и вскроют твой череп и выжгут половину мозгов. После чего  ты  никогда  не
сможешь джантировать.
   Дагенхем замолчал и пристально посмотрел  на  Фойла.  когда  тот  покачал
головой, Дагенхем продолжил.
   - Что ж, тебя присудят к десяти  годам  того,  что  в  насмешку  называют
лечением. В нашу просвещенную эпоху преступников не  наказывают.  Их  лечат.
Тебя бросят в камеру одного из подземных госпиталей. Там ты будешь  гнить  в
темноте и одиночестве. Будешь гнить там, пока не решишь  заговорить.  Будешь
гнить там вечно. Выбирай сам.
   Ворга, я убью тебя.
   - Я ничего не знаю о "Номаде". Ничего!
   - Хорошо, - Дагенхем  сплюнул.  Внезапно  он  протянул  вперед  сжатый  в
ладонях цветок орхидеи. Цветок почернел и рассыпался.  -  Вот  что  с  тобой
будет, понял?

Глава 5

   К югу от Сен-Жирона, возле Франко-испанской границы, тянутся на километры
под Пиринеями глубочайшие во Франции  пещеры  -  Жофре  Мартель.  Это  самый
большой и самый страшный госпиталь на Земле. Ни один пациент не  джантировал
из  его  чернильной   тьмы.   Ни   одному   пациенту   не   удалось   узнать
джант-координаты мрачных глубин госпиталя.
   Если не  считать  фронтальной  лоботомии,  есть  всего  три  пути  лишить
человека возможности джантировать: удар  по  голове,  вызывающий  сотрясение
мозга, расслабляющий наркотик и засекречивание джант-координат. Из этих трех
наиболее практичным считался последний.
   Камеры, отходящие от запутанных коридоров Жофре Мартель, были вырублены в
скале. Они не освещались, как и коридоры. Мрак подземелий  пронизывали  лучи
инфракрасных ламп. Охрана и обслуживающий персонал носили специальные  очки.
Пациенты жили во тьме и слышали лишь отдаленный шум подземных вод. Для Фойла
существовали лишь тьма, шум вод и однообразие госпитального режима. В восемь
часов (или в любой другой час  этой  немой  бездны)  его  будил  звонок.  Он
вставал и получал завтрак, выплюнутый пневматической  трубой.  Завтрак  надо
было съесть немедленно, потому что чашки и тарелки  через  пятнадцать  минут
распадались. В восемь-тридцать дверь камеры  отворялась,  и  Фойл  вместе  с
сотнями других слепо шаркал по извивающимся коридорам к Санитарии.
   Там, так же в темноте, с ними  обращались,  как  со  скотом  на  бойне  -
быстро,  холодно,  с  безразличием.  Их  мыли,  брили,  дезинфицировали,  им
вкалывали лекарства, делали  прививки.  Старую  бумажную  одежду  удаляли  и
сжигали, и тут же выдавали новую. Затем их  гнали  в  камеры,  автоматически
вычищенные и обеззараженные во время их отсутствия. Все утро Фойл  слушал  в
камере лечебные рекомендации, лекции, морали и этические наставления.  Потом
снова наступала закладывающая уши тишина, и  ничто  не  нарушало  ее,  кроме
отдаленного шума вод и едва слышных шагов надзирателей в коридоре.  Днем  их
занимали лечебным трудом. В каждой камере зажигался телевизионный  экран,  и
пациент погружал  руки  в  открывшееся  отверстие.  Он  видел  и  чувствовал
трехмерно  передающиеся  предметы  и  инструменты.   Он   кроил   и   штопал
госпитальные робы, мастерил кухонную утварь и готовил пищу. На самом же деле
он ни до чего не дотрагивался. Его движения передавались в мастерские и  там
управляли  соответствующими  механизмами.  После   одного   короткого   часа
облегчения вновь наваливались мрак и тишина темницы.  Правда,  временами,...
раз или два в неделю  (или,  может  быть,  раз  или  два  в  год)  доносился
приглушенный звук далекого взрыва, И Фойл отрывался  от  горнила  ненависти,
где закалялась его жажда мести. В  Санитарии  он  шептал  вопросы  невидимым
фигурам.
   - Что за взрывы, там?
   - Взрывы?
   - Слышу их, как будто издалека.
   - Это Чертовджант.
   - Что?
   - Чертовджант. Когда кто-то по горло сыт Жофре. Поперек глотки.
   Джантирует прямо к черту, он.
   - Ах ты!..
   - Вот так вот. Невесть откуда, невесть куда. Чертовджант... вслепую...  и
мы слышим их. Бум! Чертовджант.
   Фойл был потрясен. Тьма, тишина,  одиночество  наводили  отчаяние,  ужас,
сводили с ума. Монотонность казалась невыносимой.  Погребенные  в  застенках
госпиталя Жофре Мартель,  пациенты  страстно  ждали  утра  ради  возможности
прошептать слово и услышать ответ.  Но  любые  разговоры  сразу  пресекались
охраной, а динамик потом читал наставления о Добродетели Многотерпения. Фойл
знал  записи  наизусть,  каждое  слово,  каждый  шорох  и  треск  ленты.  Он
возненавидел эти голоса: всепонимающий баритон, бодрый тенор,  доверительный
бас. Он научился отрешаться, работать механически. А вот перед  бесконечными
часами одиночества он оказался беспомощен. Одной ярости тут не хватало. Фойл
потерял счет дням. Больше он не перешептывался  в  Санитарии.  Его  сознание
оторвалось от реальности и куда-то медленно  и  бездумно  плыло.  Ему  стало
казаться, что он снова на "Номаде", опять дерется  за  жизнь.  Потом  и  эта
слабая связь с иллюзией оборвалась. Все глубже  и  глубже  он  погружался  в
пучину кататонии, в лоно тишины,  в  лоно  темноты,  в  лоно  сна.  То  были
странные, быстротечные  сны.  Однажды  ему  явился  голос  ангела-спасителя.
Ангела-женщины. Она тихонько напевала. Трижды он слышал слова: "О, боже...",
"Боже мой!..", и "О..."
   Фойл падал в бездонную бездну и слушал.
   - Есть выход, - сладко нашептывал в его уши ангел. Голос ангела гнева был
мягким и нежным, и в то же время горел безумием. И внезапно, с  безрассудной
логикой отчаяния, Фойл осознал: выход есть.
   Глупец, он не видел этого раньше.
   - Да, - прохрипел он. - Есть выход. Послышался сдавленный  вздох.  -  Кто
это?
   - Я, - сказал Фойл. - Это я, не кто иной. Ты меня знаешь.
   - Где ты?
   - Здесь. Где всегда.
   - Но здесь никого нет. Я одна.
   - Спасибо, показала мне путь, ты.
   - Я слышу голоса, - прошептал гневный ангел. - Это начало конца.
   - Ты показала мне путь. Чертовджант.
   - Чертовджант!.. Боже мой, неужели это правда?  Ты  говоришь  на  уличном
арго... ты существуешь на самом деле... Кто ты?
   - Гулли Фойл.
   - Но ты не в моей камере. И даже не поблизости.  Мужчин  здесь  держат  в
северной части Жофре Мартель. Я - в "Юге-900". А ты?
   - Север-III.
   - Четверть мили. Как мы... О,  господи!  Конечно!  Это  Линия  Шепота.  Я
всегда думала - выдумки... А она существует...
   - Что ж, пора, - пробормотал Фойл. - Чертовджант.
   - Фойл, не смей! Послушай меня. Это чудо.
   - Чудо?
   - Акустический феномен... такое случается в  пещерах...  Каприз  передачи
звука... Старожилы называют это Линией Шепота. Я  им  не  верила.  Никто  не
верит,  но  это  правда!  Мы  на  разных  концах  Линии  Шепота.  Мы   можем
разговаривать. Мы  можем  строить  планы.  У  нас  есть  надежда.  Мы  можем
спастись.

***

   Ее звали Джизбелла Мак Куин. Она  была  вспыльчива,  умна,  образована  и
независима. Жофре Мартель пять лет назад  начал  лечить  ее  от  бандитизма.
Джизбелла гневно-шутливо  поведала  Фойлу  о  том,  как  она  бросила  вызов
обществу.
   - Ты не знаешь, что джантация принесла женщинам, Гулли. Она заперла  нас.
Отправила назад в сераль.
   - Что такое сераль?
   -  Гарем.  Место,  где  содержат  женщин.  Через  тысячу   лет   развития
цивилизации  мы  снова  -  собственность.  Джантация  так   угрожала   нашей
добродетели, нашему достоинству, нашей чести, что нас  заперли  как  золотые
слитки в сейф. Нам закрыты все дороги. Это страшный тупик, Гулли, и из  него
нет выхода. Остается только плюнуть на все и идти напролом.
   - Зачем это тебе, Джиз?
   - Свобода нужна мне как воздух, Гулли.  Я  хочу  жить  своей  собственной
жизнью, а общество заковало меня в кандалы и обрекло на смирение.  -  И  она
поведала ему все мрачные и трагические подробности своего бунта:
   Слабохарактерное  Вымогательство,   Каскадный   Шантаж,   Новобрачное   и
Похоронное Ограбления и другие.
   Фойл рассказал ей о "Номаде" и "Ворге", о своей ненависти и своих планах,
но не сообщил  Джизбелле  ни  о  своем  лице,  ни  о  двадцати  миллионах  в
платиновых слитках, скрытых в поясе астероидов.
   - Что случилось с "Номадом"? - спросила Джизбелла. -  Верно  ли  то,  что
говорил тот человек, Дагенхем? Его уничтожил крейсер Внешних Спутников?
   - Мне не понять. Сказано - не помню, ты.
   - Очевидно, взрыв вызвал у тебя амнезию, а шесть  месяцев  одиночества  и
мук усугубили потерю памяти. На корабле не осталось ничего ценного?
   - Нет.
   - И Дагенхем ни о чем не упоминал?
   - Нет, - солгал Фойл.
   - Значит, у него была иная причина упрятать тебя в Жофре Мартель.
   Зачем-то  ему  нужен  "Номад"...  Не  пытаться  взорвать  "Воргу"  -  это
глупость.
   Только дикий зверь грызет захлопнувшийся капкан. Сталь не виновата.
   - Не пойму, о чем ты. "Ворга" прошел мимо.
   - Кару заслужил мозг, Гулли. Тот мозг, который устроил западню.
   Выясни, кто находился на борту  "Ворги".  Узнай,  кто  приказал  уйти.  И
накажи его.
   - Да-а. Как?
   - Думай, Гулли. Голова, сообразившая, как сдвинуть "Номад", как из ничего
собрать адскую машинку, должна найти  способ.  Но  никаких  бомб!  -  Думай!
Разыщи кого-нибудь из экипажа "Ворги". Он  назовет  остальных.  Выследи  их,
узнай, кто отдал приказ и покарай его.  На  это  требуется  время,  Гулли...
время  и  деньги,  много  денег,  больше,  чем  у  тебя  есть.  Они   часами
переговаривались по Линии Шепота. Голоса слышались слабо, звучали как  будто
у самых ушей. Лишь в определенном месте каждой камеры  можно  было  услышать
собеседника. Вот почему  они  не  сразу  обнаружили  это  чудо.  Теперь  они
наверстывали упущенное время. Джизбелла учила Фойла.
   - Если нам когда-нибудь удастся выбраться  из  Жофре  Мартель,  мы  будем
вместе. Я не могу довериться безграмотному человеку.
   - Кто безграмотный?
   - Да, ты, - решительно заявила Джизбелла.  -  Мне  приходится  все  время
разговаривать на уличном арго.
   - Я умею читать и писать.
   - И все... то есть, кроме голой силы - ты нуль.
   - Говори толком, ты, - рассвирепел Фойл.
   - Я и говорю толком. Что проку от самого лучшего резца, если он тупой?
   Надо  заточить  твой  разум,  Гулли.  Надо  дать  тебе  образование.   Он
покорился. Он понял: она права. Надо знать  гораздо  больше  не  только  для
того, чтобы выбраться, но и для поисков "Ворги". Джизбелла оказалась дочерью
архитектора, получила блестящее образование. Она муштровала Фойла, вбивала в
него знания с циничным опытом пяти лет тюрьмы.  Иногда  он  бунтовал  против
тяжелого труда. Тогда по Линии  Шепота  кипели  яростные,  но  тихие  споры.
Затем, в  конце  концов,  он  просил  прощения  и  вновь  покорялся.  Иногда
Джизбелла уставала от наставлений. И они просто разговаривали и мечтали.
   - Мне кажется, мы влюбляемся друг в друга, Гулли.
   - Мне тоже так кажется, Джиз.
   - Я старая карга, Гулли. Мне сто пять лет. А ты как выглядишь?
   - Кошмарно.
   - То есть?
   - Лицо.
   - Это романтично. Один из тех  загадочных  шрамов,  украшающих  настоящих
мужчин?
   - Нет. Ты увидишь, когда встретимся мы. Не правильно, да, Джиз? Просто:
   "когда мы встретимся".
   - Молодец.
   - Мы ведь встретимся однажды, Джиз?
   - Скоро, я надеюсь, Гулли. - Далекий голос Джизбеллы окреп.  -  А  теперь
пора за работу. Надо готовиться.
   За пять лет Джизбелла многое узнала о Жофре  Мартель.  Никто  никогда  не
джантировал  из  подземного  госпиталя,  но  десятилетиями  из  уст  в  уста
передавались слухи и крупицы истины.  По  этим  сведениям  Джизбелла  быстро
установила соединяющую их Линию Шепота. На их основе  начала  она  обсуждать
планы спасения.
   - Это в наших силах, Гулли, не сомневайся.  В  системе  охраны  наверняка
есть недостатки.
   - Никто их раньше не находил.
   - Никто раньше не действовал с партнером.  Фойл  не  волочился  больше  в
Санитарию и обратно бесцельно.  Во  мраке  он  задавал  шепотом  продуманные
вопросы. Ощупывал стены. Замечал двери, их фактуру. Считал, слушал, изучал и
докладывал. Фойл и Джизбелла вместе "рисовали"  картину  порядков  и  охраны
Жофре Мартель.
   Однажды утром по  возвращении  из  Санитарии  его  остановили  на  пороге
камеры.
   - Иди дальше, Фойл.
   - Это Север-3. Я знаю свое место.
   - Двигай, говорят.
   - Но... - Фойл пришел в ужас. - Меня переводят?
   - К тебе посетитель.
   Его довели до конца северного коридора, до пересечения с тремя остальными
главными коридорами госпиталя. Там, на гигантском перекрестке, располагались
административные помещения и  мастерские.  Фойла  втолкнули  в  непроглядную
темень комнаты и закрыли сзади  дверь.  Перед  ним  маячил  слабо  мерцающий
силуэт, едва уловимый контур, не более чем призрачный намек, очертания  тела
и головы самой Смерти. Два  бездонных  провала  на  черепе  -  глазницы  или
инфракрасные очки.
   - Доброе утро, - произнес Дагенхем.
   - Вы?! - воскликнул Фойл.
   - Я. У меня есть пять минут. Садитесь. Стул позади вас. Фойл нащупал стул
и медленно опустился.
   - Довольны? - поинтересовался Дагенхем.
   - Что вам надо?
   - Замечаю перемену, - сухо сказал Дагенхем. - В нашу последнюю встречу вы
ограничивались исключительно выражением "убирайтесь к черту".
   - Убирайтесь к черту, Дагенхем, если угодно.
   - Ого,  вы  начали  острить  и  речь  улучшилась...  Вы  изменились...  -
задумчиво проговорил Дагенхем. - Изменились  чертовски  сильно  и  чертовски
быстро. Мне это не нравится. Что с вами случилось?
   - Я посещал вечернюю школу.
   - Вы десять месяцев учились в этой вечерней школе.
   - Десять месяцев! - изумленно повторил Фойл. - Неужели так долго?
   - Десять месяцев во мраке и тишине. Десять месяцев  полного  одиночества.
Вас должны были сломать.
   - Я сломлен, не беспокойтесь.
   - Вы должны были взвыть...  Я  прав.  Вы  не  обычный  человек...  Такими
темпами это займет слишком долго... А мы не можем ждать. Я хочу вам  сделать
новое предложение. Десять процентов. Два миллиона.
   - Два миллиона! - воскликнул Фойл. - Почему вы сразу не сказали?
   - Я не знал вас. По рукам?
   - Почти.
   - А что еще?
   - Я выбираюсь из Жофре Мартель.
   - Естественно.
   - И кое-кто еще.
   - Сделаем. Дальше.
   - Открытый доступ к архивам Престейна.
   - Это исключено. Вы с ума сошли? Будьте благоразумны.
   - К его корабельным архивам.
   - Зачем?
   - Мне нужен список команды одного из кораблей.
   - Так, так... - в голосе Дагенхема вновь зазвучало оживление.  -  Обещаю.
Что-нибудь еще?
   - Нет.
   - Значит, договорились. - Дагенхем был доволен. Мерцающий контур поднялся
со стула. -  Приготовления  для  вашего  друга  мы  начнем  немедленно.  Вас
выпустим через шесть часов. Жаль, мы потеряли столько времени, Фойл.
   - Почему вы не подослали ко мне телепата?
   - Телепата? О чем вы говорите? На всех Внутренних Планетах не наберется и
десятка телепатов. Каждый их час расписан на десять лет вперед. Никто бы  из
них не согласился нарушить расписание.
   - Прошу прощения, Дагенхем. Я думал вы плохо знаете свое дело.
   - Вы меня обижаете.
   - Теперь я вижу: вы просто лжете. За  долю  в  двадцати  миллионах  можно
нанять любого телепата.
   - Правительство никогда...
   - Не все они работают на правительство. Нет. Дело не в этом. Тут  кроется
что-то слишком важное.
   Пятно света метнулось через комнату и схватило Фойла.
   - Что вам еще известно?! Что вы скрываете?  На  кого  работаете?  -  Руки
Дагенхема тряслись. -  Господи,  какой  я  дурак!  Конечно,  вы  не  простой
космонавт... Отвечайте: на кого работаете?!
   Фойл резко стряхнул руки Дагенхема.
   - Ни на кого, - сказал он. - Ни на кого, кроме себя.
   - Да? Включая друга в Жофре Мартель, которого вы так  стремитесь  спасти?
Боже мой, вы чуть не одурачили меня, Фойл.  Передайте  капитану  Йанг-Йовилу
мои поздравления. Его люди лучше, чем я думал.
   - Не знаю никакого Йанг-Йовила.
   - Так вот вы и ваш коллега здесь сгниете! Издохните!  Я  переведу  вас  в
самую страшную камеру. Я брошу вас на самое дно Жофре Мартель. Я...  Охрана,
сюда! Охра...
   Фойл схватил Дагенхема за горло, повалил на пол и  стал  бить  головой  о
каменную плитку. Дагенхем раз вскрикнул и затих. Фойл сорвал с его лица очки
и одел их на себя.  В  мягкорозовом  свете  вернулось  зрение.  Фойл  раздел
Дагенхема и быстро, разрывая по шву, влез в  его  костюм.  На  столе  лежала
широкополая шляпа. Фойл надвинул ее на самый лоб. Из комнаты вели две двери.
Фойл подскочил к ближней и осторожно ее приоткрыл. Она выходила  в  северный
коридор. Он закрыл ее. Бросился к другой двери и вырвался в  противоджантный
лабиринт. И тут же потерялся. Отчаянно заметавшись по  переходам,  он  снова
оказался в комнате, где Дагенхем пытался подняться на колени.
   Фойл  повернулся  и  кинулся  назад  в  лабиринт.  Неожиданно  перед  ним
оказалась дверь. Он распахнул ее и попал  в  просторную  и  ярко  освещенную
мастерскую. На  него  ошеломленно  уставились  двое  рабочих.  Фойл  схватил
кувалду, прыгнул на них и двумя ударами свалил. Тут  до  него  донесся  крик
Дагенхема. Фойл затравленно огляделся, ворвался в следующую  дверь  и  вновь
потерялся в лабиринте. Заревела сирена.  Фойл  замахнулся  кувалдой,  пробил
тонкий пластик перегородки и оказался в  южном  коридоре  женской  половины,
освещенном инфракрасным светом.
   Навстречу ему бросились две надзирательницы. Фойл страшным ударом повалил
их. Перед ним тянулся бесконечный ряд камер. На каждой двери  красным  огнем
горел номер. Фойл привстал на  цыпочки  и  разбил  инфракрасный  фонарь  над
головой. Весь коридор погрузился во мрак... даже для оснащенных очками.
   - Теперь мы на равных, - выдохнул он и побежал дальше,  на  ощупь  считая
двери. Он налетел на охранницу, расправился с ней, обнаружил, что сбился  со
счета, пробежал еще, остановился.
   - Джиз! - взревел Фойл.
   До него донесся ее голос. Он помчался вперед  и,  наконец,  нашел  камеру
Джизбеллы.
   - Гулли, о Гулли, боже мой...
   - Отойди, детка!  Назад!  -  Он  трижды  яростно  ударил  молотом.  Дверь
поддалась. Фойл ввалился внутрь.
   - Джиз?.. - задыхаясь, выдавил он. - Проходил мимо. Дай, думаю, загляну.
   - Гулли, ради...
   - Да-а... Ничего себе встреча, а? Идем. Идем, девочка. - Он вытащил ее из
камеры. - Назад через приемную для нас пути нет. Я там  не  понравился.  Где
ваша Санитария?
   - Гулли, ты сошел с ума!..
   - Вся половина обесточена. Я разбил силовой кабель. У нас есть  полшанса.
Идем, девочка. Идем.
   Он подтолкнул ее вперед. И она повела его по проходам женской  Санитарии.
Пока механические руки удаляли одежду, мыли, опрыскивали  и  дезинфицировали
их, Фойл нащупал контрольное медицинское окошко и разбил его молотом.
   - Лезь, Джиз.
   Он протолкнул ее сквозь окошко и последовал за  ней.  Голые,  намыленные,
изрезанные и окровавленные искали они дверь, через  которую  входили  врачи.
Вдруг Фойл поскользнулся и с грохотом упал.
   - Не могу найти дверь, Джиз. Дверь. Я...
   - Тсс!
   - Но...
   - Тихо, Гулли!
   Мыльная рука нащупала и зажала ему рот. Поблизости  раздался  топот  ног.
Закоулки Санитарии вслепую обшаривали охранники. Инфракрасное  освещение  до
сих пор не исправили.
   - Окно могут не заметить, - прошептала Джиз.
   Они скорчились на полу. Шаги прогромыхали и затихли.
   - Все в порядке, - выдохнула Джизбелла.  -  Но  в  любую  минуту  включат
прожектора. Идем, Гулли, живей!
   - Но дверь в клинику, Джиз... Я думал...
   - Двери нет. Они спускаются  по  убирающейся  винтовой  лестнице.  И  это
предусмотрено. Надо попытаться найти грузовой лифт. Хотя бог знает, что  это
нам даст... О, Гулли, ты идиот! Ты совершенный идиот! Они  пролезли  обратно
через контрольное окошко и  стали  лихорадочно  искать  в  темноте  лифт,  в
котором увозили старую одежду и подавали новую. Механические руки в  темноте
их снова мылили,  опрыскивали  и  дезинфицировали.  Внезапно,  заглушая  все
прочие звуки, надрывно взвыла сирена. Наступила  полная  тишина,  удушающая,
как мрак.
   - Они выслеживают нас геофоном,