яной по
воспитанию и по всей обстановке жизни.  Его мозг говорил ему,  что в сундуке
нечто ценное, иначе люди не стали бы его так старательно прятать. Воспитание
научило его, не задумываясь, подражать  всему новому и необычайному.  Теперь
естественное любопытство, общее и людям и обезьянам, возбуждало его  открыть
сундук и рассмотреть его содержимое.
     Но  железный  замок  и  кованая  железная   обивка  не  поддавались  ни
хитростям, ни огромной физической силе, и он был вынужден зарыть сундук, так
и не узнав его содержания.
     Когда  Тарзан,  все  время  охотясь, чтобы  отыскать  себе  пропитание,
вернулся к хижине, было уже почти совсем темно.
     В маленьком домике  горел свет, потому что  Клейтон нашел там непочатую
еще жестянку керосина, простоявшую нетронутой в продолжение двадцати лет. То
была часть припасов, оставленных Клейтону Черным  Майкэлом. Лампы тоже  были
годны  для  употребления,  и, таким образом, перед изумленным взором Тарзана
внутренность хижины явилась светлой, как днем!
     Он  часто ломал себе голову, как пользоваться лампой?  Чтение и картины
сказали ему,  что  такое были  лампы, но он не  знал,  как поступить с ними,
чтобы  они  начали проливать  удивительный  солнечный  свет, который, как он
видел на картинках, они иногда изливали на все окружавшие предметы.
     Когда  он  подошел к окну,  ближайшему к двери, он  увидел, что  хижина
разделена надвое грубой перегородкой из жердей и парусов.
     В  переднем  помещении   находились  трое  мужчин;  двое  старших  были
углублены  в  горячие   споры,  в   то   время  как   младший,  сидевший  на
импровизированном стуле,  прислонившись к  стене,  был  совершенно  поглощен
чтением одной из книг Тарзана.
     Тарзан, однако, не особенно интересовался мужчинами и потому перешел ко
второму  окну. Тут  была девушка.  Какие у нее  прекрасные черты! Как  нежна
белоснежная кожа!
     Она  писала у окна за столом Тарзана. В дальнем конце комнаты на ворохе
травы лежала спящая негритянка.
     Целый  час, пока  писала девушка, глаза Тарзана  наслаждались ее видом.
Как ему хотелось бы заговорить с нею,  но он не смел попытаться это сделать,
так как был уверен, что и она, подобно молодому человеку, не поймет его, и к
тому же он боялся, что может ее испугать.
     Наконец, она поднялась, оставив  рукопись  на столе. Подойдя к постели,
покрытой  несколькими слоями мягких трав, она их поправила. Затем распустила
шелковистую  массу  золотистых  волос,  венчавших  ей  голову;  словно волны
сверкающего водопада,  превращенного в полированный металл лучами заходящего
солнца, обрамляли они ее овальное лицо и скатывались волнистыми линиями ниже
пояса.
     Тарзан  стоял,  как  зачарованный. Она  потушила  лампу,  и вдруг все в
хижине сразу оказалось окутанным тьмою первобытных времен.
     Тарзан все  еще  стоял  у окна. Подкравшись к нему вплотную,  он  ждал,
прислушиваясь  около получаса. Наконец, он расслышал  звуки ровного дыхания,
которое означает сон.
     Осторожно просунув руку  сквозь перекладины решетки до самого плеча, он
тихо шарил  по столу.  Наконец, нащупав  рукопись  Джэн  Портер,  он  так же
острожно вытащил руку, зажав в ней драгоценное сокровище.
     Тарзан сложил листы в маленький сверток,  который  засунул в  колчан со
стрелами. Затем он исчез в джунглях тихо и безмолвно, как тень.
     XVIII
     ЖЕРТВА ДЖУНГЛЕЙ
     Рано  утром  на следующий  день,  Тарзан проснулся с  тою же мыслью,  с
которой заснул накануне; --  мыслью  об удивительной рукописи,  спрятанной в
его колчане.
     Торопливо  достал он ее, надеясь,  против всякого  вероятия, что сможет
прочесть то, что написала прекрасная белая девушка.
     При  первом  взгляде,  брошенном  на  рукопись,  он испытал  величайшее
разочарование  своей  жизни.  Никогда  раньше  не  желал он чего-нибудь  так
страстно,  как желал теперь прочесть послание золотоволосой  богини, которая
так внезапно и неожиданно вторгалась в его существование.
     Что из того, что это послание не предназначается ему? Во всяком случае,
оно было выражением ее мыслей, и этого было вполне достаточно для Тарзана. И
вдруг  быть обманутым  странными  неуклюжими знаками,  подобных  которым  он
раньше никогда не видел!  Ведь они даже  наклон имели  противоположный тому,
что  он  наблюдал  в  печатных  книгах  и  в самых  трудных рукописях!  Даже
маленькие букашки  непонятной черной книжки были ему знакомы и дружественны,
хотя сочетания их ничего  не  говорили ему;  но  эти  букашки были и новы, и
неведомы.
     Двадцать минут пристально изучал он их,  как  вдруг они стали принимать
знакомые,  хотя и  искаженные образы.  Ах, это были его  старые  друзья,  но
жестоко искалеченные!
     И вот он  начал разбирать одно слово  здесь,  одно слово  там. Сердце у
него прыгало от радости. Он может читать! Он прочтет!
     Еще  полчаса -- и он  быстро  подвигался вперед, хотя то  в одном, то в
другом  месте  и встречалось  какое-нибудь совсем  непонятное  слово. Тарзан
увидел, что ему нетрудно разобрать письмо.
     Вот то, что он прочел:
     Западный берег Африки, около 10 градусов южной широты  (так говорит м-р
Клейтон). 8-го (?) февраля 18** г.
     Дорогая моя Элоиза! Быть  может, и не умно писать  вам,  так как письмо
мое  по  всей вероятности  не  попадет в  ваши  руки;  но  я  просто  должна
рассказать  кому-нибудь  наши  ужасные испытания с тех  самых  пор,  как  мы
отплыли из Европы на злосчастном "Арроу".
     Если мы никогда  не вернемся  к цивилизации, что теперь кажется  более,
чем вероятным, это  письмо  явится, по  крайней мере, кратким протоколом тех
событий, которые приведут нас к окончательной нашей судьбе, какова бы она ни
оказалась.
     Вам  известно, что мы предполагали отправиться  в научную  экспедицию в
Конго. Думали, что папа  намерен доказать  существование какой-то неслыханно
древней цивилизации, остатки которой  скрываются где-то  в долине Конго.  Но
когда мы вышли в море, истина всплыла.
     Оказывается,  что какая-то старая книжная  крыса, владеющая в Балтиморе
магазином книг  и  редкостей,  нашла между  страницами  старинной  испанской
рукописи  письмо, написанное в 1550 г. В этом письме рассказывалось подробно
о  приключениях  взбунтовавшегося  экипажа  испанского  галиона,  шедшего из
Испании в Южную Америку с большим грузом "дублонов" и "монет в восемь", -- я
быть может ошибаюсь? -- потому что эти  названия действительно звучат как-то
по-пиратски и немного волшебно.
     Автором письма был один из матросов галиона и адресовал он  его  своему
родному сыну. А тот был хозяином торгового судна.
     Много  лет прошло  со времени  изложенных в  письме событий,  и  старик
сделался спокойным и уважаемым гражданином маленького испанского городка. Но
любовь к  золоту была в нем  еще  так  сильна,  что  он рискнул  всем, чтобы
ознакомить сына со способами для достижения баснословного богатства.
     Письмо содержит жуткую повесть о том, как, неделю спустя после отплытия
из  Испании,  экипаж  взбунтовался  и  перебил  офицеров  и  всех  тех,  кто
сопротивлялся  им.  Этой бессмысленной  жестокостью они  расстроили  и  свои
собственные  планы:  у  них не  осталось никого,  кто  бы мог вести судно  в
открытом море.
     Их  бросало как щепку туда  и сюда  в продолжении  двух  месяцев, пока,
наконец, больные, умирающие  от цинги, жажды  и голода они не были выброшены
на  маленький островок. Галион был выкинут волной на берег,  где  и разбился
вдребезги, но выжившим --  их было всего десять душ -- удалось все же спасти
один из сундуков с золотом.
     Они  зарыли его  на острове  и  в  продолжении  трех  лет  жили  там, в
постоянной надежде на спасение.
     Один за другим они  болели и  умирали,  пока,  наконец, в живых остался
только тот, который написал письмо.
     Из обломков галиона ими была сколочена лодка, но, ни имея представления
о местонахождении острова, они не решались пуститься в открытое море.
     Однако,  когда все умерли, исключая одного,  страшное одиночество стало
до того угнетать его душу, что он не в силах был больше выносить  этой жизни
и предпочел  опасность  смерти в  открытом море  сумасшествию  на  пустынном
острове.  После почти целого  года полного  одиночества он  поднял парус  на
своей маленькой лодке.
     К счастью,  он поплыл на север  и через  неделю попал  в полосу  рейсов
испанских  торговых  судов,  плававших  между  Вест-Индией  и  Испанией. Его
подобрал корабль, возвращающийся на родину.
     Он  рассказал  обычную  историю  о кораблекрушении,  в  котором все  за
немногими исключениями погибли, а оставшиеся в живых добрались до острова, и
умерли  все, кроме  его одного.  Он  не упомянул  ни о мятеже,  ни о зарытом
сундуке с кладом.
     Хозяин торгового  судна уверил  его,  что судя по тому месту,  где  его
подобрали,  и подувшим  за последнюю неделю ветрам место  их кораблекрушения
могло быть  лишь на одном из  островов группы Зеленого Мыса, расположенных у
западного берега Африки около 16 или 17 градусов северной широты.
     Это  письмо подробнейшим  образом описывает и сам остров, и  место, где
зарыт  клад.  В  виде добавления он  прилагает маленькую старую карту, самую
грубую и забавную, какую  я когда-либо видела; все  деревья и скалы помечены
на ней нацарапанными Х-ми для указания точного места, где зарыто сокровище.
     Когда папа объяснил  мне истинную цель нашей экспедиции, сердце мое так
и упало, потому что я хорошо знала, каким непрактичным мечтателем был всегда
мой милый отец. Я боялась, что его  опять  обманули,  в  особенности,  когда
узнала от него, что он заплатил тысячу долларов за письмо и карту.
     А  тут  еще выяснилось, что он, кроме  того, занял  целых десять  тысяч
долларов у Роберта Канлера и дал ему вексель на эту сумму.
     М-р Канлер не потребовал  обеспечения, и вы знаете, дорогая, что грозит
мне в том случае, если папа  не заплатит по векселю. О, как я ненавижу этого
человека!
     Мы все же старались смотреть бодро на вещи и  не впадать в отчаяние, но
мистер Филандер  и  м-р Клейтон, -- последний присоединился к нам  в Лондоне
просто из жажды приключений, --  так же  скептически отнеслись к делу, как и
я.
     И  вот,  чтобы кратко рассказать вам всю  эту длинную историю, мы нашли
остров и нашли клад: большой,  обитый железом дубовый  сундук, завернутый  в
несколько слоев промасленной парусины, такой же крепкой и плотной, каким его
зарыли почти четыреста лет тому назад.
     Он  был  доверху набит  золотыми  монетами и  такой тяжелый, что четыре
матроса еле несли его.
     Злосчастный клад этот,  по-видимому, не приносит ничего кроме несчастий
тем,  кто  имеет с ним дело,  потому  что три  дня спустя,  как мы  отошли с
островов Зеленого Мыса, наш экипаж тоже взбунтовался  и  перебил всех  своих
офицеров.
     О, это было  самое ужасающее  испытание, которое можно себе вообразить,
--я даже не в силах писать об этом.
     Они  собирались  убить и нас, но  один  главарь их,  по имени Кинг,  не
допустил этого. Итак они  поплыли на юг, вдоль берега,  до пустынного места,
где нашли хорошую бухту, и здесь они сошли на берег и высадили нас.
     Сегодня они отплыли, увезя с собой клад, но м-р Клейтон говорит, что их
ждет  та  же  учесть, как  бунтовщиков старого  галиона,  потому  что  Кинг,
единственный человек на корабле,  имевший понятие о  навигации, был  убит на
берегу одним из матросов в тот день, когда нас высадили.
     Хотелось  бы мне, чтобы  вы  познакомились  с  м-ром  Клейтоном; он  --
милейший  человек  и, если  я  не ошибаюсь,  очень  сильно  влюбился в  вашу
несчастную подругу.
     М-р Клейтон  -- единственный сын лорда Грейстока и  в будущем наследует
титул и поместья. К тому же  он и лично обладает большим  состоянием. Но тот
факт, что он  будет английским лордом, меня очень  печалит --  вы знаете мое
отношение   к  американским  девушкам,  выходящим   замуж  за   титулованных
иностранцев. Ах, если бы он был простым американским джентльменом!
     Правда  бедняга  в  этом  не  виноват!   И  во  всем  остальном,  кроме
происхождения, он может лишь  делать  честь моей милой, дорогой родине, -- а
это самый лестный отзыв, какой я могу дать о ком бы то ни было.
     Мы  испытали  множество  изумительных  приключений   с  тех  пор,   как
высадились здесь. Папа и  м-р Филандер  заблудились в  джунглях,  и за  ними
охотился настоящий лев.
     М-р Клейтон  тоже заблудился, и  дважды на  него нападали дикие  звери.
Эсмеральда  и  я  --  мы  были  осаждены  в  старой  хижине  очень  страшной
людоедкой-львицей.  О,  это  было  просто  "одна  ужасть",  как  сказала  бы
Эсмеральда.
     Но самое  страшное из  всех происшествий -- это  изумительное существо,
которое нас всегда спасало. Я его не видела, но папа и м-р Филандер видели и
говорят,   что   он   --   богоподобный   белый   человек,   загоревший   до
темно-коричневого  цвета.  Обладает  он  силой  дикого  слона,  подвижностью
обезьяны и храбростью льва.
     Он не говорит по-английски и исчезает так  быстро и  таинственно  после
того,  как  совершит  какой-нибудь доблестный поступок, словно  он  какой-то
бесплотный дух.
     У  нас  есть  еще  другой  таинственный  сосед.  Он  прекрасно  написал
печатными буквами записку по-английски  и  прибил  ее к двери своей  хижины,
которую  мы заняли, предостерегая нас,  чтобы  мы  не  портили его вещей,  и
подписался: "Тарзан, из племени обезьян".
     Его  мы  еще не видели, хотя думаем, что  он где-нибудь поблизости, так
как, когда один из матросов собрался выстрелить м-ру Клейтону в спину, то он
получил копье в плечо от чьей-то незримой руки в джунглях.
     Матросы оставили  нам  очень мало провианта и мы, имея лишь всего  один
револьвер  с тремя патронами к нему, не знаем, как будем добывать себе мясо,
хотя м-р Филандер и говорит,  что мы сможем просуществовать до бесконечности
на диких плодах и орехах, которыми изобилуют джунгли.
     А теперь я очень устала и потому пойду спать в свою забавную постель из
трав,  собранных для  меня м-ром Клейтоном.  От  времени  до  времени я буду
приписывать к этому письму, что с нами случится.
     Любящая вас Джэн Портер. Элоизе Стронг, Балтимора, М. Мэриленд.
     Тарзан сидел, погруженный  в мрачную задумчивость,  долгое  время после
того, как прочел письмо. В нем было столько новых и  удивительных вещей, что
голова шла кругом, когда он пытался во все вникнуть.
     Итак, они не знают, что он-то и есть Тарзан, из племени обезьян! Он  им
скажет.
     На своем дереве он соорудил в защиту от дождя грубый навес из листьев и
сучьев,  под которыми  спрятал  немногие сокровища, унесенные  им из хижины.
Между ними было несколько карандашей.
     Тарзан взял один из них и под подписью Джэн Портер написал:
     "Я Тарзан, из племени обезьян".
     Он  подумал,  что этого  будет вполне  достаточно. Немного  погодя,  он
отнесет письмо в хижину.
     -- Что касается пищи,  -- подумал Тарзан, -- им нечего беспокоиться; об
этом я позабочусь. -- Так он и сделал.
     На  следующее  утро Джэн  Портер нашла  пропавшее  письмо на том  самом
месте, откуда  оно исчезло две ночи тому назад. Она была  изумлена; но когда
увидела  печатные буквы  под своей  подписью,  то  холодная,  влажная  дрожь
пробежала  по ее  спине. Джэн показала письмо или,  вернее,  приписку к нему
Клейтону.
     --  Подумать только, --  сказала  она, --  что это  страшное  существо,
по-видимому, следило за мной, когда я писала. О! Я содрогаюсь при одной лишь
мысли об этом!
     -- Но, должно быть,  существо это дружественно относится к нам, -- стал
ее  успокаивать Клейтон  -- оно  вернуло вам ваше  письмо, не причиняет  вам
никакого  вреда и,  если  я не ошибаюсь, оставило  этой  ночью у нашей двери
весьма ощутительный знак  своего благоволения:  я только  что нашел там тушу
дикого кабана.
     С  тех  пор  редкий  день проходил  без  того,  чтобы они  не  получали
приношения  дичью  или другой провизией.  Иногда  то  был молодой олень, или
большое количество странной  готовой пищи -- лепешки из манноки,  похищенные
из поселка Мбонги, иногда вепрь или леопард, а один раз лев.
     Тарзану  доставляло  величайшее  удовольствие  охотиться  за дичью  для
чужестранцев.  Он чувствовал, что ни одна земная радость не может сравниться
с заботой о благополучии и безопасности прекрасной белой девушки.
     Как-нибудь,  он  отважится пойти в  лагерь днем  и  поговорить  с этими
людьми путем маленьких букашек, знакомых и им, и ему.
     Но ему  было  страшно  трудно  преодолеть  свою робость  дикого лесного
существа,  и так день  шел за  днем,  а  Тарзан  все  не  осуществлял своего
намерения.
     Обитатели  лагеря, осмелевшие благодаря привычке, забирались уже дальше
и  дальше  в джунгли в  поисках за  орехами и плодами. Не проходило дня  без
того, чтобы  профессор Портер с озабоченно-безучастным видом не шел  прямо в
пасть смерти. А м-р Самюэль Филандер, который никогда не был крепким, теперь
превратился  в тень  своей  собственной тени от  постоянного  беспокойства и
душевной   тревоги,  вызванных   его  сверхчеловеческими  усилиями  охранять
профессора.
     Прошел  месяц.  Тарзан,  наконец, окончательно решился посетить  лагерь
днем.
     Полдень  уже  миновал.  Клейтон  ушел  на  северный  мыс  бухты,  чтобы
сторожить проходящие суда. У  него была собрана  там  огромная  груда  сухих
веток, которые он мог зажечь в виде сигнала в то мгновение, когда на дальнем
горизонте появится пароход или парусник.
     Профессор  Портер  бродил  вдоль  берега  к  югу  от  лагеря   с  м-ром
Филандером, который шел  рядом с  ним  и  уговаривал его  повернуть обратно,
прежде чем они оба сделаются снова потехой какого-нибудь дикого зверя.
     Когда  остальные  ушли,  Джэн  Портер и Эсмеральда  тоже  отправились в
поиски плодов, все дальше и дальше углубляясь в джунгли.
     Тарзан безмолвно  ждал их возвращения у дверей маленького домика. Мысли
его были устремлены к прекрасной белой девушке. Его мысль теперь всегда была
с нею. Он только  боялся,  не испугается ли она его, и  это опасение чуть не
заставило его оставить свое намерение.
     Им овладело нетерпеливое ожидание  ее возвращения. Тарзану так хотелось
насладиться ее  присутствием, ее  близостью! Быть может,  ему  даже  удастся
коснуться  ее. Этот обезьяна-человек ничего не знал о  боге,  но он  был так
полон поклонения своему божеству, как едва ли кто-либо из смертных.
     В ожидании ее, он занялся писанием  печатными  буквами послания  к ней.
Намеревался ли  он  сам отдать его  ей,  --  он  не  знал; но  ему доставило
бесконечное удовольствие видеть свои  мысли выраженными на бумаге,  --  а  в
этом деле в конце концов он совсем не был уж таким дикарем!
     Он писал:
     Я -- Тарзан, из племени обезьян.  Я  хочу вас.  Я ваш. Вы моя. Мы будем
здесь всегда жить вместе в моем доме. Я буду носить вам самые лучшие  плоды,
самых нежных оленей,  самую вкусную дичь,  которая скитается по джунглям.  Я
буду  охотиться для  вас. Я  --  величайший из  охотников джунглей.  Я  буду
сражаться за Вас. Я -- самый могучий из бойцов джунглей. Вы Джэн Портер -- я
это узнал  из вашего письма. Когда  вы увидите это, вы будете знать, что это
для вас и что Тарзан, из племени обезьян, любит вас.
     В то время, как он стройный, словно молодой индеец,  стоял в ожидании у
ее дверей, кончив  свое письмо, его чуткие уши уловили знакомый звук. В лесу
по нижним ветвям передвигалась большая обезьяна.
     Одно  мгновение  он  напряженно  прислушивался.  Внезапно  из  джунглей
донесся раздирающий душу крик женщины, и Тарзан, уронив на землю свое первое
любовное послание, кинулся в лес.
     Клейтон  тоже услышал  крик,  так  же,  как и  профессор Портер,  и м-р
Филандер.  Через несколько минут  все они,  запыхавшись, собрались у хижины,
забрасывая друг друга набегу перекрестным градом вопросов. Взгляд, брошенный
в хижину, подтвердил их худ