насколько тебе  известно,  тупые животные. Это Оу  придумала  поместить меня
рядом со львом,  чтобы сделать мои страдания невыносимыми. Она только и ждет
подходящего   момента,  чтобы  уговорить  жрецов  принести   меня  в  жертву
Пламенеющему Богу.  Пока  у нее это не  получается, я знаю, мне рассказывали
стражники, приносящие еду.
     --  Но как они могли приносить тебе еду? -- поинтересовался  Тарзан. --
Ведь сперва нужно было пройти через первую камеру со львом?
     -- В  клетке  со львом есть еще  один ход  в  низкий  узкий  коридор, в
который  сверху можно  сбрасывать мясо. Они таким образом выманивали льва из
помещения,  а потом перегораживали коридор  железной решеткой и, пока он там
находился, мне приносили пищу.  Но его  они кормили  плохо. Он был постоянно
голоден, все  время  рычал  и  бил  лапами  по  моей  двери.  Оу,  наверное,
надеялась, что в один прекрасный день он ее сломает.
     -- Куда ведет тот коридор, где они кормили льва? -- спросил Тарзан.
     -- Не знаю, -- ответила Ла, -- но думаю, что там тупик.
     -- Нужно его осмотреть, -- сказал Тарзан. -- Вдруг удастся бежать.
     -- Почему  бы  тебе  не  бежать через  дверь,  в которую ты  вошел?  --
спросила  Лэ, и, когда человек-обезьяна объяснил, почему это невозможно, она
рукой указала на то место, где находился вход в узкий коридор.
     --  Нужно  выбираться  отсюда  и  как  можно  скорее, если  это  вообще
возможно, --  проговорил Тарзан, --  ибо если они  сумеют поймать  льва,  то
непременно вернут его на прежнее место.
     -- Они его поймают, -- отозвалась Лэ, -- сомневаться не приходится.
     -- Тогда мне нужно в спешном порядке  обследовать  туннель, а  то будет
очень некстати, если  приведут льва,  пока я в туннеле,  а  туннель окажется
тупиком.
     -- Я встану у входной двери и буду слушать, пока ты там осматриваешься,
-- предложила Лэ. -- Поторопись.
     Пробираясь наощупь вдоль стены, на которую указала Лэ, Тарзан обнаружил
тяжелую железную  решетку, закрывавшую отверстие  в  низкий  узкий  коридор.
Подняв решетку,  Тарзан зашел  внутрь и, вытянув  перед собой руки, двинулся
вперед, согнувшись в три погибели, так как низкий потолок не позволял стоять
в полный  рост. Он прошел совсем  немного,  как вдруг оказалось, что коридор
поворачивает под прямым  углом налево, и  за  поворотом  невдалеке он увидел
слабое свечение. Двинувшись торопливо вперед, Тарзан вышел к концу коридора,
где начиналась вертикальная шахта, освещенная  приглушенным  дневным светом.
Шахта была сооружена из  обычного грубо отесанного гранита, из коего строили
опорные  стены в  городе.  Камни  были  установлены без особого старания или
тщательности, от чего  внутренняя  поверхность  шахты имела грубую  неровную
поверхность.
     Рассматривавший  стены  шахты  Тарзан услышал  голос  Лэ, пришедший  по
туннелю из помещения,  где он ее оставил. Голос звучал  взволнованно  и явно
предупреждал о крайней для них обоих опасности.
     -- Поспеши, Тарзан. Они возвращаются со львом! Человек-обезьяна ринулся
назад к началу туннеля.
     -- Скорее! -- крикнул он Лэ, поднимая упавшую решетку.
     -- Туда? -- испуганно спросила она.
     -- Это наш единственный шанс на спасение, -- ответил человек-обезьяна.
     Лэ  без  лишних  слов забралась  в коридор.  Тарзан  опустил решетку  и
вернулся к отверстию, ведущему в шахту. Лэ ни на шаг  не отставала от  него.
Не говоря ни слова, он взял Лэ на руки и поднял ее высоко как только мог. Ей
не  нужно  было  объяснять, что  делать дальше. Без особого труда нащупав на
грубой внутренней стене опору для рук и ног, она начала подниматься медленно
вверх, ободряемая советом и поддержкой пристроившегося следом Тарзана.
     Шахта привела их прямо в  комнату в башне, с которой  открывался вид на
весь  город  Опар, и здесь, укрытые  стенами, они  сделали передышку,  чтобы
обсудить план действий.
     Оба  знали, что наибольшую  опасность для  них  представляют  обезьяны,
которыми кишели руины Опара и  с которыми жители Опара умели  разговаривать.
Тарзану не  терпелось  покинуть  город с тем,  чтобы расстроить планы  белых
людей,  вторгшихся  на  его  территорию.  Но   сначала  он  хотел  сокрушить
противников Лэ и восстановить ее на троне Опара,  или же, если это  окажется
невозможным, обеспечить для нее безопасный побег.
     Глядя  на женщину  при  дневном свете, Тарзан  в  который раз поразился
несравненности ее неувядающей красоты, которую не могли приглушить ни время,
ни заботы, ни опасности. Он  спрашивал себя,  что ему делать  с ней; куда ее
увезти; где эта жестокая  жрица Пламенеющего  Бога отыщет такое место, чтобы
чувствовать себя естественно и  органично. И по мере того, как он размышлял,
он склонялся к мысли, что такого месте не существует вообще. Лэ принадлежала
Опару,  королева-дикарка,  рожденная  повелевать  народом  диких  полулюдей.
Ввести  Лэ в  салоны цивилизации -- все равно, что ввести  туда тигрицу. Две
или  три тысячи лет  тому назад она могла бы быть  Клеопатрой или  Шебой, но
сегодня она была лишь Лэ из Опара.
     Какое-то время они сидели и  молчали,  прекрасные глаза верховной жрицы
изучали профиль бога леса.
     -- Тарзан! -- произнесла она. Мужчина повернул голову.
     -- Что, Лэ? -- спросил он.
     -- Я по-прежнему люблю тебя, Тарзан, -- промолвила она тихим голосом.
     В глазах человека-обезьяны вспыхнуло беспокойство.
     -- Давай не будем говорить об этом.
     -- Я хочу об этом говорить, -- прошептала  она.  --  Это доставляет мне
печаль, но печаль радостную -- единственная радость, которая когда-либо была
у меня в жизни.
     Тарзан  протянул  бронзовую  руку  и  накрыл ладонью  тонкие удлиненные
пальцы женщины.
     -- Ты всегда  владела  моим  сердцем,  Лэ,  -- сказал он, --  вплоть до
границы любви. Если  мое чувство к тебе не переходит  эту границу,  то в том
нет ни моей вины, ни твоей.
     Лэ рассмеялась.
     --  Моей уж точно нет, Тарзан, -- сказала она. -- Разумеется, сердцу не
прикажешь. Любовь -- это дар богов. Иногда  даруется как награда, иногда как
наказание. Для меня она, наверное, -- наказание, но иного я себе не желаю. Я
взлелеяла  ее в своем сердце с первой  же минуты нашей встречи, и  без  этой
любви, пусть безнадежной, мне не жить.
     Тарзан не  ответил.  В наступившей  тишине они стали ждать  наступления
ночи,  под  покровом  которой  надеялись  незамеченными  спуститься в город.
Острый ум Тарзана был  занят планами возвращения Лэ на престол, и вскоре они
принялись их обсуждать.
     -- Непосредственно перед тем, как Пламенеющий Бог отправляется почивать
на  ночь,  --  сказала Лэ,  -- жрецы и жрицы  в полном составе собираются  в
тронном зале. И сегодня они тоже придут к трону, на  котором будет восседать
Оу. Тогда мы сможем спуститься в город.
     -- А что потом? -- спросил Тарзан.
     -- Если нам  удастся убить Оу в тронном  зале, -- произнесла  Лэ,  -- а
вместе с ней Дуза, то они останутся без главарей, а без них они ничто.
     -- Я не могу убить женщину, -- возразил Тарзан.
     --  А  я  могу, --  ответила Лэ.  -- Ты же займешься Дузом.  Его-то  ты
сможешь убить?
     -- Если он нападет первым, -- отозвался Тарзан, -- но  не иначе. Тарзан
из племени обезьян убивает  только  в порядке  самозащиты или  же  когда нет
другого способа устранить врага.
     В полу древней комнаты, в которой они находились, имелось два отверстия
-- одно открывало путь  в шахту, по которой они выбрались из темницы, второе
вело в похожую шахту, только больших размеров, со  спускавшейся вниз длинной
деревянной  лестницей,  крепившейся  к  стене.  Именно  через  эту шахту  им
предстояло выбираться из башни. Тарзан  в задумчивости глядел на  отверстие,
как вдруг в сознание его вторглась неприятная мысль.
     Он повернулся к Лэ.
     --  Мы  забыли, что человек,  кидающий мясо льву, должен  подняться  по
второй шахте. Напрасно мы надеялись, что здесь нас не обнаружат.
     -- Льва кормят не часто, -- сказала Лэ, -- не каждый день.
     -- Когда ему давали пищу последний раз? -- спросил Тарзан.
     -- Не помню, -- задумчиво ответила Лэ. --  В  темноте время тянется так
медленно, что я потеряла счет дням.
     -- Ш-ш-ш! -- предостерег Тарзан. -- Кто-то поднимается.
     Человек-обезьяна медленно встал и подошел к отверстию, где  притаился у
стороны, противоположной  лестнице.  Лэ беззвучно придвинулась к нему, чтобы
поднимавшийся к ним спиной  человек не смог их увидеть, показавшись из люка.
Человек  поднимался  не спеша.  Все ближе  и ближе раздавались его шаркающие
шаги. Он карабкался не так,  как  свойственно обезьяноподобным жрецам Опара.
Тарзану показалось,  что человек несет на себе тяжелый  груз, из-за чего  не
может  двигаться быстро, но когда из люка появилась голова, человек-обезьяна
увидел,  что  это был старик,  и причина медленного подъема прояснилась сама
собой. Затем на горле  ничего не  подозревавшего  старца сомкнулись  могучие
пальцы, рывком вытащив человека из люка.
     -- Тихо! -- предостерег человек-обезьяна.  -- Делай то, что тебе велят,
и тебя не тронут.
     Лэ вытащила  из-за пояса пленника нож,  а Тарзан насильно уложил его на
пол и, ослабив хватку, повернул лицом к себе.
     Увидев Лэ, старый жрец не поверил своим глазам.
     -- Дарес! -- вскричала Лэ.
     -- Да  будет  благословен Пламенеющий  Бог,  устроивший  твой побег! --
воскликнул жрец. Лэ повернулась к Тарзану.
     -- Не бойся Дареса, -- сказала она, -- он нас не выдаст. Из всех жрецов
Опара он один предан своей повелительнице.
     -- Это так, -- закивал старик.
     -- А есть  еще  люди, верные  верховной жрице  Лэ?  --  поинтересовался
Тарзан.
     -- Да, их очень много, -- ответил Дарес, -- но они боятся. Оу -- дьявол
в  женском  обличье,  а  Дуз -- дурак. С тех пор, как  они снюхались, жители
Опара лишились спокойствия.
     -- Сколько же, по-твоему, людей, на которых можно полностью положиться?
     -- О, очень много, -- ответил Дарес.
     --  В  таком случае собери их  сегодня  ночью в тронном зале, Дарес.  И
когда  Пламенеющий  Бог отправится почивать, будь готов дать бой  врагам Лэ,
вашей жрицы.
     -- Ты там будешь? -- спросил Дарес.
     -- Я там буду, -- сказала Лэ. -- А  этот твой кинжал послужит сигналом.
Как  только  ты  увидишь,  что я,  Лэ из  Опара,  вонзила  его  в  грудь Оу,
самозванке-жрице, нападай на врагов Лэ.
     -- Я все сделаю, как ты велишь,  -- заверил Дарес, -- а теперь я должен
бросить это мясо льву и уходить.
     Старый жрец кинул во вторую шахту кости и обрезки мяса, после чего стал
медленно спускаться вниз по лестнице, бормоча что-то себе под нос.
     -- Ты точно уверена, что ему можно доверять, Лэ? -- не унимался Тарзан.
     --  Абсолютно, --  ответила она. -- Дарес  готов умереть ради меня, и я
знаю, что он ненавидит Оу и Дуза.
     Томительно  тянулся  остаток дня.  Наконец  солнце  стало  клониться  к
закату.  Наступило  время  для  рискованного шага -- предстояло спуститься в
город и еще засветло пройти в тронный зал. Правда, риск был не столь  велик,
поскольку в это время всем обитателям города полагалось собираться в тронном
зале на древнейший обряд проводов  на ночной  покой Пламенеющего  Бога.  Без
каких-либо происшествий  они спустились с башни, пересекли площадь и вошли в
храм. Лэ пошла вперед по запутанному лабиринту коридоров и привела Тарзана к
маленькой   двери,   ведущей   в  тронный  зал.  Здесь   она   остановилась,
прислушиваясь к происходящей в огромном зале службе  в ожидании  ритуального
сигнала, возвещающего,  что  все  присутствующие,  за  исключением верховной
жрицы, распростерлись ниц на полу.
     Когда  этот момент наступил, Лэ распахнула дверь  и бесшумно вспрыгнула
на  возвышение за троном, на  котором сидела ее жертва. Тарзан последовал за
Лэ, но тут же они поняли, что их предали, ибо на возвышение высыпали  жрецы,
готовые схватить их.
     Уже  в  Лэ вцепились  чьи-то  руки, но  перед  тем, как  оттащить ее  в
сторону, Тарзан  бросился на обидчика, схватил его за шею и сдавил так резко
и сильно, что раздался хруст позвонков. Затем поднял тело высоко над головой
и  швырнул в  подскочивших к  нему  жрецов.  Те  отшатнулись,  а  Тарзан тем
временем подхватил  Лэ  И вытолкнул ее в коридор,  по  которому они пришли в
тронный зал.
     Драться  не  имело  смысла,  ибо  Тарзан  знал,  что  даже  если  он  и
продержится некоторое время,  они  все  равно одолеют, и что если им в  руки
попадется Лэ, они разорвут ее на куски.
     Сзади напирала орущая орда жрецов, Оу требовала крови своей жертвы.
     -- Беги кратчайшей дорогой к внешним стенам, Лэ, -- скомандовал Тарзан,
и  она  помчалась, как на крыльях, по  лабиринту коридоров, пока  беглецы не
очутились  в зале с семью  золотыми колоннами. Дальше Тарзан и сам мог найти
дорогу.
     Не нуждаясь более в проводнике и видя, что жрецы вот-вот нагонят их, он
схватил менее быстроногую Лэ в  охапку и помчался по гулким помещениям храма
к  внутренней  стене. Проскочил  через  расщелину,  пересек  двор, преодолел
внешнюю стену, а  жрецы все не отставали, понукаемые беснующейся Оу. Беглецы
оказались на пустынной равнине, и теперь жрецы  отставали с каждой секундой,
ибо их короткие кривые ноги не могли состязаться с длинными  прямыми  ногами
Тарзана, мчащегося с удивительной скоростью, несмотря на тяжесть Лэ.
     Наступившая  сразу  после   захода  солнца  темнота,  характерная   для
тропиков,  скрыла из виду преследователей,  а вскоре стихли  и звуки погони.
Тарзан понял, что преследование  прекратилось, так как люди Опара не  любили
мрака внешнего мира.
     Тогда  Тарзан остановился  и опустил Лэ на землю. Та  обхватила его шею
руками, прижалась лицом к его груди и разрыдалась.
     -- Не  плачь, Лэ, -- успокаивал он. -- Мы  еще вернемся в Опар, и тогда
ты снова сядешь на свой трон.
     --  Я плачу не из-за этого, -- ответила она. -- От того, что  мы теперь
надолго будем вместе.
     В  приливе  жалости Тарзан на миг прижал ее к себе, и  они двинулись  к
пограничной скале.
     Той ночью они спали на большом дереве в лесу  у  подножия скалы. Для Лэ
Тарзан  соорудил грубое ложе  между  двумя  ветвями,  сам же  устроился  без
удобств чуть
     пониже.
     Проснулся  Тарзан,  когда  уже  рассвело. Небо  было  затянуто  тучами,
предвещающими приближение бури. У Тарзана уже  много часов во рту не было ни
крошки,  и он  знал, что Лэ не  ела со вчерашнего  утра. Таким образом,  еда
сейчас самое главное, и он должен раздобыть  ее и вернуться к  Лэ до  начала
бури.  Истосковавшись по мясу, он  понимал,  что  придется развести костер и
приготовить пищу для Лэ, хотя сам предпочитал есть сырое мясо. Он заглянул в
постель Лэ. Та еще спала, обессилев от переживаний минувшего дня.  Тарзан не
стал ее будить. Прыгнув на ближайшее дерево, он отправился на поиски пищи.
     Тарзан  двигался против  ветра, напрягая все и  без того  чуткие органы
чувств. Подобно льву, Тарзану особенно нравилось мясо  Пакко-зебры, но он не
отказался  бы и от Бары-антилопы, или от  Хорты-кабана.  Однако  как назло в
лесу не  встретился ни один из них. Ноздри его улавливали лишь запах больших
кошек в сочетании  с  менее резким и более  похожим на  человеческий запахом
Ману-обезьяны. Время мало что значит для охотящегося зверя, оно мало значило
и  для  Тарзана, который, отправившись на поиски  мяса,  возвращался  только
тогда, когда его добывал.
     Проснувшись, Лэ  не сразу сообразила, где находится, а когда вспомнила,
на  губах  ее  заиграла  счастливая улыбка.  Она  вздохнула,  затем  шепотом
произнесла имя любимого человека.
     -- Тарзан! -- позвала она.
     Ответа  не  последовало. Она  позвала еще раз, уже громче, но  ей опять
ответила  тишина.  Слегка  встревожившись,  она  приподнялась  на  локте   и
перевесилась через край ложа. Внизу на дереве никого не было.
     Догадавшись,  что Тарзан, скорее всего, отправился на охоту, она все же
обеспокоилась его отсутствием, и чем дольше ждала, тем тревожнее становилось
на душе. Она  знала,  что он  ее любит и  что  она для него  является сейчас
обузой. Она также знала, что он -- такой же дикий зверь, как  и любой лев, и
что он, как и лев, жаждет свободы. Возможно, он не сумел более противостоять
соблазну и, пока она спала, бросил ее.
     Лэ из Опара не нашла в таком поведении ничего предосудительного, потому
что жизнь ее народа строилась по законам безжалостного эгоизма и жестокости.
Люди,  которых  она  знала,  не отличались  тонкой  натурой  цивилизованного
человека  или же великим благородством  характера, свойственным многим диким
зверям.  Любовь  к Тарзану была единственной  светлой точкой в суровой жизни
Лэ, и, сознавая, что ей самой  ничего не стоит бросить существо,  к которому
она ничего не испытывает, она не стала осыпать Тарзана упреками за  то,  что
он  сделал  то,  что  сделала  бы  и  она сама.  Ей и  в  голову  не  пришло
засомневаться в благородстве его натуры.
     Спустившись на землю, Лэ принялась обдумывать  план действий на будущее
и в  порыве одиночества и отчаяния не нашла иного  решения,  как вернуться в
Опар. И Лэ направила свои стопы у городу, в котором родилась,  но  уже через
несколько шагов осознала всю опасность и бессмысленность этой затеи, которая
приведет  ее лишь к верной  смерти,  пока в  Опаре правят  Оу  и Дуз.  Она с
горечью  подумала  о  Даресе, который подло ее  предал,  и,  воспринимая его
измену  как показатель  того,  что ей  следует ожидать от других, слывших ее
друзьями,  она поняла,  что не имеет ни малейшего  шанса  вернуться на  трон
Опара  без посторонней  помощи. Будущее Лэ  не сулило ей счастья, но тяга  к
жизни в ее душе от этого не поубавилась -- результат скорее бесстрашия духа,
нежели страха перед  смертью, которая, по ее мнению, являлась лишь синонимом
к слову поражение.
     На тропе, куда она вскоре вышла, Лэ остановилась, пытаясь определить на
глаз примерное  направление  новой  тропы, которую  ей предстоит проложить в
будущее, ибо, куда  бы она  ни  пошла, только бы прочь  от Опара,  это будет
новая тропа, и  приведет она Лэ  к новым  народам,  к  новой жизни, столь же
чуждым  ей,  как если  бы  она прибыла  вдруг  с иной планеты  или  с  давно
погибшего материка ее предков.
     Ей пришла  в  голову  мысль,  что,  возможно, в  этом  незнакомом  мире
найдутся другие люди,  столь же щедрые и благородные, как Тарзан. По крайней
мере, хотелось на это надеяться.  Насчет Опара  надежд у Лэ не оставалось, и
она зашагала прочь от города. Над ее головой проносились  клубящиеся  черные
тучи, подгоняемые королем бури, а следом за ней, скрываемый густыми кустами,
крался рыжевато-коричневый зверь со сверкающими глазами.

        VII. НАПРАСНЫЕ ПОИСКИ

     Зашедший далеко  в поисках добычи  Тарзан  из  племени обезьян  наконец
почуял  желанный  запах кабана  Хорты.  Человек  остановился,  вдыхая воздух
глубоко и беззвучно, пока его могучие легкие не  наполнились до предела.  Он
уже предвкушал плоды победы. В жилах его заиграла кровь, и  каждая  частичка
его  существа  восторженно затрепетала.  Такое  состояние экстаза испытывает
охотящийся зверь, почуявший добычу. И тогда он быстро и бесшумно бросился  в
направлении жертвы.
     А вот и он, молодой кабан, могучий и проворный, сдирающий с дерева кору
грозными клыками. Человек-обезьяна  замер  прямо над  ним,  скрытый  листвой
огромного дерева.
     Клубящиеся  черные  тучи над головой пронзила  яркая  молния. Раздались
оглушительные раскаты грома. Началась буря, и в тот же миг  человек спрыгнул
вниз  на спину  ничего не подозревавшего животного,  зажав в  руке охотничий
нож.
     Тяжесть человеческого тела сбила кабана с ног, и не успел он подняться,
как  острое  лезвие  вонзилось  ему  в  шею. Из раны  хлынула  кровь,  кабан
попытался  подняться и отомстить  обидчику, но человек-обезьяна силой  своих
мускулов прижал его к земле, и через секунду, конвульсивно дернувшись, Хорта
испу