тому  месту, откуда еще ясно доносились
крики гориллы.
     Темнота  окутала  землю,  и  только  что  взошедшая луна  струила  свой
неверный свет, бросая уродливые тени на пышную листву.
     Редкие  матовые лучи  ее проникали до земли, но этот свет только сгущал
кромешную тьму джунглей.
     Неслышно,  подобно  огромному призраку, перебрасывалась Кала с ветви на
ветвь.  Она  то  быстро  скользила по  большим сучьям, то кидалась  далеко в
пространство с  одного  дерева  на  другое  и быстро  приближалась  к  месту
происшествия. Ее опыт и знание джунглей говорили ей, что место боя близко.
     Крики гориллы извещали, что страшный  зверь находится в смертельном бою
с  каким-то другим  обитателем дикого  леса. Внезапно  крики эти смолкли,  и
гробовая тишина воцарилась по всему лесу.
     Кала  ничего  не  могла  понять:  крик Болгани  был  несомненно  криком
страданий и предсмертной  агонии, но до нее не доходило ни единого звука, по
которому она могла бы определить, кто же был противником гориллы?
     Было совершенно невероятным, чтобы  ее  маленький Тарзан мог уничтожить
большую  обезьяну-самца.  И  потому,  когда она приблизилась к месту, откуда
доносились звуки борьбы, Кала стала  продвигаться  осторожнее,  а  под конец
совсем   медленно  и   опасливо  пробиралась  по  нижним  ветвям,   тревожно
вглядываясь  в   обрызганную   лунным  светом  темноту   и   отыскивая  хоть
какой-нибудь  признак  бойцов.  Вдруг  на  открытой  полянке,  залитой  ярко
блестевшей  луной, она увидела маленькое, истерзанное тело Тарзана и рядом с
ним большого самца-гориллу, уже совершенно мертвого и окоченевшего.
     С глухим криком бросилась Кала к  Тарзану, прижала  белое окровавленное
тело к своей груди,  прислушиваясь, не бьется ли в нем еще жизнь, и с трудом
расслышала слабое биение маленького сердца.
     Осторожно и любовно  понесла его Кала через чернильную тьму джунглей  к
своему племени.  Долгие дни и ночи пришлось ей просидеть около него, принося
ему пищу и воду и отгоняя мух от его жестоких ран.
     Бедняжка не имела понятия  о медицине; она могла только вылизывать раны
и таким способом держала их  в относительной чистоте,  пока целительные силы
природы делали свое дело.
     Первое время Тарзан не принимал пищи и метался в бреду  и лихорадке. Но
он  поминутно  просил пить  и она носила ему воду тем единственным способом,
который был Б ее распоряжении, т. е. в собственном рту.
     Ни  одна   женщина  не  сумела  бы  проявить  большего  самозабвения  и
самоотверженной преданности к маленькому найденышу,  чем  это бедное,  дикое
животное.
     Наконец лихорадка прошла, и мальчик начал поправляться. Ни одной жалобы
не вырвалось из его крепко сжатых губ, хотя его раны мучительно болели.
     Часть  его груди  оказалась разодранной  до  костей, и  три ребра  были
переломлены могучими  ударами гориллы.  Одна  рука  была  почти  перегрызена
огромными  клыками,  и большой кусок  мяса вырван  из  шеи,  обнажив главную
артерию, которую свирепые челюсти не перекусили лишь чудом.
     Со  стоицизмом,  перенятым от  воспитавших  его  зверей,  Тарзан  молча
выносил боль, предпочитая уползти в  заросли высоких трав и безмолвно лежать
там, свернувшись в клубок, чем выставлять напоказ свои страдания.
     Одну  лишь  Калу  Тарзан был всегда  рад видеть  около себя. Но теперь,
когда  ему  стало  лучше,  она  уходила на более  продолжительное время  для
поисков пищи. Пока Тарзану было плохо, преданное  животное питалось кое-как,
чтобы только поддержать свое существование. И теперь Кала  от  худобы  стала
тенью самой себя.
     VII
     СВЕТ ПОЗНАНИЯ
     Прошло  много  времени,  и оно  показалось  целою вечностью  маленькому
страдальцу, -- пока, наконец, он встал на ноги и мог снова ходить. Но с этих
пор выздоровление его пошло уже так быстро, что через месяц Тарзан был таким
же сильным и подвижным, как прежде.
     Во время своего выздоровления он  много раз восстанавливал в памяти бой
с  гориллой. И первой его  мыслью было снова отыскать то  чудесное маленькое
оружие, которое превратило его  из безнадежного слабого  и хилого существа в
победителя могучего зверя, наводившего страх на джунгли.
     Кроме  того,  он  всей  душой  стремился  снова  побывать  в  хижине  и
продолжать осмотр тех диковинных вещей, которые находились там.
     Однажды  рано утром он отправился на розыски. Он  скоро  увидел начисто
обглоданные кости  своего противника,  и  тут же, рядом, прикрытый  опавшими
листьями валялся его нож, весь заржавленный от запекшейся крови гориллы и от
долгого лежания на влажной почве.
     Ему  не  понравилось,  что  прежняя  блестящая   поверхность  ножа  так
изменилась,  но  все-таки  в  его руках это было  достаточно грозное оружие,
которым  он решил воспользоваться при первом случае. У  него мелькнула  даже
мысль, что  отныне он  уже  не должен  будет спасаться  бегством  от  наглых
нападений старого Тублата.
     Через  несколько  минут Тарзан  был уже около хижины,  опять открыл  ее
дверь и вошел. Его  первой заботой было изучить механизм замка, и пока дверь
была открыта,  он внимательно  осмотрел его устройство.  Ему хотелось  точно
узнать,  что   собственно  держит  дверь  закрытой  и   каким  образом   она
открывается, как только прикоснешься к замку?
     Тарзан  увидел, что изнутри  тоже можно притворить и  запереть дверь на
замок. Он так и сделал, чтобы никто не мог потревожить его во время занятий.
     Тогда он  приступил к систематическому осмотру хижины; но  его внимание
было опять главным образом приковано к  книгам.  Казалось, они имели на него
какое-то  странное, непреодолимое влияние. Он не  мог  сейчас заняться ничем
иным -- до такой  степени  захватила  его увлекательная сила и  изумительная
тайна книг.
     Здесь  был букварь,  несколько элементарных  детских  книжек,  какие-то
многочисленные  книги с картинками  и большой словарь. Тарзан рассмотрел  их
все. Больше всего ему понравились картинки, но и маленькие странные букашки,
покрывавшие  страницы, где не было  рисунков, возбуждали  в нем  удивление и
будили его мысль.
     Сидя  с  поджатыми  ногами на  столе  в хижине, построенной  его отцом,
склонившись  своим  стройным  и  нагим  телом  над  книгой,  этот  маленький
первобытный человек с густой гривой черных волос и блестящими умными глазами
представлял собою  трогательную  и прекрасную живую  аллегорию  первобытного
стремления к знанию сквозь черную ночь умственного небытия.
     Лицо его поражало выражением напряженной мысли. Каким-то не поддающимся
анализу  путем,  он  уже  нащупал  ключ к  столь  смущавшей  его  загадке  о
таинственных маленьких букашках.
     Перед  ним  лежал  букварь,  а  в  букваре  был  рисунок,  изображавший
маленькую обезьяну. Эта обезьяна походила на него самого, но, за исключением
рук и лица, была покрыта каким-то забавным цветным мехом. Тарзан принимал за
мех костюм человека! Над картинкой виднелись семь маленьких букашек:
     М-а-л-ь-ч-и-к.
     И он заметил, что в тексте,  на той же странице, эти семь букашек много
раз повторялись в том же порядке.
     Затем он постиг, что отдельных  букашек  было сравнительно немного,  но
что  они повторялись много  раз -- иногда в одиночку, а чаще в сопровождении
других.
     Он  медленно переворачивал страницы,  вглядываясь в  картинки и текст и
отыскивал повторение знакомого сочетания м-а-л-ь-ч-и-к. Вот  он  снова нашел
его под другим  рисунком: там опять была маленькая обезьяна и с нею какое-то
неведомое животное,  стоявшее на  всех четырех лапах и походившее на шакала.
Под этим рисунком букашки слагались в такое сочетание:
     М-а-л-ь-ч-и-к и с-о-б-а-к-а.
     Итак эти семь маленьких букашек всегда сопровождали маленькую обезьяну!
     Таким образом шло  вперед учение Тарзана. Правда,  оно шло очень, очень
медленно, потому что, сам того  не зная, он задал себе трудную и кропотливую
работу,  которая вам или  мне показалась бы невозможной: он хотел  научиться
читать, не имея ни малейшего понятия о буквах или письме и никогда не слыхав
о них.
     Тарзану долго не  удавалось справиться с  поставленной им себе задачей.
Прошли многие  месяцы и  даже годы,  пока  он разрешил ее. Но  спустя долгое
время, он все-таки постиг тайну  маленьких букашек.  И когда ему исполнилось
пятнадцать лет, он уже знал все комбинации букв,  сопровождавшие ту или иную
картинку в маленьком букваре и в двух книжках для начального чтения.
     Разумеется, он имел  лишь  самое туманное  представление о  значении  и
употреблении союзов, глаголов, местоимений, наречий и предлогов.
     Как-то раз (ему  было  тогда около двенадцати  лет) в одном  из  ящиков
стола  он нашел несколько карандашей. Случайно проведя концом  одного из них
по столу, он с восхищением увидел,  что  карандаш оставляет за собой  черный
след.
     Тарзан так  усердно занялся этой  новой игрушкой, что поверхность стола
очень  скоро  покрылась  линиями,  зигзагами  и кривыми  петлями,  а  кончик
карандаша стерся до дерева. Тогда  Тарзан принялся за новый карандаш.  Но на
этот раз он уже имел в виду определенную цель.
     Ему пришло  в  голову самому изобразить некоторые из маленьких букашек,
которые ползали на страницах его книг.
     Это было трудное дело, прежде  всего уже потому, что он держал карандаш
так,  как  привык  держать  рукоять  кинжала, что  далеко не  способствовало
облегчению письма или разборчивости написанного.
     Однако, Тарзан не бросил своей затеи. Он занимался письмом  всякий раз,
когда приходил в хижину, и в конце концов практический опыт указал ему такое
положение карандаша,  при котором ему легче было направлять и водить  его. И
тогда он получил возможность воспроизвести некоторые из маленьких букашек.
     Таким путем он стал писать.
     Срисовывая букашки, он научился и другой вещи -- их числу. И хотя он не
мог  считать в  нашем смысле  этого  слова,  он все же  имел представление о
количестве, в основе которого лежало число пальцев на одной руке.
     Роясь в разных книгах, Тарзан  убедился в  том, что ему теперь известны
все  породы букашек, появляющихся  в разных комбинациях. Он тогда без  труда
расположил их в должном порядке. Ему  было  легко это сделать, потому что он
часто перелистывал занимательный иллюстрированный букварь.
     Его образование, таким образом, шло вперед. Но самые важные познания он
приобрел в  неистощимой сокровищнице громадного  иллюстрированного  словаря.
Даже  после  того, как он понял смысл букашек,  он  продолжал гораздо больше
учиться по картинкам, чем с помощью чтения.
     После того, как он открыл расположение букв в  алфавитном порядке, он с
наслаждением искал и находил знакомые ему  комбинации. Слова, сопровождавшие
их,  и их определения увлекали его все дальше  и дальше  в громадную область
знания.
     К семнадцати годам  Тарзан  научился  читать детский  букварь и  вполне
понял удивительное значение маленьких букашек.
     Он уже больше не  презирал своего  голого тела, не  приходил в отчаяние
при  виде своего человеческого  лица; он знал теперь, что он  принадлежит  к
совсем иной породе, чем его дикие и волосатые сотоварищи.
     Он  был ч-е-л-о-в-е-к, а  они  о-б-е-з-ь-я-н-ы. Маленькие  же обезьяны,
скачущие по верхушкам  деревьев, были  м-а-р-т-ы-ш-к-и. Тарзан  узнал также,
что старая Сабор л-ь-в-и-ц-а, Хиста з-м-е-я, а Тантор с-л-о-н.
     Таким образом он научился читать.
     С того времени его успехи шли очень быстро. С помощью большого  словаря
и  упорной  работы  здорового разума,  Тарзан, унаследовавший способность  к
мышлению,  свойственную  высокой расе, часто  догадывался о  многом,  чего в
действительности не  мог понять, и почти  всегда  его догадки были близки  к
истине.
     В его учении случались большие  перерывы,  так как племя иногда  далеко
уходило от хижины,  но, даже вдали от книг, его живой ум  продолжал работать
над этими таинственными и увлекательными вопросами.
     Куски коры, плоские листья и даже гладкие участки земли служили Тарзану
тетрадями, в которых острием охотничьего ножа он выцарапывал уроки.
     Но в то время, как он следовал своей склонности к умственному труду, он
не пренебрегал и суровыми жизненными знаниями".
     Он упражнялся  с веревкой и  играл  со своим охотничьим. ножом, который
научился точить о плоские камни.
     Племя окрепло и увеличилось со времени, когда поступил в него Тарзан.
     Под  предводительством Керчака ему  удалось  изгнать другие  племена из
своей  части джунглей, так что у племени была теперь в изобилии пища и почти
не приходилось терпеть от дерзких набегов соседей.
     И потому, когда молодые самцы вырастали, они находили более удобным для
себя брать жен из собственного  племени, а если и брали в  плен чужих самок,
то  приводили их  к Керчаку,  предпочитая подчиниться ему и  жить  с  ним  в
дружбе, чем устраиваться самостоятельно.
     Изредка какой-нибудь самец,  более свирепый, чем  его товарищи, пытался
оспаривать власть у Керчака, но еще никому не удалось одолеть эту свирепую и
жестокую обезьяну.
     Тарзан находился в племени на особом положении. Хотя обезьяны и считали
его  своим,  но  Тарзан  слишком заметно  от  них  отличался, чтобы  не быть
одиноким в их обществе. Старшие самцы уклонялись от сношений с ним и либо не
обращали  на него  внимания, либо  относились к  нему  с такой  непримиримой
ненавистью,  что если  бы  не изумительная  ловкость  мальчика  и  не защита
могучей Калы, которая оберегала его со всем  пылом материнской  любви, -- он
был бы убит еще в раннем возрасте.
     Самым  свирепым и постоянным  его  врагом был Тублат. Но когда  Тарзану
минуло около тринадцати лет, преследования его врагов внезапно прекратились,
его оставили  в покое  и даже стали питать к нему  род уважения. Тарзан  мог
наконец  рассчитывать  на спокойную совместную жизнь с племенем  Керчака, за
исключением тех случаев,  когда  на  кого-нибудь из  самцов нападал припадок
безумного  неистовства, которыми страдают в джунглях самцы диких  зверей. Но
тогда никто из обезьян не был в безопасности.
     Виновником этого счастливого для Тарзана поворота  был никто  иной, как
тот же Тублат.
     Произошло  это  событие  следующим образом.  Однажды, все племя Керчака
собралось  в  маленьком  естественном  амфитеатре, лежащем  среди  невысоких
холмов,  на  широкой и чистой  поляне, свободной от колючих  трав и ползучих
растений
     Площадка  была почти круглой. Со всех сторон  амфитеатр замыкали мощные
гиганты девственного леса; их огромные стволы  были сплетены такой сплошной;
стеной  кустарника, что доступ  на маленькую гладкую арену был возможен лишь
по  ветвям  деревьев.  Здесь,  в  безопасности  от   какого-либо  вторжения,
устраивало свои собрания  племя Керчака.  В  середине  амфитеатра возвышался
один из  тех страшных  земляных барабанов,  из которых  антропоиды извлекают
адскую музыку при совершении своих обрядов. Из глубины джунглей глухие удары
их иногда доносятся  до человеческого  слуха, но никто  из людей, никогда не
присутствовал на этих ужасных празднествах. Многим  путешественникам удалось
видеть эти  диковинные  барабаны  обезьян. Иные из них  слышали даже  грохот
свирепого,  буйного   разгула   громадных   человекообразных,   этих  первых
властителей  джунглей.  Но  Тарзан, лорд  Грейсток,  был  несомненно  первым
человеческим  существом, которое  когда-либо  само  участвовало в опьяняющем
разгуле Дум-Дум.
     Этот первобытный обряд послужил  прототипом для всех служб, церемоний и
торжеств, какие устраивались и устраиваются церковью и государством. На заре
человеческого  сознания,   в   седой  глубине  веков,  за   далекой   гранью
зарождающегося  человечества, наши свирепые волосатые предки при ярком свете
луны  выплясывали  обряды  Дум-Дум  под звуки  своих  земляных барабанов,  в
глубине  величавых  джунглей,  которые остались такими же и поныне. Все наши
религиозные  таинства  и обряды начались  в ту давно забытую ночь, в тусклой
дали  давно  минувшего  мертвого прошлого, когда первый мохнатый наш предок,
раскачав своею тяжестью ветку тропического дерева, легко  спрыгнул на мягкую
траву, на место первого сборища.
     В тот  день, когда  произошло  событие, после которого Тарзан  добился,
наконец, прекращения  тех  преследований, которым он  подвергался в  течение
первых двенадцати лет своей жизни,  племя Керчака, состоявшее  теперь уже из
целой сотни обезьян,  шло молча толпою  по нижним ветвям деревьев и бесшумно
спустилось на арену амфитеатра.
     Празднества  Дум-Дум устраивались  обычно  по  случаю  того  или  иного
важного события в жизни обезьян, например -- победе над враждебным племенем,
захвата  пленника, умерщвлении  или  поимки  какого-нибудь крупного  хищника
джунглей  и,  наконец,  по  случаю  смерти  или  воцарения  владыки -- главы
племени. Каждый такой случай  сопровождался торжественными обрядами и особым
церемониалом Дум-Дум.
     В  этот  день,  праздновалось убийство гигантской  обезьяны из  другого
племени. И когда обезьяны Керчака заняли арену амфитеатра, два могучих самца
принесли труп побежденного.
     Они положили свою  ношу перед земляным барабаном и уселись на корточках
возле него в виде стражи. Остальные участники торжества разлеглись в  густой
траве,  чтобы подремать, пока не  взойдет  луна. При ее  свете  должна  была
начаться дикая оргия.
     Долгие  часы  на  поляне  царила  полнейшая  тишина,  нарушаемая   лишь
нестройными криками пестрых  попугаев и щебетом  тысячи птиц, которые стаями
порхали среди ярких орхидей и гирлянд огненно-красных  цветов, ниспадавших с
покрытых мохом пней и стволов.
     Наконец,  когда над джунглями спустилась ночь,  обезьяны  зашевелились,
поднялись  и  расположились  вокруг  земляного  барабана.  Самки  и детеныши
длинной  вереницей  уселись  на  корточках  с  внешней  стороны  амфитеатра,
взрослые самцы расположились внутри  полянки, прямо против  них. У  барабана
заняли  место три  старые самки,  и каждая  из  них  имела  в руках  толстую
суковатую ветку длиной около пятнадцати дюймов.
     С   первыми  слабыми  лучами  восходящей  луны,  посеребрившей  вершины
окружных деревьев, старые самки  стали медленно  и тихо ударять  по звучащей
поверхности барабана.
     Чем  выше поднималась луна  и  чем ярче  освещался ее сиянием  лес, тем
сильнее  и  чаще  били в барабан  обезьяны, пока, наконец, дикий ритмический
грохот не наполнил собою всю окрестность на много миль во всех направлениях.
Хищные звери джунглей приостановили свою охоту и, насторожив уши и приподняв
головы,  с любопытством прислушивались к далеким глухим ударам,  указывавшим
на то, что у больших обезьян начался праздник Дум-Дум.
     По временам какой-нибудь зверь испускал пронзительный визг или громовый
рев в  ответ  на дикий грохот праздника  антропоидов.  Но  никто из  них  не
решался пойти на разведки или подкрасться для  нападения, потому что большие
обезьяны  собравшиеся  всей  своей  массой, внушали лесным  соседям глубокое
уважение.
     Грохот барабана достиг, наконец,  силы грома; тогда  Керчак  вскочил на
середину круга, в открытое пространство между сидящими на  корточках самцами
и барабанщицами.
     Выпрямившись  во весь рост, он откинул голову назад и, взглянув прямо в
лицо восходящей луне,  ударил в грудь  своими большими  волосатыми лапами  и
испустил страшный, рычащий крик.
     Еще и еще пронесся этот наводящий ужас крик над притихшими в  безмолвии
ночи и словно мертвыми джунглями.
     Затем Керчак  ползком, словно крадучись, безмолвно проскочил  мимо тела
мертвой обезьяны,  лежавшей перед барабаном, не сводя с трупа своих красных,
маленьких, сверкавших злобою глаз, и, прыгая, побежал вдоль круга.
     Следом за ним  на арену  выпрыгнул другой самец,  закричал,  и повторил
движения вождя.  За ним  вошли в круг и другие, и  джунгли  теперь уже почти
беспрерывно оглашались их кровожадным криком.
     Эта па