льчаку, который решился бы выйти с ним на бой?
     -- Вот вам удобный случай, мосье Тарзан, -- посмеялся француз.
     -- Я не голоден, -- просто ответил Тарзан.
     Все рассмеялись, за исключением д'Арно. Он один знал, насколько логична
и серьезна эта причина в устах обезьяны-человека.
     --  Признайтесь, вы боялись бы,  как  побоялся бы каждый из  нас, пойти
сейчас  в джунгли  нагишом, вооруженный только  ножом и веревкой, --  сказал
шутник.
     -- Нет, -- ответил ему Тарзан. -- Но глупец тот, кто совершает поступок
без всякого основания.
     -- Пять тысяч франков -- вот вам и основание, -- сказал другой француз.
-- Бьюсь об заклад на эту сумму, что вы не сможете принести из джунглей льва
при соблюдении  упомянутых вами  условий:  нагишом  и  вооруженный  ножом  и
веревкой.
     Тарзан взглянул на д'Арно и утвердительно кивнул головой.
     -- Ставьте десять тысяч,-- предложил д'Арно.
     -- Хорошо, -- ответил тот. Тарзан встал.
     --  Мне  придется  оставить свою  одежду  на  краю  селения,  чтобы  не
прогуляться нагишом по улицам, если я не вернусь до рассвета.
     -- Неужели вы пойдете сейчас? -- воскликнул бившийся об заклад. -- Ведь
темно?
     --  Почему же  нет? -- спросил  Тарзан. -- Нума бродит по  ночам, будет
легче найти его.
     -- Нет, --  заявил тот.  --  Я  не  хочу иметь вашу  кровь на  совести.
Достаточно риска, если вы пойдете днем.
     -- Я пойду сейчас! -- возразил Тарзан и отправился к себе  в комнату за
ножом и веревкой.
     Все  остальные проводили его до  края  джунглей,  где  он  оставил свою
одежду в маленьком амбаре.
     Но  когда  он  собрался вступить  в темноту низких  зарослей,  они  все
пытались отговорить его,  и тот, кто бился  об заклад, больше всех настаивал
на том, чтобы он отказался от безумной затеи.
     --  Я буду  считать,  что вы выиграли,--  сказал он,--  и десять  тысяч
франков ваши, если только вы откажетесь  от этого  сумасшедшего предприятия,
которое обязательно кончится вашей гибелью.
     Тарзан только засмеялся, и через мгновение джунгли поглотили его.
     Сопровождавшие его  постояли  молча  несколько  минут и  затем медленно
пошли назад, на веранду отеля.
     Не  успел Тарзан  войти  в  джунгли, как  он взобрался на деревья  и  с
чувством ликующей свободы помчался по лесным ветвям.
     Вот это --  жизнь! Ах,  как  он ее любит!  Цивилизация не имеет  ничего
подобного  в своем  узком  и ограниченном кругу,  сдавленном со всех  сторон
всевозможными  условностями  и  границами.   Даже  одежда   была  помехой  и
неудобством.
     Наконец он свободен! Он не понимал до  того, каким пленником он был все
это время!
     Как легко  было бы вернуться  назад к берегу и двинуться на  юг к своим
джунглям и к хижине у бухты!
     Он  издали почуял запах Нумы потому,  что  шел против ветра. И вот  его
острый  слух уловил знакомый звук мягких лап  и  трение огромного, покрытого
мехом, тела о низкий кустарник.
     Тарзан  спокойно  перепрыгивал  по  веткам  над ничего не подозревавшим
зверем  и  молча  выслеживал  его, пока не  добрался  до  небольшого клочка,
освещенного лунным светом.
     Тогда быстрая петля обвила  и сдавила бурое горло, и подобно тому,  как
он это сотни раз  делал в былые  времена,  Тарзан прикрепил конец веревки на
крепком суку и, пока зверь боролся за свободу и рвал когтями  воздух, Тарзан
спрыгнул на землю позади него и,  вскочив на его большую  спину, вонзил  раз
десять длинное узкое лезвие в свирепое сердце льва.
     И тогда,  поставив ногу на труп Нумы, он громко издал  ужасный победный
крик своего дикого племени.
     С минуту  Тарзан  стоял  в нерешительности под  наплывом противоречивых
душевных стремлений: верность к д'Арно  боролась  в нем  с порывом к свободе
родных джунглей. Наконец, воспоминание о  прекрасном  лице  и горячих губах,
крепко прижатых  к  его  губам,  победило обворожительную  картину прошлого,
которую он нарисовал себе. Обезьяна-человек вскинул себе на плечи неостывшую
еще тушу и опять прыгнул на деревья.
     Люди на веранде сидели почти молча в продолжение часа.
     Они  безуспешно пытались говорить на разные  темы, но неотвязная мысль,
которая мучила каждого из них, заставляла их уклоняться от разговора.
     -- Боже мой! -- произнес, наконец, бившийся об заклад. -- Я  больше  не
могу  терпеть. Пойду в джунгли с  моим скорострельным ружьем и приведу назад
этого сумасброда.
     -- Я тоже пойду с вами, -- сказал один.
     -- И я, и я, и я, --  хором воскликнули остальные. Эти слова  как будто
нарушили чары какого-то злого ночного кошмара. Все бодро поспешили  по своим
комнатам и затем, основательно вооруженные, направились к джунглям.
     -- Господи!  Что это такое? -- внезапно крикнул один англичанин,  когда
дикий вызов Тарзана слабо донесся до их слуха.
     -- Я  слышал однажды нечто подобное, -- сказал бельгиец, -- когда я был
в  стране  горилл.  Мои  носильщики  сказали  мне,  что  это  крик  большого
самца-обезьяны, убившего в бою противника.
     Д'Арно вспомнил слова Клейтона об ужасном реве, которым Тарзан возвещал
о своей победе, и он почти улыбнулся,  несмотря на свой ужас, при мысли, что
этот раздирающий душу крик вырвался из человеческого горла -- и из  уст  его
друга!
     В  то время,  когда  все  собравшееся  общество  остановилось  на  краю
джунглей  и  стало  обсуждать, как лучше распределить свои  силы,  все вдруг
содрогнулись, услыхав рядом с собою негромкий смех, и, обернувшись, увидели,
что к ним, перекинув на плечи львиную тушу, приближается гигантская фигура.
     Даже д'Арно был  как громом поражен,  потому  что казалось невозможным,
чтобы с тем жалким оружием, которое взял Тарзан, он мог так быстро покончить
со львом, или  чтобы он один мог принести огромную  тушу сквозь непроходимые
заросли джунглей.
     Все   окружили   Тарзана,   засыпая   его  вопросами,   но   он  только
пренебрежительно усмехался, когда ему говорили о его подвиге.
     Тарзану  казалось,  что это  все  равно,  как если бы  кто стал хвалить
мясника за то, что он убил корову. Тарзан так часто убивал ради пищи или при
самозащите,  что  его поступок нисколько не казался ему  замечательным. Но в
глазах  этих людей, привыкших охотиться за  крупной дичью,  он был настоящим
героем; кроме  того, он неожиданно приобрел десять тысяч франков, потому что
д'Арно настоял на том, чтобы он их взял себе.
     Это было очень существенно для Тарзана, потому что он начинал понимать,
какая сила кроется в  этих маленьких кусочках металла или бумажках,  которые
постоянно переходят из рук  в руки,  когда  человеческие существа ездят, или
едят,  или спят,  или  одеваются, или  пьют, или  работают, или  играют, или
отыскивают себе приют от холода, дождя и солнца.
     Для  Тарзана  стало  очевидным, что без денег  прожить  нельзя.  Д'Арно
говорил ему, чтобы он не беспокоился, так как у него денег больше, чем нужно
для обоих. Но обезьяна-человек многому научился и, между прочим, и тому, что
люди смотрят  сверху  вниз на  человека, который берет деньги от других,  не
давая взамен ничего равноценного.
     Вскоре после  эпизода  с охотой за  львом, д'Арно удалось  зафрахтовать
старый парусник для каботажного рейса в закрытую бухту Тарзана.
     Это было счастливое утро для них обоих, когда, наконец, маленькое судно
подняло парус и вышло в море.
     Плавание вдоль берегов совершилось благополучно,  и на утро после того,
как они бросили якорь  перед  хижиной,  Тарзан  с лопатой в руках отправился
один в амфитеатр обезьян, где был зарыт клад. На следующий  день он вернулся
к вечеру, неся  на плечах большой сундук; при восходе солнца маленькое судно
вышло из бухты и пустилось в обратный путь на север.
     Три  недели  спустя  Тарзан  и  д'Арно уже  были  пассажирами на  борту
французского парохода, шедшего  в Лион.  И,  проведя  несколько дней  в этом
городе, д'Арно повез Тарзана в Париж.
     Приемыш обезьян страстно стремился  скорей уехать в Америку, но  д'Арно
настоял на том, чтобы он сперва съездил с ним в Париж,  и не хотел объяснить
ему, на какой безотлагательной надобности основана его просьба.
     Одним из  первых  дел  д'Арно  по приезде  в  Париж был  визит  старому
приятелю, крупному чиновнику департамента полиции, -- куда он взял с собой и
Тарзана.
     Д'Арно  ловко  переводил  разговор  с  одного  вопроса на другой,  пока
чиновник  не  объяснил  заинтересовавшемуся  Тарзану  многие  из современных
методов или захвата и опознавания преступников.
     Тарзана особенно поразило изучение отпечатков пальцев, применяемое этой
интересной наукой.
     --  Но  какую же ценность могут иметь эти отпечатки, -- спросил Тарзан,
--  если через  несколько  лет линии  на пальцах  будут совершенно  изменены
отмиранием старой ткани и нарастанием новой?
     -- Линии не меняются никогда, -- ответил  чиновник.  --  С детства и до
старости отпечатки пальцев каждого индивида меняются только в величине, ну и
разве что  поранения изменяют  петли и изгибы. Но если были сняты  отпечатки
большого пальца и всех четырех пальцев обеих рук, индивид должен потерять их
все, чтобы избегнуть опознания.
     --  Изумительно! -- воскликнул д'Арно.  --  Хотел  бы  я знать,  на что
похожи линии на моих пальцах?
     -- Это мы можем сейчас увидеть, -- объявил  полицейский  чиновник, и на
его  звонок  явился помощник,  которому  он  отдал  несколько  распоряжений.
Чиновник  вышел  из  комнаты,  но  тотчас  вернулся с  маленькой  деревянной
шкатулкой, которую он и поставил на пюпитр своего начальника.
     -- Теперь, -- сказал чиновник, -- вы получите отпечаток ваших пальцев в
одну секунду.
     Он  вынул   из  маленькой  шкатулки  квадратную  стеклянную  пластинку,
маленькую  трубочку густых  чернил, резиновый валик  и несколько белоснежных
карточек.
     Выжав каплю чернил на стекло,  он  раскатал ее взад  и вперед резиновым
валиком,  пока  вся  поверхность  стекла  не была  покрыта  очень  тонким  и
равномерным слоем чернил.
     --  Положите  четыре пальца вашей  правой  руки на стекло,  вот так, --
сказал чиновник д'Арно. -- Теперь большой палец... Хорошо. А теперь, в таком
же  положении,  опустите их на эту  карточку,  сюда, нет, немного правее. Мы
должны оставить  еще место для большого пальца и  для четырех  пальцев левой
руки. Так! Теперь то же самое для левой руки.
     -- Тарзан, идите  сюда, Тарзан! -- крикнул д'Арно. -- Посмотрим, на что
похожи ваши петли.
     Тарзан  тотчас же согласился, и  во время  операции забросал  чиновника
вопросами.
     --  Показывают ли отпечатки  пальцев различие рас?  --  спросил  он. --
Могли ли бы вы например определить только по отпечаткам пальцев, принадлежит
ли субъект к черной или к кавказской расе?
     -- Не думаю, -- ответил чиновник, -- хотя некоторые утверждают, будто у
негра линии менее сложны.
     -- Можно ли отличить отпечатки обезьяны от отпечатков человека?
     --  Вероятно  да,  потому  что  отпечатки  обезьяны  будут  куда  проще
отпечатков более высокого организма.
     --  Но  помесь  обезьяны с человеком  может  ли выказать  отличительные
признаки каждого из двух родителей?
     --  Думаю,  что  да,  --  ответил  чиновник,  --  но  наука эта еще  не
достаточно разработана, чтобы дать точный ответ на подобные вопросы. Лично я
не могу  довериться  ее  открытиям  дальше  распознавания  между  отдельными
индивидами. Тут она абсолютна. Вероятно, во всем мире не найдется двух людей
с тождественными линиями на всех пальцах. Весьма сомнительно чтобы хоть один
отпечаток  человеческого  пальца  мог сойтись с  отпечатком иным, как только
того же самого пальца.
     -- Требует ли сравнение много времени и труда? -- спросил д'Арно.
     -- Обыкновенно лишь несколько минут, если отпечатки отчетливы.
     Д'Арно  достал  из  своего  кармана  маленькую  черную  книжку  и  стал
перелистывать страницы.
     Тарзан с удивлением взглянул на книжечку. Каким образом она у д'Арно?
     И вот д'Арно  остановился на странице, на  которой  было пять крошечных
пятнышек.
     Он передал открытую книжку полицейскому чиновнику.
     --  Похожи ли эти отпечатки на  мои, или мосье Тарзана? Не тождественны
ли они с отпечатками одного из нас?
     Чиновник  вынул из  конторки  очень  сильную  лупу и  стал  внимательно
рассматривать все  три  образца отпечатков,  делая в то же время отметки  на
листочке бумаги.
     Тарзан понял теперь смысл посещения ими полицейского чиновника.
     В этих крошечных пятнах лежала разгадка его жизни.
     Он сидел,  напряженно наклонившись  вперед,  но  внезапно как-то  сразу
опустился и откинулся, печально улыбаясь, на спинку стула.
     Д'Арно взглянул на него с удивлением.
     -- Вы забываете, --  сказал  Тарзан с  горечью, --  что  тело  ребенка,
сделавшего  эти отпечатки пальцев,  лежало мертвым в хижине  его отца, и что
всю мою жизнь я видел его лежащим там.
     Полицейский чиновник взглянул на них с недоумением.
     -- Продолжайте, продолжайте,  мосье, мы расскажем  вам  всю эту историю
потом, если только мосье Тарзан согласится.
     Тарзан утвердительно кивнул головой и продолжал настаивать,
     --  Вы сошли  с ума,  хороший мой  д'Арно! Эти маленькие  пальцы  давно
похоронены на западном берегу Африки.
     -- Я этого не знаю, Тарзан, -- возразил  д'Арно. -- Возможно,  что так.
Но если  вы не сын  Джона  Клейтона, тогда скажите  мне именем неба, как  вы
попали  в эти  богом забытые джунгли, куда не ступала нога ни одного белого,
исключая его?
     -- Вы забываете Калу, -- сказал Тарзан.
     -- Я ее даже вовсе не принимаю в соображение! -- возразил д'Арно.
     Разговаривая, друзья  отошли  к широкому окну, выходившему на  бульвар.
Некоторое  время  они  простояли  здесь, вглядываясь в  кишащую внизу толпу;
каждый из них был погружен в свои собственные мысли.
     --  Однако,  сравнение  отпечатков  пальцев  берет немало  времени,  --
подумал д'Арно и обернулся, чтобы посмотреть на полицейского чиновника.
     К  своему изумлению он  увидел,  что тот  откинулся на  спинку стула  и
спешно и тщательно исследует содержание маленького черного дневника.
     Д'Арно  кашлянул. Полицейский  взглянул и,  встретив его взгляд, поднял
палец, приглашая молчать.
     Д'Арно снова отвернулся к окну, и тогда полицейский чиновник заговорил:
     -- Джентльмены!
     Оба они повернулись к нему.
     -- Очевидно, от точности этого сравнения зависит многое. Поэтому  прошу
вас оставить  все  дело в  моих руках,  пока не  вернется мосье  Дескер, наш
эксперт. Это будет делом нескольких дней.
     --  Я  надеялся узнать  немедленно,  -- сказал д'Арно. --  Мосье Тарзан
уезжает завтра в Америку.
     -- Обещаю вам, что вы сможете протелеграфировать ему отчет не позже как
через две недели, -- заявил  чиновник. -- Но сказать, какой будет результат,
я сейчас не решусь. Сходство есть несомненно, по  пока лучше это оставить на
усмотрение мосье Дескера.
     XXVII
     ОПЯТЬ ВЕЛИКАН
     Перед  старомодным  домом  одного  из предместий Балтимора  остановился
таксомотор.
     Мужчина около сорока лет, хорошо сложенный, с энергичными и правильными
чертами лица, вышел из автомобиля и, заплатив шоферу, отпустил его.
     Минуту спустя, приехавший входил в библиотеку старинного дома.
     -- А! М-р Канлер! --воскликнул старик, вставая навстречу ему.
     --  Добрый  вечер,  мой  дорогой  профессор! -- сказал  гость,  радушно
протягивая ему руку.
     -- Кто вам открыл дверь? -- спросил профессор.
     -- Эсмеральда.
     -- В таком случае она сообщит Джэн о вашем приезде, -- заявил старик.
     -- Нет, профессор, --  ответил Канлер,  --  потому что я  первоначально
хотел повидаться именно с вами.
     -- А, очень польщен, -- сказал профессор Портер.
     --  Профессор! --  начал  Канлер с  большой осторожностью,  старательно
взвешивая  свои  слова.  --  Я  пришел  сегодня,  чтобы  поговорить  с  вами
относительно  Джэн.  Вам  известны  мои  стремления,  и вы  были  достаточно
великодушны, чтобы одобрить мое ухаживание.
     Профессор Архимед  Кв.  Портер  вертелся на  своем кресле.  Этот  сюжет
разговора был ему всегда неприятен. Он не мог понять-- почему. Канлер, ведь,
был блестящей партией!
     -- Но,  -- продолжал Канлер, -- я не могу понять Джэн. Она  откладывает
свадьбу  то  под одним предлогом, то  под  другим. У  меня всякий раз  такое
чувство, что она с облегчением вздыхает, когда я с ней прощаюсь.
     --  Не  волнуйтесь, -- сказал профессор Портер, -- не  волнуйтесь,  м-р
Канлер! Джэн  в высшей  степени послушная дочь. Она исполнит  то, что  я  ей
скажу.
     -- Значит,  я все еще  могу рассчитывать на  вашу поддержку? -- спросил
Канлер с тоном облегчения в голосе.
     -- Несомненно, милостивый государь, несомненно! -- воскликнул профессор
Портер. -- Как могли вы сомневаться в этом?
     -- А вот этот юный  Клейтон, знаете, -- заметил Канлер, -- он болтается
здесь  целые месяцы. Я не говорю,  что Джэн  им  интересуется; но помимо его
титула,  он, как слышно, унаследовал от отца очень значительные поместья,  и
не было бы  странным, если бы  он  в  конце концов не добился своего,  разве
только ... -- и Канлер остановился.
     -- Ой, ой, м-р Канлер, разве только что?
     --  Разве только вы нашли бы удобным потребовать,  чтобы Джэн и  я, мы,
повенчались тотчас же, -- медленно и определенно договорил Канлер.
     --  Я  уже  намекал  Джэн,  что  это  было бы желательно!  --  печально
проговорил профессор Портер.  -- Мы не в состоянии больше содержать этот дом
и жить сообразно с требованиями ее положения.
     -- И что же она вам ответила? -- спросил Канлер.
     -- Она ответила,  что еще ни  за  кого не собирается выходить замуж, --
сказал профессор, --  и что  мы можем перебраться  жить на  ферму в северном
Висконсине,  которую ей  завещала мать. Ферма  эта приносит немножко  больше
того, что нужно на жизнь. Арендаторы жили на этот доход и могли еще посылать
Джэн  какую-то безделицу  ежегодно. Она решила ехать  туда  в начале будущей
недели. Филандер и  м-р  Клейтон  уже там, чтобы  все приготовить  к  нашему
приезду.
     --  Клейтон  поехал туда?  -- воскликнул Канлер,  видимо огорченный. --
Отчего мне не  сказали? Я тоже с радостью поехал бы и принял все меры, чтобы
все устроить удобно.
     -- Джэн считает, что мы и так уже слишком в долгу у вас, м-р Канлер, --
ответил профессор Портер.
     Канлер только  что  собирался  возразить, когда  раздались из  приемной
шаги, и Джэн Портер, вошла в комнату.
     --  О, прошу  извинить  меня!  --  воскликнула она,  останавливаясь  на
пороге. -- Я думала, что вы один, папа!
     -- Это только  я, Джэн, -- заявил  Канлер, вставая. -- Не хотите  ли вы
войти и присоединиться к семейной группе? Как раз была речь о вас.
     --  Благодарю  вас,  --   сказала  Джэн  Портер,  входя  и  взяв  стул,
придвинутый для  нее Канлером. -- Я только хотела  сказать  папа, что  Тобей
придет завтра из колледжа и упакует книги. Очень бы я желала, папа, чтобы вы
определенно  указали,  без чего вы можете обойтись до осени! Пожалуйста,  не
тащите  за собою всю библиотеку в Висконсии, как вы бы потащили ее в Африку,
если бы я не помешала этому.
     -- Тобей здесь? -- спросил профессор Портер.
     -- Да,  я  только  что говорила с  ним. Он  и Эсмеральда  заняты теперь
своими религиозными диспутами у черной лестницы.
     -- Ну, ну, -- я должен еще повидать его, -- крикнул профессор.
     -- Извините меня, дети, я на минуточку уйду, -- и старик поспешно вышел
из комнаты.
     Как  только  он  ушел настолько, что  ничего не  смог  слышать,  Канлер
обратился к Джэн Портер.
     --  Вот  что,  Джэн,  --  сказал  он  грубо.  --  Долго будете  вы  еще
оттягивать?  Вы  не  отказались  выйти  за  меня  замуж,  но  и  не  обещали
определенно.  Я  хочу  завтра получить разрешение,  и  тогда,  не  дожидаясь
оглашения,  мы могли бы спокойно обвенчаться до вашего  отъезда в Висконсин.
Об