сияя,  он  следил  за
выражением лица Шменд-рика, которое, как тот надеялся, выражало
смесь  удовольствия  и  изумления.  --  Я  говорил, что обо мне
сложено  много  песен.  Точнее,  их  тридцать  одна,  хотя   до
настоящего времени в собрание Чайльда они не попали, -- тут его
глаза внезапно расширились и он схватил волшебника за плечи. --
Послушайте,  а  вы не мистер Чайльд собственной персоной, а? --
спросил Калли.  --  Он  часто  выезжает  переодетым  на  поиски
баллад.  Шмендрик  покачал  головой:  --  Нет,  мне очень жаль,
поверьте, нет. Капитан вздохнул и отпустил его. --  Ничего,  --
пробормотал  он,  -- конечно, ведь так хочется, чтобы собирали,
подтверждали достоверность, искали  разницу  между  вариантами,
даже,  даже  чтобы  сомневались в подлинности... Ну-ну, ничего.
Вилли, дорогой, спой остальные песни. Когда-нибудь  тебя  будут
записывать в полевых условиях, и тебе это понадобится...
     Ворча,  разбойники  стали  расходиться, кто-то наподдал по
камню. Из безопасной тени раздался грубый голос:
     -- Не, Вилли, лучше спой нам настоящую  песню.  Что-нибудь
про Робин Гуда.
     -- Кто  сказал  это?  --  Калли поворачивался из стороны в
сторону, и меч его позвякивал в ножнах. Лицо  его  сразу  стало
бледным, усталым и выжатым как лимон.
     -- Я,  --  ответила  до того молчавшая Молли. -- Дражайший
капитан, люди устали от баллад о твоей храбрости. Даже если  ты
пишешь их сам. Калли вздрогнул и искоса глянул на Шмендрика. --
Но  они  все-таки  могут  считаться  народными песнями, правда,
мистер Чайльд? -- спросил он тихим  обеспокоенным  голосом.  --
Все-таки...
     -- Я не мистер Чайльд, -- ответил Шмендрик. -- Поверьте...
     -- По-моему,   описание   эпических   событий  не  следует
доверять людям. Они все переврут.
     Вперед с опаской  вышел  стареющий  разбойник  в  потертом
вельвете:
     -- Капитан,  если нам нужны народные песни -- а я полагаю,
они нужны, -- то это должны быть правдивые  песни  о  настоящих
разбойниках,  а  не  о  нашей  лживой  жизни.  Не  в обиду будь
сказано, капитан, мы в самом деле не чересчур веселы...
     -- Я весел двадцать четыре часа в сутки, Дик Фантазер,  --
холодно перебил Калли. -- Это -- факт.
     -- ...И  мы  не  отбираем у богатых и не отдаем бедным, --
заторопился Дик Фантазер. -- Мы берем у бедных, потому что  они
не  могут  от нас отбиться, а богатые берут у нас, потому что в
любую минуту могут стереть нас  в  порошок.  Мы  не  грабим  на
дороге  жирного  жадного  мэра,  мы  каждый месяц откупаемся от
него, чтобы он оставил нас в покое. И мы  никогда  не  похищаем
гордых  епископов  и  не держим их пленниками в лесу, развлекая
пирами и праздниками, потому что Молли неважно готовит и к тому
же едва ли мы составим интересную компанию для епископа.  Когда
переодетыми   мы   отправляемся   на  ярмарку,  то  никогда  не
выигрываем ни в состязаниях стрелков,  ни  в  бою  на  дубинах.
Разве только горожане похвалят -- скажут: тебя и не узнать.
     -- Однажды  я  послала  на  конкурс гобелен, -- припомнила
Молли. -- Он оказался  четвертым,  нет  --  пятым.  "Рыцарь  на
страже"...  В  том  году все вышивали рыцарей на страже. -- Тут
она принялась тереть глаза костяшками пальцев. -- Черт бы  тебя
побрал, Калли.
     -- Что, что?! -- возмущенно завопил тот. -- Это я виноват,
что твоя   работа   оказалась  никудышной?  Да  как  только  ты
заполучила меня, ты сразу забросила все занятия. Ты  больше  не
вышиваешь  и  не  поешь,  за  все эти годы ты не разрисовала ни
одной рукописи. А что сталось с  виолой  да  гамба,  которую  я
добыл  для  тебя?  --  Он повернулся к Шмендрику. -- Она просто
морально опустилась, прямо как законная  жена.  Волшебник  едва
заметно  кивнул и отвел глаза. Конечно было бы неплохо бороться
за справедливость  и  за  гражданские  права,--  продолжил  Дик
Фантазер,--скажу  прямо,  по характеру я не рыцарь, у одного --
один характер, у другого -- другой,  но  тогда  нам  надо  петь
песни о тех, кто носит линкольнширское зеленое сукно и помогает
угнетенным.  Вместо  этого,  Калли,  мы  их грабим, и эти песни
просто ставят нас в двусмысленное положение, только и всего,  в
этом-то и суть.
     Капитан    Калли   сложил   руки   на   груди,   игнорируя
одобрительное ворчание разбойников: --Пой, Вилли!
     -- Не буду, -- тот даже не поднес руки к лютне. -- ...И ты
никогда не дрался с  моими  братьями  из-за  камня,  Калли.  Ты
написал им письмо, но даже не подписал его...
     Калли  потянулся  к  поясу,  и,  как будто кто-то дунул на
раскаленные угли, в руках у людей засверкали лезвия ножей. Тут,
принужденно улыбаясь, вперед опять выступил Шмендрик:
     -- Я могу предложить всем другое занятие, -- начал он.  --
Почему  бы  вам не разрешить своему гостю развеселить вас и тем
заплатить за ночлег. Я не умею петь или играть  на  музыкальных
инструментах,   однако   у  меня  есть  кое-какие  достоинства,
подобных которым вы могли и не видеть. Джек  Трезвон  мгновенно
согласился:  --  Послушай,  Калли,  волшебник  для ребят -- это
такая редкость.
     Молли  Отрава  отпустила   что-то   свирепое   по   адресу
волшебников   вообще,   но   разбойники  восторженно  завопили.
Единственным,  кто  колебался,  оказался  сам  Калли,  все  еще
пытавшийся печально протестовать:
     -- Да, но песни... Мистер Чайльд должен услышать песни...
     -- Непременно, -- заверил его Шмендрик, -- но попозже.
     Калли  просветлел и скомандовал своим людям расступиться и
освободить место. Развалившись или присев на корточки в тени, с
ухмылкой наблюдали они за ерундой, которой  Шмендрик  развлекал
публику в "Полночном карнавале" Это была пустяковая магия, и он
думал,   что   для   такой  публики,  как  шайка  Калли,  этого
достаточно.
     Но он недооценил их.  Разбойники  аплодировали  кольцам  и
шарадам,  золотым  рыбкам  и тузам, которых он вынимал из ушей,
вежливо, но без удивления. Не показывая им истинных  чудес,  он
ничего  не  получал  и  от  них,  и потому заклинания не всегда
удавались, и когда, пообещав из пучка вики  сотворить  виконта,
которого   можно  будет  ограбить,  он  получал  только  горсть
ежевики,  ему  хлопали  также  доброжелательно  и  безразлично,
словно все вышло удачно. Это была идеальная аудитория.
     Калли   нетерпеливо  улыбался,  Джек  Трезвон  дремал,  но
Шмендрика задело разочарование в беспокойных глазах  Молли.  От
внезапного  гнева он рассмеялся, уронив семь вращающихся шаров,
которые, пока он жонглировал ими, становились все ярче  и  ярче
(в хороший вечер он мог даже заставить их загореться), и, забыв
все  свое несчастное ремесло, закрыл глаза. "Делай, что хочешь,
-- прошептал он магии, -- делай, что хочешь".
     Как вздох прошла она сквозь него, возникнув  из  какого-то
секретного  места,  из лопатки, а может быть, из мозга берцовой
кости.  Сердце  его  наполнилось  подобно   парусу,   и   нечто
увереннее, чем когда-либо, шевельнулось в нем. Оно говорило его
голосом,  командовало.  Под  тяжестью  наполнившей  его силы он
опустился на колени, ожидая, когда вновь станет Шмендриком.
     "Интересно, что я сделал. Я что-то сделал", --  он  открыл
глаза. Разбойники посмеивались, кое-кто крутил пальцем у виска,
поддразнивая  его.  Капитан Калли поднялся, чтобы объявить, что
представление окончено, как вдруг Молли Отрава тихо вскрикнула,
и все обернулись. На прогалину вышел мужчина.
     На нем все, кроме коричневой куртки  и  надетой  набекрень
шапки с пером кулика, было зеленым. Он был очень высок, слишком
высок  для  человека.  Перекинутый  через  плечо  громадный лук
казался с Джека  Трезвона,  а  каждая  стрела  могла  послужить
копьем  или  посохом  Капитану Калли. Не замечая присмиревших у
костра потрепанных разбойников, он безмолвно прошествовал  мимо
и исчез в ночи.
     За  ним  поодиночке,  а  то  и по двое, шли другие: кто-то
беседовал, кто-то смеялся, но  до  зрителей  не  доносилось  ни
звука.  У  всех  были длинные луки, и все были в зеленом, кроме
одного, с ног до  головы  облаченного  в  алый,  и  другого,  в
коричневой  монашеской  рясе и сандалиях, с чудовищным животом,
поддерживаемым веревкой. Еще один играл  на  ходу  на  лютне  и
безмолвно пел.
     -- Аллан-э-Дейл,  --  раздался  кровоточащий  голос  Вилли
Джентля. -- Посмотрите на эти аккорды. Его голос был чист как у
птенца.
     Непритворно гордые, изящные, как старинные  мушкеты  (даже
самый  высокий,  колосс  с добрыми глазами), шествовали лучники
через  поляну.  Последними,  рука  об  руку,  вышли  мужчина  и
женщина.  Лица  их  были  так  прекрасны, словно они никогда не
знали страха. Тяжелые волосы женщины светились скрытым  светом,
как  облако  затмившее  луну.  --  О,  -- проговорила Молли, --
Мэриэн. -- Робин Гуд --  это  миф,  --  нервно  заявил  Капитан
Калли,   --   классический   пример  созданного  необходимостью
народного героя. Другим примером является  Джон  Генри.  Народу
необходимо  иметь  героев,  но  люди  обычно  не  соответствуют
предъявляемым требованиям, и легенда растет вокруг зерна правды
как жемчужина. Конечно, я вовсе не хочу  сказать,  что  это  не
удивительный фокус.
     Первым  с  места сорвался опустившийся денди Дик Фантазер.
Когда все фигуры, кроме двух последних, исчезли в  темноте,  он
бросился  за  ними,  хрипло крича: -- Робин, Робин, мистер Гуд,
сэр, подождите меня) Ни женщина, ни мужчина  не  обернулись,  а
все  члены шайки Калли, кроме Джека Трезвона и самого капитана,
спотыкаясь  и  толкаясь,  прямо  по  костру  рванулись  к  краю
прогалины в ночную тень.
     -- Робин!  -- кричали они. -- Мэриэн, Алый Уилл, Маленький
Джон,  вернитесь!  Вернитесь!  Шмендрик  засмеялся,   нежно   и
беспомощно. Громче всех визжал Капитан Калли: -- Дураки, дураки
и дети! Это такая же ложь, как и вся магия! Нет такого человека
-- Робина  Гуда! -- Но обезумев от потери, разбойники бросились
в лес за светящимися в темноте лучниками, спотыкаясь о  бревна,
продираясь сквозь терновые кусты, крича на бегу изголодавшимися
голосами.
     Только  Молли  остановилась  и  поглядела  назад.  Ее лицо
белело в темноте.
     -- Нет, Калли, наоборот! -- крикнула она ему. -- Нет тебя,
меня, любого из нас. Робин и Мэриэн живут, а мы -- легенда!  --
И оставив Капитана Калли и Джека Трезвона у затоптанного костра
рядом  с  хихикающим  волшебником,  она  припустилась вместе со
всеми, крича на бегу: "Подождите, подождите!"
     Шмендрик и не заметил,  как  они  набросились  на  него  и
схватили  за  руки,  он  не  вздрогнул, когда Калли щекотал ему
ребра кинжалом, шипя:
     -- Это была опасная и грубая диверсия, мистер  Чайльд.  Вы
могли просто сказать, что не хотите слушать песни.
     Кинжал  вдавливался  глубже.  Где-то  вдалеке, он услышал,
прорычал Джек Трезвон:
     -- Он  не  Чайльд,  Калли,  но  он  и   не   странствующий
волшебник.  Теперь  я его узнал. Это сын Короля Хаггарда, Принц
Лир, он так же порочен, как и его отец, и,  конечно,  знаком  с
черной  магией.  Придержи  руку.  Капитан,  мертвый он нам ни к
чему. Голос Калли осекся:
     -- Джек, ты уверен, а? Он казался таким славным малым.
     -- Славным дураком, ты хочешь сказать.  Да,  я  слыхал,  у
Лира  есть такая привычка. Он любит прикинуться дурачком, но он
дьявольски коварен. Как он прикинулся этим Чайльдом, и все  для
того, чтобы заставить тебя потерять контроль над собой.
     -- Я  вовсе не терял его, Джек, -- запротестовал Калли. --
Ни на секунду. Может, казалось, что я его потерял, но я  и  сам
очень коварен.
     -- А  как  он  вызвал  Робин  Гуда,  чтобы ребята от тоски
взбунтовались против тебя? Ну, слава богу,  он  выдал  себя,  и
теперь-то  он  побудет здесь, хотя бы отец выслал ему на помощь
Красного Быка. -- При этих словах Калли  задержал  дыхание,  но
гигант  не  заметил этого, схватил Шмендрика в охапку, поставил
лицом к стволу большого дерева и привязал.  Шмендрик  при  этом
тихо  посмеивался  и  даже  помогал  разбойнику, обнимая дерево
нежно как невесту.
     -- Ну, -- наконец сказал Трезвон. -- Охраняй  его,  Калли,
всю  ночь,  пока  я  буду спать, а утром я отправлюсь к старому
Хаггарду, чтобы узнать, во что он  ценит  этого  малого.  Может
статься, через месяц мы все будем богатыми бездельниками.
     --А   что   люди?  ---озабоченно  спросил  Калли.  --  Они
вернутся, как ты думаешь?
     Гигант зевнул и отвернулся:
     -- К утру, печальные и чихающие, они  будут  на  месте,  а
тебе  придется  какое-то  время  обходиться с ними полегче. Они
вернутся назад, ведь они, как и я,  не  из  тех,  чтобы  менять
что-то  на  ничто. Будь мы другими, Робин Гуд, может, и остался
бы с нами. Спокойной ночи, капитан.
     Он ушел, и у костра слышалось лишь стрекотанье  кузнечиков
и  тихий  смех привязанного к дереву Шмендрика. Огонь угасал, и
Калли долго кружил у костра, раздувая уголья. В конце концов он
уселся на чурбак и обратился к пленному волшебнику.
     -- Может, ты и сын Хаггарда, --  размышлял  он,  --  а  не
собиратель  песен  Чайльд, которым прикидываешься. Но кто бы ты
ни был, ты прекрасно знаешь, что Робин Гуд -- это сказка,  а  я
-- реальность. И обо мне не сложат баллады, если я не напишу их

играть в меня после школы. И когда профессора будут копаться  в
старых  сказках,  а ученые будут просеивать старые песни, чтобы
узнать, жил ли на самом деле Робин Гуд, они никогда  не  найдут
моего имени, обыщи они хоть весь мир. Ты знаешь это, и потому я
спою  тебе  о Капитане Калли. Он был хорошим веселым негодяем и
отдавал бедным  отобранное  у  богатых.  В  благодарность  люди
сложили о нем эти простые песни.
     И  он  спел их все, в том числе и ту, которую уже исполнял
Вилли Джентль. Он часто останавливался, чтобы прокомментировать
меняющийся ритм, ассонантные рифмы и лад мелодии.

     VI

     Капитан   Калли   заснул   после   тринадцатого    куплета
девятнадцатой песни, и Шмендрик, переставший смеяться несколько
раньше,  сразу  же  попытался  освободиться.  Изо  всех  сил он
старался растянуть свои  путы,  но  они  не  поддавались.  Джек
Трезвон  обмотал его канатом такой длины, что его хватило бы на
оснастку небольшой шхуны, канат был завязан узлами величиной  с
человеческую голову.
     "Тихо,   тихо,   --   успокаивал  он  себя.  --  Человека,
способного вызвать Робин Гуда -- нет, сотворишь его, --  нельзя
связать  надолго.  Одно слово, желание -- и это дерево семечком
повиснет на ветке, а веревка будет гнить в болоте". Но даже  не
рискнув  попробовать,  он  уже  знал:  то, что посетило его .на
секунду, исчезло, оставив вместо себя лишь  боль.  Он  был  как
куколка, из которой вылупилась бабочка. .
     "Делай как хочешь", -- тихо сказал он. От звука его голоса
Капитан Калли пошевелился и запел четырнадцатый куплет:
     Что-то мне страшно, Калли, прикончат нас нынче, ей-ей,
     Справа отряд и слева, в каждом полсотни мечей.
     Вздор, сказал тогда Калли, бояться у нас нет причин,
     Их,  быть может, и сотня, но сотня мечей, нас же -- семеро
смелых мужчин.
     "Чтоб тебя повесили", -- пробормотал волшебник,  но  Калли
снова уснул. Чтобы освободиться, Шмендрик попробовал произнести
несколько  простых  заклинаний,  однако  он не мог пользоваться
руками, а на длинные заговоры у  него  не  хватало  дыхания.  В
результате  всех  его  усилий дерево воспылало любовью к нему и
принялось нежно нашептывать о счастье в вечных  объятиях  липы.
"Вечно,  вечно,  --  вздыхала  она,  --  верность,  которой  не
заслужил ни один человек. Я буду помнить цвет твоих глаз, когда
весь мир забудет имя. Нет ничего бессмертнее любви дерева".
     "Я помолвлен, -- оправдывался Шмендрик, -- с лиственницей,
далеко отсюда. С детства. Конечно, по  воле  родителей,  против
желания. Безнадежно. Наша песня останется неспетой".
     Дерево  содрогнулось  от  ярости, будто его потрясла буря.
"Чтоб ее поразила молния и покрыли галлы! -- свирепо прошептало
оно.  --   Чертова   деревяшка,   проклятое   хвойное,   лживое
вечнозеленое,  она  тебя  не  получит, а через века все деревья
станут вспоминать нашу трагедию".
     Всем  своим  телом   Шмендрик   чувствовал,   что   дерево
вздымается  и  опадает  как  грудь,  и он начал бояться, что от
ярости оно расколется надвое. Веревки натягивались все туже,  а
ночь  в  его глазах уже становилась красно-желтой. Он попытался
объяснить липе, что любовь прекрасна именно потому, что никогда
не  может  быть  бессмертной,  потом  он  попытался   разбудить
Капитана  Калли,  но  смог лишь слабо пискнуть. "Она желает мне
добра", -- подумал он и отдался возлюбленной.
     Потом, когда он попробовал вздохнуть, веревки  ослабли,  и
он  упал  спиной  на  землю, хватая ртом воздух. Над ним стояла
Она, кроваво-красная в его помутившемся взоре. Она прикоснулась
к нему рогом.
     Когда он смог  подняться,  Она  повернулась,  и  волшебник
осторожно  последовал  за  ней,  хотя  липа  была теперь так же
спокойна, как любое дерево, никогда не знавшее любви. Небо было
еще черным, но сквозь прозрачную темноту Шмендрик видел, как на
него вплывал  фиолетовый  рассвет.  Твердые  серебряные  облака
таяли  в  теплеющем  небе, тени тускнели, звуки теряли форму, а
формы еще не решили, какими они собираются быть  сегодня.  Даже
ветер размышлял о себе.
     -- Вы видели? -- спросил он единорога. -- Вы видели, что я
сделал?
     -- Да, -- ответила Она. -- Это