од деревьями.
     Чернокожие с глазами, выскакивавшими из орбит от ужаса, казались словно
околдованные.
     Очутившись  под деревом,  тело  взвилось  стрелою  ввысь, и  когда  оно
исчезло  в  листве,  терроризированные  негры с  криками  ужаса понеслись  в
бешеной скачке к воротам.
     Д'Арно остался один.
     Он был храбр, но почувствовал, как зашевелились короткие волосы  на его
затылке около шеи, когда тот зловещий крик раздался в воздухе.
     Когда извивающееся тело чернокожего  поднялось будто сверхъестественной
силой в густую листву  леса,  д'Арно показалось, что  тень смерти  встала из
темной могилы и коснулась липким пальцем его плоти.
     В том месте,  где тело скрылось в листву,  д'Арно услышал шорох.  Ветки
закачались  как  бы  под тяжестью  человеческого  тела, послышался треск,  и
чернокожий полетел, растянувшись, на землю  и остался неподвижно лежать там,
куда упал.  Тотчас после него  скатилось  и белое тело,  но оно  вскочило на
ноги.  Что  это могло  значить? Кто  это мог  быть? Нет сомнения,  что и это
существо несет ему новые пытки и новую гибель!
     Д'Арно  ждал. Его взор ни  на секунду не  покидал лица  приближавшегося
человека.  Он увидел  открытые,  ясные  глаза, которые  не дрогнули под  его
пристальным взглядом. Д'Арно успокоился: хотя он не имел никакой надежды, но
смутно чувствовал, что такое лицо не таит никакой жестокости.
     Не  говоря ни слова, Тарзан перерезал веревки,  которыми  был  привязан
француз. Тот, ослабев  от страданий и потери крови, упал бы, если бы сильные
руки не поддержали его.
     Он почувствовал, что его поднимают с земли.  Потом явилось ощущение как
бы от полета, и он потерял сознание.
     XXII
     РАЗВЕДЧИКИ
     Когда рассвет  взглянул на  маленький французский лагерь, затерянный  в
джунглях, он увидел печальный и впавший в уныние отряд.
     Как  только  стало   достаточно  светло,   чтобы  различать  окружающую
местность,  лейтенант  Шарпантье  разослал   по  три  разведчика  по  разным
направлениям, чтобы отыскать тропу.  Через десять минут она была  найдена, и
вся экспедиция поспешила назад к берегу.
     Они шли очень  медленно, потому что несли  тела  шести мертвых, -- двое
раненых умерли за ночь, и многие  из  тех,  которые были ранены, нуждались в
поддержке даже, чтобы идти не спеша.
     Шарпантье решил  вернуться  в  лагерь за подкреплением  и тогда сделать
попытку выследить туземцев и спасти д'Арно.
     Было  поздно, когда изнеможенные люди  добрались до поляны у берега, но
двоим  их  них  возвращение принесло  такую  большую  радость,  что  все  их
страдания и раздирающее душу горе были мгновенно забыты.
     Маленький отряд выступил из джунглей на поляну,  и первое лицо, которое
увидели  профессор  Портер  и Сесиль Клейтон,  была Джэн Портер, стоявшая  у
двери хижины.
     Она бросилась им навстречу с криком радости и облегчения, обвила руками
шею отца и, в первый раз  с  тех пор, как они были  высажены на этот ужасный
берег, залилась слезами.
     Профессор  Портер  старался  мужественно  подавить  свое  волнение,  но
напряжение  его нервов и упадок  сил были слишком сильны. Он долго крепился,
но наконец, уткнув  свое старое  лицо в плечо дочери, он тихо заплакал,  как
усталый ребенок.
     Джэн  Портер повела  его к  хижине, а  французы  направились  к берегу,
откуда шли им навстречу многие из их товарищей.
     Клейтон, желая оставить наедине отца с дочерью, присоединился к морякам
и разговаривал с ними,  пока их шлюпка не  отплыла к крейсеру, где лейтенант
Шарпантье должен был доложить о неудачном исходе предприятия.
     Тогда  Клейтон медленно повернул к хижине. Его сердце было преисполнено
счастья. Женщина, которую он любил, была спасена!
     Он дивился, каким чудом удалось ей спастись? Видеть ее в живых казалось
почти невероятным.
     Когда он подошел к хижине, он увидел выходившую оттуда Джэн Портер. Она
поспешила к нему навстречу.
     -- Джэн! -- крикнул он.  -- Бог был поистине милосерден к вам. Скажите,
как  спаслись вы?  Какой облик приняло провидение, чтобы сохранить  вас  для
нас?
     Никогда прежде не называл он ее  по  имени, и, сорок  восемь часов тому
назад,  Джэн  Портер залилась  бы нежным  румянцем удовольствия, услыхав это
обращение из уст Клейтона -- теперь оно испугало ее.
     М-р Клейтон! --  сказала она,  спокойно протягивая ему  руку: -- прежде
всего позвольте мне поблагодарить вас за  вашу  рыцарскую преданность  моему
дорогому отцу. Он рассказал мне, какой вы были самоотверженный и смелый. Как
сможем мы отплатить вам за это?
     Клейтон заметил, что она не ответила на  его дружеский привет, но он не
почувствовал  никаких опасений по этому  поводу.  Она  столько вынесла... Он
сразу понял, что не время навязывать ей свою любовь.
     -- Я уже вознагражден, -- ответил он, -- тем, что вижу в безопасности и
вас и профессора Портера, и тем,  что мы вместе. Я думаю, что  я не  мог  бы
вынести  дольше вида сдержанного  и молчаливого  горя вашего отца.  Это было
самое  печальное  испытание во  всей  моей  жизни,  мисс Портер. А  к  этому
добавьте и мое личное горе -- самое большое горе, которое я когда-либо знал.
Скорбь  отца  вашего  была так безнадежна,  что я понял, что никакая любовь,
даже  любовь  мужа  к  жене,  не  может  быть  такой  глубокой,   полной   и
самоотверженной, как любовь отца к своей дочери.
     Девушка  опустила  взор. Ей хотелось задать один вопрос,  но он казался
почти  святотатственным  перед лицом  любви  этих  двух  человек  и  ужасных
страданий, перенесенных ими  в то  время, как она счастливая сидела, смеясь,
рядом с богоподобным лесным существом, ела дивные  плоды и смотрела  глазами
любви в отвечающие ей такой же любовью глаза.
     Но любовь  странный властелин, а природа  человека  еще более  странная
вещь. И Джэн  все же спросила,  хотя  и не попыталась  оправдать  себя перед
своей собственной совестью. Она  себя  прямо  ненавидела и презирала  в  тот
момент, но тем не менее продолжала свой вопрос:
     -- Где  же лесной  человек,  который  пошел вас спасать?  Почему  он не
здесь?
     -- Я не понимаю, -- ответил Клейтон. -- О ком вы говорите?
     -- О том, кто спас каждого из нас, -- кто спас и меня от гориллы.
     О! -- крикнул с удивлением Клейтон. --  Это он спас  вас? Вы ничего  не
рассказали мне о вашем приключении? Пожалуйста, расскажите!
     --  Но,  --  допытывалась  она,  --  разве вы его  не видели? Когда  мы
услышали  выстрелы в джунглях,  очень слабые, очень  отдаленные, он  оставил
меня. Мы как раз добрались до открытой поляны, и  он поспешил по направлению
к схватке. Я знаю, что он пошел помогать вам.
     Тон  ее был почти  молящий,  выражение --  напряженное от сдерживаемого
волнения. Клейтон не  мог не заметить этого  и смутно удивлялся,  почему она
так  сильно взволнована,  так  озабочена  тем, где  находится  это  странное
существо. Он не догадывался об истине, и как мог он о ней догадаться?
     Однако,  он ощутил смутное предчувствие какого-то грозящего ему горя, и
в   его  душу  бессознательно  проник  зародыш  ревности  и   подозрения   к
обезьяне-человеку, которому он был обязан спасением своей жизни.
     -- Мы его не видели, --  ответил он спокойно.  -- Он не присоединился к
нам. -- И после минуты задумчивого недоумения  добавил:  -- Возможно, что он
ушел к своему племени -- к людям, которые напали на нас.
     Клейтон не знал сам, почему он это сказал: ведь он сам не  верил этому;
но любовь -- такой странный властелин!
     Девушка глядела на него широко раскрытыми глазами.
     -- Нет! -- воскликнула  она пылко,-- слишком уж пылко-- подумалось ему.
-- Это невозможно. Они -- негры, а он ведь белый и джентльмен!
     Клейтон смутился, но его соблазнил маленький зеленоглазый чертенок.
     -- Он странное, полудикое существо джунглей, мисс Портер. Мы  ничего не
знаем о нем. Он не говорит и не понимает ни одного европейского языка, и его
украшения и оружие -- украшение и оружие дикарей западного побережья.
     Клейтон говорил возбужденно.
     --  На  сотни  миль  вокруг нас  нет других  человеческих существ, мисс
Портер, одни дикари! Он  наверное принадлежит  к  племени, напавшему на нас,
или к какому-нибудь  другому, но столь же дикому, -- он,  может  быть,  даже
каннибал.
     Джэн Портер побледнела.
     -- Я этому не верю, -- прошептала она как бы про себя. -- Это неправда.
Вы  увидите,  -- сказала  она,  обращаясь к Клейтону, -- что  он  вернется и
докажет вам, что вы  не правы. Вы  его не знаете так, как я его знаю. Говорю
вам, что он джентльмен.
     Клейтон  был великодушный, рыцарски настроенный человек, но что-то в ее
тревожной защите лесного  человека подстрекало его к безрассудной  ревности.
Он  вдруг забыл  все, чем  они были обязаны этому дикому полубогу, и ответил
Джэн Портер с легкой усмешкой:
     --  Возможно, конечно, что вы правы, мисс Портер, -- сказал он, -- но я
не  думаю, чтобы  кому-нибудь из  нас  стоило особенно  беспокоиться об этом
молодце,  поедающем  падаль.  Конечно, может  быть,  что он  полупомешанный,
потерпевший когда-то крушение, но  он забудет  вас так  же  скоро, как и  мы
забудем его. В конце концов это только зверь джунглей, мисс Портер!
     Девушка  не  ответила, но почувствовала, как  больно сжалось ее сердце.
Гнев и злоба,  направленные на того, кого мы  любим, ожесточают наши сердца,
но презрительная жалость заставляет нас пристыженно молчать.
     Джэн знала,  что Клейтон говорил только то, что думает, и  в первый раз
попыталась подробно разобраться  в своей новой любви и подвергнуть объект ее
критике.
     Медленно  отвернулась  она от  молодого  человека  и  пошла  в  хижину,
напряженно раздумывая. Она  попыталась представить себе лесного  своего бога
рядом с  собою в салоне  океанского  парохода.  Она  вспомнила, как  он  ест
руками, разрывая пищу, словно хищный  зверь,  и вытирает затем  свои  жирные
пальцы о бедра, -- и содрогнулась.
     Она пыталась  вообразить,  как  она  его  представляет  своим  светским
друзьям -- его, неуклюжего, неграмотного, грубого человека.
     Джэн  задумчиво вошла в  свою  комнату, села на  край  постели из трав,
прижав  руку  к тревожно дышащей груди,  и  вдруг почувствовала  под  блузой
твердые очертания его медальона.
     Джэн Портер  вынула медальон и с минуту смотрела  на него затуманенными
от слез глазами. Потом прижала его к губам, зарыла лицо свое в папоротники и
зарыдала.
     -- Зверь?  -- прошептала  она.  -- Пусть тогда бог  тоже обратит меня в
зверя; потому что, человек ли он или зверь -- я его!
     В тот день она  не видела больше Клейтона. Эсмеральда принесла ей ужин,
и она велела ей передать отцу, что ей нездоровится.
     Следующим утром Клейтон рано ушел  со спасательной экспедицией в поиски
за лейтенантом  д'Арно.  На  этот раз отряд состоял из двухсот  человек, при
десяти офицерах и двух врачах. Провианта было заготовлено на неделю.
     Были взяты с собой постельное белье и койки  -- для переноса больных  и
раненых.
     Это был решительный и свирепый  отряд -- карательная, а вместе с  тем и
спасательная  экспедиция.  Они  добрались  до  места  схватки  вскоре  после
полудня,  потому  что шли теперь по знакомой  дороге  и  не теряли времени в
разведках.
     Оттуда слоновая тропа прямо вела в поселок Мбонги. Было всего два часа,
когда голова экспедиции остановилась на опушке.
     Лейтенант Шарпантье, командовавший отрядом,  тотчас же послал часть его
через джунгли к противоположной стороне поселка. Другая часть  была  послана
занять позицию перед  его воротами, в то время, как сам лейтенант с остатком
отряда  остался  на  южной  стороне  поляны.  Было  условлено,  что  откроет
нападение  тот отряд который должен был занять северную, наиболее отдаленную
позицию, чтобы  дать  ему время  дойти.  Их первый  залп должен был  служить
сигналом  для  одновременной  атаки  со  всех сторон,  чтобы  сразу  штурмом
овладеть поселком.
     Около получаса отряд с лейтенантом Шарпантье ждал сигнала,  притаившись
в густой листве джунглей. Эти полчаса показались целыми часами матросам. Они
видели, как туземцы работают на полях и снуют у ворот поселка.
     Наконец,  раздался сигнал -- резкий ружейный  выстрел, и ответные залпы
дружно понеслись из джунглей к западу и к югу.
     Туземцы  в  панике  побросали  свои  орудия  и  кинулись   к  палисаду.
Французские пули косили их,  и матросы,  перепрыгивая через простертые тела,
бросились прямо к воротам.
     Нападение было так внезапно и неожиданно, что белые докатились до ворот
прежде,  чем испуганные туземцы  успели  забаррикадироваться,  и в следующую
минуту улица  наполнились вооруженными  людьми, сражавшимися  врукопашную  в
безвыходной путанице хижин.
     Несколько  минут  черные  стойко  сражались  при  входе  на  улицу,  но
револьверы,  ружья и  кортики французов смяли туземцев копейщиков и перебили
черных стрелков с их полунатянутыми тетивами.
     Скоро бой перешел в преследование и затем в страшную резню: французские
матросы нашли обрывки мундира д'Арно на некоторых из черных противников.
     Они щадили детей и тех женщин, которых они  не  были вынуждены  убивать
для самозащиты. Но, когда,  наконец, они остановились,  задыхаясь,  покрытые
кровью и потом, -- во всем диком поселке Мбонги не осталось ни одного воина.
Тщательно обыскали каждую хижину, каждый  уголок  поселка, но не могли найти
ни малейшего следа д'Арно. Знаками они допросили пленных, и,  наконец,  один
из  матросов, служивший  во  французском  Конго,  заметил,  что они понимают
ломаное наречие,  бывшее  в  ходу  между белыми и  наиболее  низко  стоящими
племенами  побережья.   Но  даже  и  тогда  они  не  смогли   узнать  ничего
положительного о судьбе д'Арно.
     На  все  вопросы  о  нем  им  отвечали  возбужденной жестикуляцией  или
гримасами  ужаса. Наконец, они убедились,  что  все  это лишь доказательство
виновности  этих  демонов, которые две ночи  тому назад умертвили и съели их
товарища.
     Потеряв  всякую  надежду, они  стали  готовиться к  ночевке в  деревне.
Пленных  собрали  в  трех  хижинах,  где  их сторожил  усиленный  караул.  У
загороженных ворот  были  поставлены  часовые, и весь  поселок  погрузился в
молчание сна, нарушаемое лишь плачем туземных женщин о своих мертвецах.
     На  следующее  утро  экспедиция  двинулась  в   обратный  путь.  Моряки
предполагали  сначала  сжечь поселок дотла, но эту  мысль не  выполнили и не
взяли с собой пленных. Они остались в поселке плачущие, но все же имея крышу
над головой и палисады для защиты от диких зверей.
     Экспедиция  медленно  шла по вчерашним  следам. Десять нагруженных коек
задерживали ее ход. В  восьми  койках лежали наиболее тяжело раненые, а двое
гнулись под тяжестью мертвецов.
     Клейтон  и лейтенант Шарпантье шли в тылу отряда; англичанин  молчал из
уважения к  горю своего спутника,  так как д'Арно и Шарпантье были с детства
неразлучными друзьями.
     Клейтон не мог не сознавать, что француз тем более остро чувствует свое
горе,  что гибель д'Арно была  совершенно  напрасной; Джэн  Портер оказалась
спасенной  прежде,  чем д'Арно попал в руки дикарей  и, кроме  того, дело, в
котором он потерял жизнь, было вне его службы и было затеяно  ради чужих. Но
когда Клейтон высказал все это лейтенанту Шарпантье, тот покачал головой:
     --  Нет, monsieur, -- сказал он. -- Д'Арно захотел  бы умереть  так.  Я
огорчен лишь тем, что не мог умереть за него, или, по крайней мере, вместе с
ним. Жалею, что вы его не знали
     ближе, monsieur. Он  был настоящим офицером  и  джентльменом --  вполне
предоставленное  многим,   но  заслуженное  очень  немногими.   Он  не  умер
бесполезно,  потому  что  смерть  его за  дело  чужой  американской  девушки
заставит нас, его товарищей, встретить смерть еще смелее,  какова  бы она ни
была.
     Клейтон  не  ответил, но  в  нем  зародилось  новое  чувство уважения к
французам, оставшееся с тех пор и навсегда непомраченным.
     Было очень поздно,  когда они  дошли до хижины на  берегу. Один выстрел
перед тем, как они вышли из джунглей, известил бывших в лагере и на корабле,
что д'Арно не спасен;
     -- было заранее условлено, что  когда они будут в  одной или двух милях
от лагеря, один выстрел  будет означать неудачу, а три -- удачу, в  то время
как  два выстрела означали  бы, что они  не нашли ни д'Арно, ни  его  черных
похитителей.
     Их  встретили печально-торжественно, и не много слов было  произнесено,
пока  мертвые и  раненые,  заботливо размещенные на  шлюпках,  не  были тихо
отвезены на крейсер.
     Клейтон,  изнуренный  пятидневной трудной ходьбой  по  джунглям я двумя
схватками с черными, вошел  в хижину, чтобы съесть что-нибудь и отдохнуть на
сравнительно удобной постели из трав.
     У дверей стояла Джэн Портер.
     -- Бедный лейтенант! -- сказала она. -- Нашли ли вы хоть след его?
     -- Мы опоздали, мисс Портер, -- ответил он печально.
     -- Говорите мне все! Что с ним случилось?
     -- Не могу, мисс Портер! Это слишком ужасно.
     -- Неужели они пытали его? -- прошептала она.
     --  Мы  не знаем, что они  делали с ним перед тем, как  убили  его,  --
ответил Клейтон с выражением жалости на  измученном лице,  делая ударение на
"перед тем".
     -- "Перед  тем'', как они убили его? Что вы хотите сказать? Они не? ...
Они не? ... -- Она подумала о том, что Клейтон сказал о вероятных отношениях
лесного человека с этим племенем, и не могла произнести ужасного слова.
     -- Да, мисс Портер,  они  --  каннибалы, --  сказал он почти с горечью,
потому  что  и ему  пришла  в голову  мысль  о  лесном человеке, и  страшная
беспричинная ревность, испытанная им два дня тому назад, снова охватила его.
     И тогда с внезапной  грубостью, столь же чуждой  Клейтону, как вежливая
предупредительность чужда обезьяне, -- он сгоряча сказал:
     -- Когда ваш лесной бог ушел от вас, он, наверное, торопился на пир.
     Об этих словах Клейтон пожалел еще раньше,  чем договорил их, хотя и не
знал,  как жестоко  они уязвили девушку.  Его  раскаяние  откосилось к  тому
безосновательному вероломству, которое  он проявил по отношению  к человеку,
спасшему жизнь каждому из них и ни разу не причинившему никому из них вреда.
     Девушка гордо вскинула голову.
     -- На ваше утверждение мог бы быть один подходящий  ответ, м-р Клейтон,
-- сказала ока ледяным тоном, -- и я жалею, что я не мужчина, чтобы дать вам
такой ответ. -- Она быстро повернулась к ушла в хижину.
     Клейтон  был  медлителен, как  истый англичанин, так что девушка успела
скрыться  из  глаз  прежде,  чем он  успел сообразить, какой  ответ  дал  бы
мужчина.
     -- Честное слово, -- сказал он грустно, -- она  назвала меня лгуном!  И
мне сдается, что  я заслужил это,  -- добавил он задумчиво. -- Клейтон,  мой
милый,  я знаю, что вы утомлены и издерганы, но это  не причина  быть ослом.
Идите-ка лучше спать!
     Но  прежде  чем лечь, он тихонько позвал Джэн Портер из-за  парусиновой
перегородки, потому что желал извиниться.  Однако с таким же  успехом он мог
бы обратиться и к сфинксу! Тогда он  написал  записочку на  клочке бумаги  и
просунул ее под перегородку.
     Джэн Портер  увидела бумажку, притворилась, что не  заметила ее, потому
что была очень рассержена, обижена и оскорблена;  но -- она была  женщиной и
потому скоро как бы случайно подняла ее и прочла:
     Дорогая мисс Портер, у меня не было никакого  основания сказать то, что
я  сказал.  Единственное мое  извинение  --  что,  должно  быть,  нервы  мои
расшатались  окончательно;  впрочем,  это  вовсе  не извинение!  Пожалуйста,
постарайтесь  думать, что  я этого не  говорил совсем. Мне очень  стыдно.  Я
никак не хотел обидеть вас, -- вас менее, чем кого  бы то ни было на  свете!
Скажите, что вы прощаете меня.
     Ваш Сесиль Клейтон.
     --  Нет,  он  думал  так,  иначе он  никогда  бы  этого не  сказал,  --
рассуж