приземистых уродливых
мужчин. Их  длинные  свалявшиеся бороды упали на  волосатые груди, когда они
нагнулись над Тарзаном,  переминаясь на коротких  кривых  ногах. Перевязывая
запястья  и  щиколотки  жертвы  крепкими  ремнями, они разговаривали низкими
рычащими  гортанными  голосами,  потом  подняли  его  и  понесли  по  другим
коридорам,  через  рушащееся  величие  великолепных  помещений  в  громадную
комнату,  выложенную   изразцами,  в  конце   которой  на  массивном  троне,
возвышавшемся на помосте, восседала молодая женщина.
     Рядом с ней стоял неуклюжий уродливый мужчина. Руки и ноги его украшали
золотые браслеты, шею -- множество ожерелий. На полу перед троном столпились
мужчины и женщины -- жрецы и жрицы Пламенеющего Бога Опара.
     Конвоиры подтащили Тарзана к подножию  трона и швырнули  свою жертву на
пол.  В  следующий миг человек-обезьяна пришел  в сознание и, открыв  глаза,
огляделся по сторонам.
     -- Это он? -- повелительно спросила девушка на троне.
     Один из стражников увидел, что Тарзан пришел в себя, и с помощью других
рывком поставил его на ноги.
     -- Да, он! -- воскликнул стоявший с ней рядом человек.
     Лицо женщины исказилось гримасой жгучей ненависти.
     -- Бог  милостив к  Его верховной жрице, -- сказала она. -- Я молилась,
чтобы  наступил этот день,  как молилась, чтобы  наступил и тот, другой. Оба
мои желания осуществились.
     Тарзан быстро перевел взгляд с женщины на мужчину возле трона.
     -- Что это все значит, Дуз? -- требовательно спросил он. -- Где Лэ? Где
ваша верховная жрица? Женщина гневно поднялась с трона.
     -- Знай же, человек из внешнего мира, что  верховная жрица -- я. Я, Оу,
верховная жрица Пламенеющего Бога.
     Тарзан не удостоил ее вниманием.
     -- Где Лэ? -- переспросил он у Дуза. Оу рассвирепела.
     -- Она мертва!  --  завизжала она, метнувшись к краю возвышения, словно
желая  вцепиться в  Тарзана.  Отделанная  драгоценными  камнями рукоятка  ее
жертвенного кинжала  сверкнула  в лучах  солнца, проникавших через  огромное
отверстие  в  потолке тронного  зала. --  Она мертва! --  повторила  Оу.  --
Мертва, каким будешь и ты, когда придет черед умилостивить Пламенеющего Бога
живой кровью  человека.  Лэ была  слаба. Она любила тебя и тем самым предала
своего Бога,  выбравшего  для жертвоприношения  тебя. Но Оу сильна -- сильна
той ненавистью, которую вынашивала в своей груди с тех пор как  Тарзан  и Лэ
украли у нее  трон Опара. Уведите его! -- крикнула она страже, -- и чтобы  я
его   больше  не   видела  --  только  привязанным   к  алтарю   на  площади
жертвоприношений.
     Тарзану ослабили  путы на ногах, чтобы он мог идти; но  несмотря на то,
что  руки  оставались связанными за спиной, стражники явно побаивались  его,
поэтому они опутали шею и туловище человека-обезьяны веревками и повели его,
как ведут льва. Повели вниз, в  знакомую тьму подземелья Опара, освещая путь
факелами; а когда  наконец привели в темницу,  где ему предстояло томиться в
неволе, то не сразу набрались храбрости перерезать путы на руках. Прежде они
снова связали ему  щиколотки,  чтобы успеть  выскочить  из  камеры и закрыть
дверь на засов до того, как он сумеет развязать ноги и броситься на них. Так
велико было  впечатление, произведенное на неуклюжих  жрецов  Опара  отвагой
Тарзана.
     Тарзану  уже  довелось побывать в темнице  Опара,  и тогда ему  удалось
бежать, поэтому он немедленно принялся за дело, пытаясь  найти  способ выйти
из создавшегося затруднительного положения, поскольку  понимал,  что  Оу  не
станет откладывать момента, за который молилась -- момента, когда она вонзит
сверкающий жертвенный нож в его грудь.  Быстро освободив ноги от пут, Тарзан
осторожно пошел вдоль стен темницы, двигаясь наощупь, затем таким же образом
обследовал  пол. Ему стало ясно, что  он находится в прямоугольном помещении
размером около  десяти футов  в длину и  восьми  в ширину  и  что,  стоя  на
цыпочках, можно  дотянуться  до  потолка.  Единственный  выход  --  дверь, в
которую его  ввели.  Окошко  в двери,  забранное железной решеткой,  служило
источником  вентиляции в  камере, но поскольку выходило  в  темный  коридор,
света  не  пропускало. Тарзан  осмотрел  болты и петли двери,  но,  как он и
предполагал,  они оказались слишком прочными. И только теперь Тарзан заметил
жреца,  охранявшего  его снаружи,  что заставило его  отказаться от мыслей о
тайном побеге.
     В течение трех дней и ночей жрецы сменяли друг друга через определенные
промежутки  времени,  но  утром четвертого дня Тарзан обнаружил, что коридор
пуст, и вновь принялся обдумывать план побега.
     Получилось  так, что когда Тарзана схватили, его охотничий нож оказался
спрятанным   под   хвостом  леопардовой  шкуры,  служившей  ему  набедренной
повязкой, и тупые  полуцивилизованные  жрецы Опара в возбуждении  проглядели
его. Тарзан был вдвойне благодарен счастливому  случаю, так как, по причинам
сентиментальным, он дорожил охотничьим ножом своего давно умершего  отца  --
ножом,  с которого  началось утверждение  Тарзаном своего  превосходства над
зверями джунглей в тот давний день, когда скорее случайно, нежели намеренно,
он вонзил его в сердце гориллы Болгани.
     В  более практическом  же смысле нож действительно был  подарком богов,
поскольку служил не только  орудием  защиты,  но  и инструментом,  с помощью
которого Тарзан мог совершить побег.
     Когда-то он  сумел  вырваться из темницы  Опара,  так  что  хорошо знал
конструкцию  массивных  стен.  Гранитные  блоки разных  размеров, высеченные
вручную без малейшего зазора между  ними, были выложены рядами без раствора,
а  стена,  сквозь которую  он тогда прошел, оказалась толщиной  в пятнадцать
футов.  В  тот  раз  фортуна  улыбнулась  ему --  его поместили  в камеру, в
которой,  о  чем   нынешние  жители  Опара  не  знали,  имелся  тайный  ход,
замаскированный одним-единственным  рядом неплотно пригнанных  плит, которые
человек-обезьяна разобрал без особого труда.
     Вот  и  теперь,  очутившись  в  камере,  он  надеялся обнаружить  нечто
подобное, но его поиски не увенчались успехом. Ни один камень не сдвигался с
места,   придавленный   колоссальной  тяжестью   стен   храма.   И   Тарзану
волей-неволей пришлось сосредоточить внимание на двери.
     Он знал, что в Опаре было мало замков, так как нынешние деградировавшие
жители  города не отличались сообразительностью и не умели чинить старые или
же   изобретать  новые.   Виденные  им  замки  были   громоздкими  махинами,
открывавшимися  громадными  ключами,  и  сохранились,  вероятно,  со  времен
Атлантиды. В основном двери запирались тяжелыми засовами,  и он предположил,
что путь к свободе ему преграждает подобное примитивное приспособление.
     Отыскав наощупь дверь, он изучил небольшое окошко, пропускавшее воздух.
Оно располагалось почти на уровне его плеч и имело форму квадрата  размерами
приблизительно  десять  на  десять дюймов.  Отверстие было  забрано четырьмя
вертикальными  железными  прутьями  квадратного  сечения шириной в полдюйма,
отстоявшими  друг  от  друга  на  полтора  дюйма  --  слишком  близко, чтобы
просунуть между ними руку. Однако  это обстоятельство  вовсе не обескуражило
человека-обезьяну: должен же быть какой-то выход.
     Стальными  мускулистыми  пальцами  он  взялся  за  середину  одного  из
прутьев. Левой рукой схватился  за другой и, надавив высоко поднятым коленом
на  дверь, стал  медленно сгибать правый  локоть. Мускулы на  руке вздулись,
перекатываясь,  словно стальные  шары, и прут постепенно согнулся  вовнутрь.
Человек-обезьяна улыбнулся  и снова  взялся  за  прут.  Затем  изо всей мочи
рванул прут на себя и неимоверным  усилием вырвал  его  из крепления. Тарзан
попытался  просунуть  руку в образовавшееся  отверстие, но и  оно  оказалось
слишком  мало. В следующий миг был вырван второй прут, и  Тарзан, просунув в
проем всю руку, зашарил в поисках засова, державшего его взаперти.
     Кончиками  пальцев Тарзан коснулся наконец верхнего края засова. Но как
он ни старался, опустить  руку ниже  он  не мог. Деревянный засов был  около
трех дюймов в толщину. Остальные  параметры Тарзан определить не сумел,  как
не  сумел  определить,  открывается  ли он вверх или вбок.  Тарзан испытывал
танталовы муки. Свобода  казалась такой  близкой -- протяни только руку -- и
оставалась недосягаемой. Было от чего сойти с ума.
     Вынув руку  из  отверстия, он  извлек из  ножен охотничий нож и,  снова
просунув руку  наружу, вонзил  острие  лезвия в деревянный засов.  Сперва он
попытался таким  образом поднять  засов, но нож только выскакивал из дерева.
Затем он попробовал сдвинуть засов вбок,  и это ему  удалось. И хотя за один
прием засов сдвигался  лишь  чуть-чуть,  Тарзан  был доволен, ибо  знал, что
терпеливость будет вознаграждена. Максимум на четверть дюйма, иногда лишь на
одну  шестнадцатую,  но  засов   медленно   отодвигался.  Тарзан  действовал
методично и осторожно, не спеша и не поддаваясь нервному возбуждению, хотя и
знал, что в любой момент с обходом может явиться  свирепый стражник. Наконец
его усилия были вознаграждены, и дверь повернулась на петлях.
     Быстро  шагнув наружу, Тарзан задвинул  за собой засов и, не зная иного
пути к спасению, пошел назад по коридору, по которому  стражники привели его
в тюремную камеру. Вдали как будто забрезжил тусклый свет, и Тарзан бесшумно
устремился  туда.  Когда стало  чуть  светлее, он разглядел,  что  по  бокам
коридора,  шириной в  десять футов,  через неравные  промежутки  расположены
двери, причем закрытые на засовы.
     В ста ярдах  от  своей  темницы его путь  пересек поперечный коридор, и
здесь он приостановился  на  миг, чтобы осмотреться. Ноздри его затрепетали,
глаза и уши напряглись. Ни в одном, ни в другом  направлении  он  не  увидел
света, но уши  уловили слабые звуки, говорящие о том, что в этом коридоре за
дверьми существовала жизнь, а в ноздри ударило смешение  запахов --  сладкий
аромат  ладана,  запах  человеческих  тел  и терпкий запах  хищных животных.
Поскольку больше  ничего  особенного не обнаружилось, Тарзан двинулся дальше
по коридору в сторону быстро усиливавшегося света впереди.
     Он  прошел   совсем   немного,  как  его   чуткие   уши  уловили   звук
приближающихся шагов. Рисковать было нельзя, и он медленно попятился назад к
поперечному  коридору, рассчитывая  укрыться там, пока не минует  опасность.
Однако  люди оказались ближе,  чем  он  полагал,  и  уже  в следующий  миг в
коридоре из-за  поворота  показались  шесть  жрецов Опара.  Они  моментально
увидели его и остановились, вглядываясь в сумрачный свет.
     -- Это человек-обезьяна, -- сказал один из жрецов. -- Он сбежал.
     Жрецы двинулись на Тарзана, держа наготове дубины и грозные кинжалы.
     Шли  они  медленно, что свидетельствовало о том уважении,  которое  они
испытывали к  его отваге,  но  все  же  шли. Тарзан попятился, ибо даже  он,
вооруженный  одним  лишь  ножом,  не  рискнул померяться силами  с шестеркой
дикарей   с  их  увесистыми  дубинами.  Отступая,   он  придумал,   как  ему
действовать, и,  когда достиг поперечного  коридора, нырнул  туда. Посчитав,
что теперь они пойдут еще медленнее, так как опасаются засады с его стороны,
он  помчался по коридору. По пути он приглядывался  к дверям, но  не потому,
что искал  какую-то  определенную  дверь, а  потому  что  знал, чем  труднее
обнаружить его, тем больше у него  шансов уйти от погони. В конце  концов он
остановился перед дверью, запертой на огромный деревянный засов, поднял его,
открыл дверь и шагнул внутрь как  раз  в  тот момент,  когда  из-за поворота
выскочил предводитель жрецов.
     Стоило Тарзану оказаться в темном, мрачном помещении, как он понял, что
совершил  роковую  ошибку. В ноздри  ударил резкий запах  льва Нумы.  Тишину
темницы потрясло яростное рычание. В темноте он увидел два зеленовато-желтых
глаза, пылающих ненавистью, и в этот момент лев прыгнул.

        V. ПОД СТЕНАМИ ОПАРА

     Питер Зверев расположился лагерем на опушке леса у подножия пограничной
скалы, охранявшей пустынную равнину Опара. Поручив носильщикам и кое-кому из
аскари  охранять лагерь, он взял с собой  воинов и их вождя Китембо  и начал
трудный подъем к вершине.
     Никто  из аскари не бывал в этих краях  раньше, даже Китембо, хотя  ему
было  известно точное местонахождение Опара  со слов очевидца,  поэтому  при
виде  открывшегося их  взору  далекого  города  их переполнил  благоговейный
страх, и в примитивных умах чернокожих зародилось смутное сомнение.
     Отряд молча продвигался  к Опару  по  пыльной  равнине. Не одних только
чернокожих одолевали сомнения, -- в темных шатрах в далеких пустынях арабы с
молоком матери впитали  страх  перед  нечистой  силой,  а  также  слышали  о
сказочном городе Ниммр, приближаться к которому  людям возбранялось.  Таковы
были  мысли  и  тревожные предчувствия, переполнявшие  людей  на  подходе  к
возвышающимся руинам древнего города Атлантиды.
     С  вершины огромного  валуна,  охраняющего внешний  вход в сокровищницы
Опара,  за  продвижением  экспедиции   через   долину  наблюдала   маленькая
обезьянка. Нкима не находил себе места от волнения -- в душе он понимал, что
необходимо  предупредить хозяина  о  появлении  большого  числа  Гомангани и
Тармангани  с  их  грохочущими  палками,  но  его останавливал  страх  перед
мрачными руинами,  и Нкима заметался  на  вершине  скалы, вереща  и бранясь.
Воины  Питера Зверева прошагали мимо, не удостоив его внимания. Если кто  из
членов экспедиции  и  видел маленькую обезьянку,  обогнавшую отряд справа  и
взобравшуюся  на  разрушенную  внешнюю  стену Опара, то он,  конечно же,  не
придал  этому никакого  значения, поскольку  его, как и всех его  спутников,
занимали мысли о том, что сокрыто за этой мрачной грудой камней.
     Китембо  не  знал  местонахождения  сокровищниц  Опара.  Он  согласился
провести  Зверева к городу, но, как и  Зверев, не  сомневался, что они легко
найдут  сокровищницы,   даже  если  не  удастся  выпытать  сведения   об  их
расположении у  городских жителей. Каково  было  бы их удивление, узнай они,
что ни один из живущих в  Опаре  не ведает, где спрятаны сокровища и что они
вообще существуют. Из всех живых людей только Тарзан и кое-кто из его воинов
вазири знали, где они спрятаны и как до них добраться.
     -- Здесь сплошные безжизненные руины, -- сказал Зверев одному  из белых
спутников.
     --  Однако  выглядят они  зловеще, --  отозвался тот,  --  и  люди  уже
почувствовали это. Зверев дернул плечом.
     --  Я еще понимаю,  если бы им было страшно  ночью, но  не днем  же, не
такие уж они трусы.
     Они  подошли вплотную  к разрушенной внешней стене, угрюмо вздыбившейся
над ними, и остановились. Несколько  человек  отправились на поиски прохода.
Первым его  обнаружил Абу Батн -- узкую расщелину с ведущими вверх бетонными
ступенями.
     -- Есть ход, товарищ, -- крикнул он Звереву.
     -- Возьмите несколько человек  и отправляйтесь на разведку, -- приказал
Зверев.
     Абу  Батн отобрал шестерых чернокожих, которые  вышли  из строя с явной
неохотой.
     Подобрав складки своего одеяния, шейх вошел в расщелину, и в тот же миг
из глубины разрушенного города раздался крик, долгий, истошный, перешедший в
тихие стоны. Бедуин застыл на месте. Чернокожих словно парализовало.
     -- Вперед! -- заорал Зверев. -- От крика не умирают!
     -- Как знать, -- отозвался кто-то из арабов.
     -- Тогда вон оттуда!  -- гневно гаркнул Зверев.  --  Если вы, проклятые
трусы, боитесь, я пойду один.
     Никто не стал спорить.  Арабы посторонились.  И тут на вершине стены со
стороны города появилась маленькая обезьянка, вопящая от ужаса. Внезапное  и
шумное  появление  зверька  притянуло  к  себе  взоры  всех  присутствующих.
Обезьянка  с  испугом оглянулась  через  плечо,  а  затем с  громким  криком
спрыгнула  на  землю,   оттолкнувшись   изо  всех  сил.  Казалось,  животное
непременно  разобьется, однако оно как ни  в чем не бывало бросилось наутек,
совершая  отчаянные скачки, и вот оно уже с воплями неслось через  пустынную
равнину.
     Это  явилось  последней каплей:  от потрясения  у суеверных  чернокожих
сдали нервы, и  они, словно по команде, развернулись  и  бросились  прочь от
мрачного  города. Следом за ними ретировались в  позорной  спешке Абу Батн и
его воины пустыни.
     Питер Зверев и трое  белых  спутников,  обнаружив,  что  остались вдруг
одни, обменялись вопросительными взглядами.
     --  Подлые  трусы!  -- гневно воскликнул Зверев.  -- Ты,  Майк, пойдешь
назад и попытаешься вернуть их. А мы, раз уж мы здесь, пойдем в город.
     Майкл  Дорский, который  был  рад любому поручению,  лишь  бы оказаться
подальше  от  Опара, рысцой потрусил за  улепетывающими  воинами. Зверев,  а
следом за ним Мигель Ромеро и Пол Ивич, протиснулись в расщелину.
     Они  прошли  сквозь  внешнюю стену  и  оказались во  внутреннем  дворе,
оканчивающемся  высоченной  внутренней стеной.  Ромеро первым  отыскал  лаз,
который вел в город и, позвав товарищей, смело шагнул в узкий проход.
     Вдруг задумчивую тишину древнего храма вновь вспорол жуткий крик.
     Люди остановились. Зверев отер пот со лба.
     --  Думаю, нам  одним дальше идти  не  стоит,  --  пробормотал  он.  --
Пожалуй, следует вернуться и собрать людей. Нет смысла рисковать.
     Мигель  Ромеро  презрительно  усмехнулся, а Ивич  заверил  Зверева, что
полностью одобряет его решение.
     Зверев и  Ивич  быстро пошли назад через  двор,  не  оглядываясь  и  не
интересуясь,  идет  ли  следом  мексиканец, и  вскоре очутились за городской
чертой.
     -- Где Мигель? -- спросил Ивич. Зверев огляделся по сторонам.
     -- Ромеро! -- громко окликнул он, но ответа не последовало.
     -- Наверное, оно его заграбастало, -- прошептал Ивич, вздрагивая.
     -- Невелика потеря, -- буркнул Зверев.
     Однако что бы ни  представляло собой  это загадочное  "оно",  внушившее
Ивичу ужас, оно вовсе не заграбастало молодого мексиканца, который, проводив
взглядом поспешно уходивших  товарищей, углубился в проем внутренней  стены,
решив хотя бы взглянуть на древний город Опар, до которого так долго шел и о
сказочном богатстве которого грезил в течение многих недель.
     Перед его взором раскинулась великолепная панорама величественных руин,
при виде  которых молодой и впечатлительный латиноамериканец застыл,  словно
завороженный.  Но вот  из стоявшего перед ним громадного  здания в очередной
раз раздался душераздирающий вопль. Если Ромеро и стало не по себе, то он не
подал вида. Он лишь сжал покрепче  винтовку и расстегнул  кобуру револьвера,
но  не  отступил. Он  был  потрясен  величием  увиденной  картины;  время  и
разрушения лишь подчеркивали первозданное великолепие.
     Внимание  его  привлекло какое-то движение в храме.  Откуда ни возьмись
появилась  человеческая фигура.  Это  был  неказистый  несуразный человек  с
короткими  кривыми ногами. Потом еще один  и еще,  пока их не стало не менее
сотни.   Дикие  существа  медленно  приближались   к  нему.   При   виде  их
дубинок-палиц  и  кинжалов Ромеро понял, что есть угроза  пострашнее, нежели
нечеловеческий крик.
     Ему ничего не Оставалось, как отступить в проход.
     -- Не могу же я в одиночку сражаться с целой армией, -- пробормотал он.
     Ромеро  медленно пересек двор, прошел  сквозь внешнюю стену и  оказался
снова за  чертой города.  Вдали клубилась  пыль --  это  спасалась  бегством
экспедиция.   Усмехнувшись,  он  последовал   вдогонку  неторопливым  шагом,
попыхивая  сигаретой. Слева,  с  вершины  каменистого  холма  его  приметила
маленькая  обезьянка, которую  все  еще колотило  от страха,  но она уже  не
испускала испуганных криков, а только тихо и жалобно постанывала. Для малыша
Нкимы день этот выдался нелегким.
     Экспедиция бежала  так быстро,  что  Звереву  вместе с Дорским и Ивичем
удалось