Дрынова  убеждалась в  том,  что
никогда  не  видела  столь  красивой  женщины.  Ее  восхищала  по-королевски
величественная стать той,  которая наверняка  ощущала  себя крайне неловко в
незнакомой обстановке, но не подавала виду.
     Зора знаками и жестами  пыталась установить  контакт  со своей гостьей,
пока  даже  царственная  Лэ  не  обнаружила,  что  смеется.  Тогда  Лэ  тоже
попыталась  объясниться  тем  же  способом. Так Зора  узнала, что ее  гостье
угрожали дубинками  и ножами и она была вынуждена покинуть родные места, что
она проделала долгий путь, что на нее напал то ли  лев, то ли  леопард и что
она очень устала.
     После ужина  Вамала  приготовил  постель для Лэ в палатке  Зоры, ибо та
уловила  нечто в  лицах арабов, заставившее  ее  опасаться  за  покой  своей
прекрасной гостьи.
     --  Сегодня  тебе  придется спать возле  входа  в  палатку, Вамала,  --
сказала она. -- Вот тебе еще один пистолет.
     Далеко  за  полночь  шейх  Абу  Батн  беседовал  в  своей   палатке   с
предводителями племени.
     -- Новенькая,  -- произнес он, -- принесет нам такую выручку, о которой
можно только мечтать.


        x x x


     Тарзан  проснулся  и  сквозь  листву  увидел  над  головой  звезды.  Он
определил,  что половина ночи уже  миновала,  встал и потянулся. Снова  поел
мяса Бары, экономя еду, и бесшумно скользнул в тень ночи.
     Лагерь у подножия пограничной скалы спал. На карауле стоял один аскари,
поддерживавший костер для отпугивания диких зверей. С дерева на  краю лагеря
за  часовым  следила  пара  глаз,  и,  когда  тот отвернулся,  вниз  во тьму
беззвучно  спрыгнула  фигура   человека.   Человек  стал  прокрадываться  за
палатками  носильщиков,  время  от  времени  останавливаясь  и  принюхиваясь
трепещущими ноздрями. Добравшись наконец до  палаток европейцев, он в каждой
по очереди вспарывал ножом заднюю  стенку и  заходил внутрь. То  был Тарзан,
разыскивающий  Лэ,  которую однако не нашел и, разочарованный,  принялся  за
иное занятие.
     Обогнув по-пластунски лагерь и продвигаясь порой дюйм  за дюймом, чтобы
его не заметил часовой, он добрался до хижины аскари и там выбрал себе лук и
стрелы, а также увесистое копье, но не ограничился этим.
     Долгое  время  он хоронился, выжидая, пока  аскари у костра стронется с
места и отойдет.
     Наконец часовой встал,  подкинул в костер веток и пошел к хижине будить
сменщика. Именно этого  момента  и ждал Тарзан. Аскари приблизился к  месту,
где  прятался Тарзан, и миновал его. В тот же  миг  Тарзан вскочил на  ноги,
бросился на ничего не подозревавшего чернокожего, обхватил его сзади рукой и
перекинул  через  широкое  бронзовое плечо. Как  Тарзан и ожидал, человек  в
ужасе  завопил,  будя своих  товарищей. Тарзан  быстро  понес  его  прочь от
костра, перепрыгнул через ограду и растворился в чернеющих джунглях.
     Нападение произошло столь внезапно и агрессивно, что  часовой  невольно
выронил винтовку из рук, пытаясь вырваться из крепкой хватки.
     На крики, подхваченные лесным  эхом,  из палаток высыпали  перепуганные
аскари, которые в последний  момент успели увидеть смутный силуэт неведомого
врага, перепрыгивающего через  ограду и  исчезающего в темноте. Они застыли,
парализованные страхом, прислушиваясь к  затихающим крикам своего  товарища.
Вскоре крики смолкли  столь же внезапно, как и начались. Наконец вождь обрел
дар речи.
     -- Симба! -- сказал он.
     -- Нет, это не Симба, -- объявил другой. -- Оно бежало в полный рост на
двух ногах, как человек. Я видел.
     Тут из мрачных джунглей донесся жуткий протяжный крик.
     -- Это голос не человека и не льва, -- сказал вождь.
     --  Это  демон, -- раздался чей-то шепот, и они  сбились вокруг костра,
подбрасывая сухие ветки, пока огонь не взметнулся высоко в небо.
     Во мраке  джунглей  Тарзан остановился и  бросил  на землю лук и копье,
из-за чего ему пришлось управляться с человеком с помощью только одной руки.
Пальцами  освободившейся руки он  схватил жертву за горло, тем самым прервал
ее крики. Лишь на  миг  сжал пальцы Тарзан, а когда отпустил, чернокожий уже
не пытался кричать, опасаясь вновь испытать отнюдь не ласковое прикосновение
этих стальных пальцев.  Тарзан  рывком  поставил человека на ноги, отобрал у
него нож, поднял копье и лук, схватил человека со спины за одежду и толчками
погнал перед собой вперед  в джунгли. Именно  в  этот момент  он  и испустил
победный клич обезьяны-самца  ради  эффекта, который был рассчитан не только
на жертву, но и на его остававшихся в лагере товарищей.
     Тарзан  не собирался причинять ему вреда. Враждовал-то  он отнюдь  не с
невинными чернокожими слугами белых людей; и хотя в случае необходимости без
колебания лишил бы чернокожего жизни, он знал их достаточно хорошо, а потому
не  сомневался, что  добиться от них  своего  можно с  равным  успехом и без
кровопролития.
     Белые не могли ничего добиться без своих чернокожих  союзников, и  если
Тарзану удалось бы подорвать  моральный дух последних,  то замыслы их хозяев
непременно  сорвались бы, ибо Тарзан был  уверен, что негры не останутся  на
территории,   где   им   постоянно   напоминают   о   присутствии   злобного
сверхъестественного  врага.   Кроме  того,  такая  тактика  больше  отвечала
мрачноватому чувству юмора Тарзана и забавляла его, чего нельзя было сказать
об убийстве как средстве разрешения конфликтов.
     Целый  час он  вынуждал шагать жертву впереди себя, причем в  полнейшем
молчании, что, как он знал,  оказывало дополнительное воздействие на нервную
систему  врага.  Наконец  он  остановил чернокожего,  раздел и, сняв с  него
набедренную повязку, не туго  связал  запястья  и  щиколотки. Затем, отобрав
патронташ и прочие принадлежности, оставил его, зная,  что чернокожий  скоро
освободится от пут сам и на всю оставшуюся жизнь уверует, что был на волосок
от жуткой гибели.
     Удовлетворенный  результатами ночной вылазки, Тарзан вернулся к дереву,
на котором  спрятал тушу Бары, еще  раз поел и лег  спать до  утра,  а утром
возобновил поиски Лэ в долине  за пограничной  скалой  Опара,  куда, судя по
направлению ранее найденных следов, она отправилась, хотя в действительности
же пошла она совершенно в противоположную сторону.

        VIII. ВЕРОЛОМСТВО АБУ БАТНА

     Наступила ночь,  и  испуганная маленькая обезьянка укрылась на верхушке
дерева.  Много дней блуждала  она  по  джунглям,  пытаясь  с  помощью своего
маленького умишка  решить мучившую  ее проблему  в  те  считанные мгновения,
когда была в состоянии сосредоточиться. Но  уже через секунду могла забыть о
ней  и помчаться по  деревьям или же замереть, охваченная внезапным страхом,
когда возникала традиционная опасность для ее жизни.
     Всякий  раз, когда  малыш Нкима  вспоминал о своем  горе, он  глубоко и
неподдельно  страдал,  и  при  мысли  о  пропавшем  хозяине  на  глаза   его
наворачивались слезы. В его голове так или иначе постоянно вертелась мысль о
том, как выручить  Тарзана и  кого бы позвать на помощь. Великие  чернокожие
воины Гомангани, служившие Тарзану, находились на расстоянии многих ночей, и
все же Нкима следовал в сторону страны вазири. В его сознании  время никогда
не  принималось в расчет при решении той или  иной  проблемы. Он  видел, как
Тарзан вошел в  Опар живым. Но не видел его мертвым или выходящим из города,
следовательно, по меркам  его  логики, Тарзан жив  и находится в городе, но,
поскольку там полно врагов, Тарзану  грозит опасность. Какими обстоятельства
были, такими и должны оставаться. Нкима не  мог представить себе  каких-либо
изменений  и перемен, если  не видел  их собственными  глазами, а потому для
исхода дела было неважно, найдет и приведет ли он вазири сегодня или сделает
это завтра. Они отправятся в Опар и уничтожат врагов Тарзана, и тогда  Нкима
вновь обретет хозяина и ему будут не страшны ни Шита, ни Сабор, ни Гиста.
     Спустилась  ночь, и где-то в лесу  раздалось легкое постукивание. Нкима
стряхнул с  себя сон и напряженно прислушался. Стук  становился все громче и
громче и вскоре заполнил собой джунгли. Источник шума находился недалеко, и,
как только Нкима это понял, он заволновался.
     Высоко  в небесах  светила луна, но  внизу в джунглях царил мрак. Нкима
разрывался перед дилеммой -- ему  хотелось  пойти  туда,  откуда  доносилась
барабанная дробь, но он боялся  опасностей, подстерегающих его на пути. Но в
итоге желание победило  страх, и, держась верхушек  деревьев, он помчался на
звук, пока наконец не оказался над маленькой поляной почти круглой формы.
     При свете луны  внизу он увидел  знакомое зрелище: там  исполняли танец
смерти, дум-дум, великие обезьяны То-ята. В центре амфитеатра находился один
из  тех  примечательных глиняных  барабанов,  которые  с незапамятных времен
слышал  первобытный  человек, но  которые  вряд  ли кто-нибудь  видел. Перед
барабаном  сидели  две  старые  самки  и  колотили  по  звучной  поверхности
короткими палками.  Звуки  складывались  в  некое подобие  ритма, и  под эту
музыку, образовав круг, бешено плясали самцы; а по внешней окружности тонкой
цепочкой  на корточках сидели самки и молодняк -- восхищенные  зрители этого
дикого  спектакля. В двух  шагах  от барабана на  земле  лежал труп леопарда
Шиты, чья смерть и послужила причиной ритуального действа.
     Скоро танцующие набросятся на  труп,  примутся  колотить  его  тяжелыми
палками  и,  вернувшись  в  крут, возобновят свой танец. Потом  они во  всех
деталях  изобразят сцену охоты,  нападения  и  смерти,  после чего побросают
дубины и, оскалив  зубы, накинутся  на труп и начнут разрывать его на части,
ссорясь между собой из-за лакомых кусочков.
     Нкима и его  сородичи, как известно,  лишены такта  и рассудительности.
Существо  поумнее  молча  дождалось бы, пока закончится  танец  и пиршество,
наступит новый день, когда огромные самцы племени То-ята выйдут из состояния
истерического безумия, вызванного грохотом барабана и танцем. Но малыш Нкима
был всего лишь обезьяной. Ждать он не умел.  Не  было у него того  душевного
склада,  который   проявляется  в  терпеливости,  и  он  повис   на  хвосте,
оглушительно бранясь и пытаясь привлечь к себе внимание великих обезьян.
     -- То-ят!  Га-ят! Зу-то! -- вопил  он. --  Тарзан в опасности! Идите  с
Нкимой и спасите Тарзана!
     Прервав танец, великий самец поглядел наверх.
     -- Прочь, ману, -- прорычал он. -- Убирайся или мы убьем тебя!
     Малыш Нкима решил,  что  поймать  им его  будет  не  так-то  просто,  и
продолжал качаться  на ветке и орать  благим матом,  пока  наконец  То-ят не
послал на  дерево  молодую и не  слишком тяжеловесную обезьяну, которой было
велено поймать и убить Нкиму.
     Такого поворота событий Нкима никак не ожидал. Подобно многим людям, он
полагал, что все должны немедленно заинтересоваться тем, что интересует его.
И,  заслышав  барабанный  бой дум-дум,  он  сразу решил, что, узнав  о беде,
приключившейся с Тарзаном, они все бросят и двинутся в Опар.
     Оказалось же, что он просчитался, и роковые последствия  его ошибки уже
начинали  приобретать   реальные   очертания  в   облике  молодой  обезьяны,
бросившейся к дереву. Малыш  Нкима испустил громкий вопль ужаса и метнулся в
ночь. Остановился он, задыхаясь и выбившись из сил, не раньше чем отбежал от
племени То-ята на добрую милю.

     Проснувшись  в  палатке  Зоры  Дрыновой,  Лэ  из  Опара  огляделась  по
сторонам, рассматривая незнакомые предметы, и  вскоре взгляд  ее остановился
на лице  спящей девушки.  Да, подумала она, это люди  Тарзана, ибо разве  не
отнеслись  они к  ней по-доброму,  с  уважением?  Пальцем не  тронули,  зато
накормили и дали приют. Вдруг Лэ посетила новая мысль. Брови ее нахмурились,
зрачки сузились, в глазах  полыхнул  гневный огонь.  Может, эта  женщина  --
подруга Тарзана? Лэ  из  Опара  схватилась  за  нож  Дареса, лежавший  рядом
наготове.  Но  порыв ее прошел столь же внезапно, как и  возник, поскольку в
душе  она знала,  что  не сможет  ответить  злом  на добро,  как  не  сможет
причинить боль той, которую любит  Тарзан,  и, когда Зора открыла  глаза, Лэ
приветствовала ее улыбкой.
     Если для Лэ европейская девушка была существом  непонятным, то сама она
пробуждала в  Зоре глубочайшее удивление своей загадочностью. Ее  скудный  и
вместе с тем богатый, восхитительный наряд пришел из древности, а сверкающая
белизна кожи казалась столь же неестественной в сердце африканских джунглей,
как и  ее  украшения  для двадцатого  века.  Тщетно  пыталась  Зора  Дрынова
разгадать  эту загадку,  не  помог  и  опыт прожитых  лет. Как  ей  хотелось
поговорить с гостьей, но она только и смогла улыбнуться  в ответ  на  улыбку
прекрасной незнакомки, пристально ее разглядывающей.
     Лэ,  привыкшая к  тому,  что ей  всю жизнь  прислуживали  жрецы  Опара,
удивилась  той  сноровке, с  которой Зора  Дрынова все делала сама  --  сама
встала, сама  оделась. Вот только горячую воду принес для нее в ведре Вамала
и вылил в  походную ванну.  И Лэ, которая никогда и пальцем не пошевелила во
время  одевания,   хотя  была  далеко  не  беспомощной,  обнаружила,  что  с
удовольствием начала обслуживать себя сама.
     В отличие от  мужчин  Опара, женщинам полагалось неукоснительно следить
за чистотой тела, так что в прошлом Лэ много времени уделяла своему туалету,
следила за ногтями,  зубами, волосами, втирала в кожу  ароматические мази --
обычай,  пришедший  из  развитой  цивилизации  древности   и  возведенный  в
разрушенном Опаре в ранг религиозного обряда.
     Женщины  завершили  свой туалет,  и Вамала объявил, что  завтрак готов.
Завтракать сели под  тенью дерева  рядом  с палаткой. За немудреной лагерной
трапезой Зора  заметила  необычное оживление вокруг  шатров  арабов,  но  не
придала  этому особого  значения, потому  что  они  и раньше переносили свои
палатки с места на место.
     После обеда Зора  достала винтовку, почистила ствол и  смазала механизм
затвора. Она  собралась идти на охоту, поскольку арабы охотиться отказались.
Лэ наблюдала за ней с явным интересом. Затем Зора  вместе с Вамалой  и двумя
чернокожими носильщиками ушли, а  Лэ так  и не решилась попросить, чтобы они
взяли  ее  с собой; она ждала  какого-нибудь приглашающего  знака со стороны
Зоры, однако напрасно.
     Ибн Даммук был сыном одного  из вождей племени Абу Батна и в экспедиции
являлся правой рукой  шейха. Он украдкой следил за женщинами на расстоянии и
видел, что Зора Дрынова ушла из лагеря со слугой, который нес ее винтовку, и
двумя носильщиками -- наверное, отправились на охоту.
     Некоторое время после ее ухода он молча сидел с двумя приятелями. Затем
они встали и неторопливо  направились к  Лэ  из Опара, сидевшей  на складном
стуле перед палаткой  Зоры  и  погруженной в  собственные мысли. Лэ  смерила
приближающихся  мужчин  пристальным   взглядом.  В   ее  душе  всколыхнулась
природная подозрительность к незнакомым людям.  А когда те подошли поближе и
стали видны их лица, она  почувствовала внезапное недоверие. Они были совсем
не  похожи  на  Тарзана,  а  их  хитрый  хищный  вид  вызывал  инстинктивное
подозрение в дурных намерениях.
     Подошедшие остановились перед ней, и Ибн Даммук, сын вождя, заговорил с
ней тихим елейным голосом, который однако не мог обмануть Лэ.
     Лэ высокомерно взирала  на него. Она  не понимала, что ей говорят, и не
хотела  понимать,  ибо то,  что  она  читала в  его глазах,  вызывало  у нее
омерзение. Она покачала головой  и отвернулась, давая  понять, что  разговор
окончен,  но  Ибн  Даммук подошел вплотную и  фамильярно положил  руку на ее
обнаженное плечо.
     Лэ  вспыхнула от  ярости,  вскочила  со  стула и  выхватила кинжал. Ибн
Даммук попятился, а второй ринулся к ней, намереваясь применить силу.
     Наивный простак!  Словно тигрица,  бросилась она  на  него, и не успели
остальные  опомниться, как  острое лезвие  ножа  Дареса,  жреца Пламенеющего
Бога, трижды вонзилось в грудь нападающего, и, громко застонав, он рухнул на
землю мертвый.
     Верховная жрица Опара стояла над убитым с пылающими от ярости глазами и
с  окровавленным  кинжалом  в  руке.  К  их маленькой  группе,  привлеченные
стонами, подбежали Абу Батн с остальными арабами.
     -- Назад!  --  крикнула Лэ. -- Не смейте прикасаться  к верховной жрице
Пламенеющего Бога.
     Слов  они  не поняли,  но ее пылающие  глаза и капающая  с  ножа  кровь
говорили сами  за  себя.  Арабы враз загорланили  и  столпились  вокруг  Лэ,
правда, на безопасном расстоянии.
     -- Что это значит, Ибн Даммук? -- грозно спросил Абу Батн.
     --  Он только прикоснулся  к  ней, как  она  налетела  на  него,  точно
эль-адреа -- повелитель с широкой головой.
     -- Пусть она и львица, -- ответил Абу Батн, -- но трогать ее нельзя.
     -- Аллах! -- воскликнул Ибн Даммук. -- Но укротить-то можно.
     -- Укрощением пусть  займется  тот,  кто заплатит за нее много  золотых
монет, -- возразил шейх. -- От нас же требуется только засунуть ее в клетку.
Окружайте дикарку, дети мои, и отберите нож. Свяжите ей за спиной руки, и  к
тому  времени,  как вернется вторая, мы должны собраться  и быть  готовыми к
отходу.
     Дюжина сильных молодчиков одновременно накинулась на Лэ.
     -- Поосторожнее с ней! Поосторожнее!  -- кричал  Абу Батн, видя, что Лэ
защищается,  подобно  львице.  Размахивая  кинжалом  направо и  налево,  она
поразила одного  араба  прямо в  сердце и  нескольких ранила, прежде чем  ее
одолели. В конце концов им удалось вырвать у нее оружие и связать руки.
     Оставив  двух  воинов  сторожить  Лэ,  Абу  Батн  созвал  тех  немногих
чернокожих слуг, которые оставались в лагере, и велел им укладывать лагерное
снаряжение  и  провиант. Пока под присмотром Ибн Даммука продолжались сборы,
шейх  обыскал палатки  европейцев  и  особенно  тщательно  --  палатки  Зоры
Дрыновой  и Зверева, где рассчитывал обнаружить золото,  которое, по слухам,
начальник  экспедиции  имел  в  больших  количествах.  Однако  его  постигло
разочарование,  которое,  впрочем,  несколько сгладилось, так как  в палатке
Зоры нашлась  коробка с  крупной суммой денег, хотя  и не столь крупной, как
хотелось  бы.  А  все потому,  что предусмотрительный Зверев собственноручно
закопал большую часть денег под полом своей палатки.
     На охоте Зору  поджидала неожиданная  удача --  прошло  всего лишь чуть
больше  часа, и она обнаружила стадо антилоп. Двумя быстрыми выстрелами Зора
уложила столько  же животных. Подождав, пока  носильщики освежуют  туши, она
неспешно вернулась  в лагерь Ее мысли были отчасти заняты настораживающим по
ведением арабов, однако она никак не ожидала  приема который был уготован ей
в лагере.
     Зора  шла впереди,  Вамала  с ее винтовкой --  чуть  сзади,  а за  ними
носильщики, сгибающиеся под тяжестью ноши.
     Не успела она войти в лагерь,  как на тропу из-за кустов с обеих сторон
выскочили  арабы.  Двое окружили Вамалу и  вырвали у него оружие,  остальные
набросились  на Зору.  Она попыталась  освободиться и вытащить револьвер, но
атака  произошла столь внезапно, что она не  сумела  ничего предпринять  для
своей защиты. Ее держали цепко и уже скручивали за спиной руки.
     -- Что все это значит? -- возмутилась Зора. -- Где шейх Абу Батн?
     Мужчины в ответ рассмеялись.
     --  Скоро увидитесь,  --  произнес один.  --  У него гостья, которую он
развлекает, поэтому не смог вас встретить.
     При этих словах они вновь рассмеялись.
     Зора шагнула вперед на поляну, откуда открывался  вид на весь лагерь, и
поразилась увиденному. Все палатки были разграблены.  Арабы стояли в  полном
сборе,  готовые выступить в путь. Каждый  из них держал  небольшой ранец,  а
перед немногими остававшимися в лагере чернокожими высились тяжеленные  тюки
с поклажей. Все остальное лагерное имущество, было  свалено  в кучу в центре
поляны, и на глазах Зоры его подожгли факелами.
     Ее повели через поляну