у что
для выполнения его плана ему были нужны Чолк и Таглат.
     Постоянно поддерживать в колеблющемся сознании человекоподобных интерес
к  их   предприятию  --  было  делом  нелегким.  Чолк  начинал  уставать  от
бесконечного  пути, привалы  были  редкие  и  короткие. Он  с  удовольствием
прекратил  бы  поиски  приключений,  если  бы   Тарзан  не  раздразнил   его
соблазнительными  картинками огромных запасов  пищи, которые  они  найдут  в
деревне Тармангани.
     Что касается Таглата, то последний лелеял свою тайную надежду с большим
постоянством, чем этого можно  было ожидать от обезьяны.  Но по временами он
был готов бросить это предприятие, и, если бы Тарзан  не заманивал и его, он
давно бы сбежал.
     Был душный тропический  день, когда тонкое чутье  трех путешественников
предупредило  их  о  близости арабского лагеря.  Они  приблизились  к  нему,
крадучись и прячась в густой зелени деревьев.
     Первым шел человек-обезьяна. Его  гладкая, бронзовая  кожа  блестела от
пота. Он весь  покрылся испариной в то время как  он пробирался через душную
чащу джунглей. За ним ползли Чолк и Таглат, странные, лохматые карикатуры на
своего богоподобного вождя.
     Молча добрались они до края открытой  поляны перед частоколом. Тут  они
взобрались на нижние ветки большого дерева, прилегающего к частоколу. Отсюда
можно было отлично видеть, что происходило внутри.
     Из ворот деревни выехал всадник в белом бурнусе. Тарзан, сказав Чолку и
Таглату,  чтобы они  оставались там, где сидели, сам  пролез по  ветвям, как
мартышка,  к  тропинке,  по  которой  ехал  араб. Он  перепрыгивал  с одного
гигантского дерева на другое с легкостью белки и  бесшумностью  бестелесного
духа.
     Араб  медленно ехал вперед, не подозревая об опасности, которая грозила
ему с деревьев позади него. Человек-обезьяна сделал небольшой круг и ускорил
свои прыжки, пока не забрался на дерево впереди араба. Здесь он притаился на
нижней  ветви,  свешивавшейся над  тропинкой. Араб приближался,  напевая про
себя дикую песню пустыни. На ветке  гигантского дерева, пожирая глазами свою
жертву, сидел  человек-зверь,  готовый загубить человеческую жизнь. Никто не
узнал бы в  этом существе английского  лорда, который несколько месяцев тому
назад занимал  место  в  палате лордов в Лондоне и  был  всеми почитаем  как
избранный член этого учреждения.
     Араб проехал под  нависшей  ветвью; наверху слегка  зашелестели листья.
Конь  вдруг захрапел  и присел: бронзовое человекоподобное существо упало  к
нему  на круп. Две мощные  руки обвились вокруг  араба и стащили с  седла на
тропинку.
     Десять  минут  спустя,  Тарзан  вернулся к  своим  товарищам с  охапкой
верхней арабской одежды  под мышкой. Он показал им свои трофеи,  рассказывая
низкими гортанными звуками, как он добыл их. Чолк и Таглат пощупали материю,
обнюхали ее и, приложив ее к ушам, старались даже вслушаться в нее.
     Тогда Тарзан повел их назад  через джунгли к  тропинке и там  все  трое
спрятались в кустах и стали ждать. Вскоре на тропинке показались двое черных
арабов Ахмет-Зека в белых бурнусах. Они возвращались в лагерь, весело смеясь
и разговаривая  между собой. Вдруг,  из-за кустов выскочили  три  гигантские
фигуры, и в следующий  же момент негры  лежали  мертвыми поперек тропинки, а
над ними  склонились фигуры трех убийц.  Тарзан и с них снял верхнюю одежду,
как он снял одежду своей первой жертвы, а затем спокойно вернулся с Чолком и
Таглатом на дерево, которое они себе облюбовали.
     Здесь человек-обезьяна нарядился сам и нарядил своих косматых товарищей
в эти одеяния, так что издали  их можно было  принять за трех одетых в белое
арабов, молча сидящих в лесу на дереве.
     До наступления темноты они не  уходили с этого места, потому что отсюда
Тарзан видел, что  происходило за  частоколом.  Кроме  хижины, в  которой он
впервые почуял запах самки и  подле  которой он сейчас  увидел двух часовых,
Тарзан наметил себе еще палатку Ахмет-Зека. Что-то  говорило ему, что именно
там он найдет свою сумочку с камешками.
     Вначале  Чолк и  Таглат были очень  заинтересованы своим  замечательным
нарядом. Они щупали его, нюхали и пристально оглядывали друг друга с видимым
удовольствием и удовлетворением.
     Чолк, который по-своему был шутником, протянул вперед длинную волосатую
руку, схватил капюшон бурнуса Таглата и спустил его ему  на глаза, закрыв от
него дневной свет.
     Но  старый  самец  был пессимист по  натуре; он не признавал  шуток. Он
допускал, чтобы к нему дотрагивались только в двух случаях: при поисках блох
или  при  нападении. Эта  вещь с запахом Тармангани, которая  закрывала  его
голову и глаза, не  могла  служить  для первой операции --  значит  это было
второе. На него нападали! Именно Чолк напал на него!
     С  сердитым  хрипом Таглат кинулся на Чолка, не  подняв даже  шерстяной
ткани, которая затемняла его зрение.
     Тарзан  кинулся  к  дерущимся.  Качаясь  и  чуть  не  падая  со  своего
ненадежного насеста,  три огромных зверя колотили и кусали друг друга, пока,
наконец, Тарзану не удалось разнять рассвирепевших обезьян.
     Так  как  извинение  --  вещь  незнакомая  диким  предкам  человека,  а
объяснение -- трудная и обычно бесплодная задача, Тарзан поспешил отвлечь их
внимание от недавней ссоры тем, что стал  знакомить их со  своими планами на
ближайшее будущее.  Обезьяны, привыкшие к частым спорам, в которых  теряется
больше волос, чем крови, быстро забывают о  таких незначительных схватках, и
через  минуту Чолк  и  Таглат  опять  сидели рядом  и спокойно  ждали, когда
человек-обезьяна поведет их в деревню Тармангани.
     Ночная мгла  уже давно  спустилась  на  землю, когда Тарзан повел своих
товарищей из их убежища вниз на землю и направился с ними кругом частокола к
отдаленному краю деревни.
     Подняв складки  своего бурнуса под  мышки,  чтобы ноги не запутались  в
длинных  полах,  Тарзан  с  небольшого  разбега вскочил на  верхушку забора.
Опасаясь,  что обезьяны  вздумают подражать ему  и только  зря  изорвут свою
одежду,  он велел им остаться внизу; затем  он спустил сверху к ним копье, и
Чолк, уцепившись  за  него,  быстро  вскарабкался  и ухватился  за  верхушку
частокола.
     Таким  же  образом  был поднят  Таглат,  и через минуту все  трое молча
спрыгнули вниз.
     Прежде всего  Тарзан повел их  к хижине,  в которой была заключена Джэн
Клейтон. Сквозь грубо заделанное отверстие в стене он старался уловить запах
самки, за которой он пришел.
     Чолк  и  Таглат,   прижав   свои   волосатые   щеки  к  лицу   кровного
аристократа-англичанина,   вместе  с  ним  обнюхивали  местность.   Все  они
убедились, что женщина была внутри, и каждый реагировал на это по-своему.
     Чолк  отнесся к этому  совершенно равнодушно. Самка была, все равно, не
для него, а для  Тарзана. Единственно,  чего он хотел,  это  скорее заняться
уничтожением  пищевых запасов  Тармангани. Он пришел, чтобы наесться досыта,
не прилагая к добыванию еды никаких усилий. Тарзан сказал ему, что это будет
его наградой, и он был этим вполне удовлетворен.
     Но злые,  налитые кровью глаза Таглата  сузились, когда он увидел,  что
близилась минута для осуществления его тщательно обдуманного плана.
     Он облизнулся, причмокнул своими отвислыми губами и затаил дыхание.
     Убедившись,  что самка была там,  где он  рассчитывал ее  найти, Тарзан
повел  своих  обезьян к палатке Ахмет-Зека.  Проходивший  мимо араб  и  двое
черных рабов заметили их, но ночь была очень темна, и белые бурнусы скрывали
волосатые тела обезьян и гигантскую фигуру их предводителя.
     Они  опустились  на  корточки,  словно  разговаривая между собою, и  не
вызвали  ничьего  подозрения.   Они  остановились  у  задней  стены  палатки
Ахмет-Зека.  Внутри  ее Ахмет-Зек  разговаривал  со своими  приближенными. А
Тарзан, притаившись снаружи у задней стены  палатки, внимательно прислушался
к их разговору.
     XVII
     ДЖЭН КЛЕЙТОН В СМЕРТЕЛЬНОЙ ОПАСНОСТИ
     Лейтенант Альберт Верпер  с ужасом  думал о судьбе, которая ждала его в
Аддис-Абебе,  и мечтал о бегстве.  Но  абиссинцы после исчезновения  черного
Мугамби  удвоили  свою  бдительность,  боясь,  что Верпер  последует примеру
негра.
     Одно  время  Верпер  даже думал  подкупить  Абдул-Мурака.  Он собирался
предложить ему  часть содержимого сумочки; но,  боясь, что  тот потребует за
его освобождение и  остальную часть, оставил эту мысль и стал искать другого
выхода.
     Его осенила идея. Он придумал способ сохранить свое сокровище и в то же
время удовлетворить  жадность абиссинца, не вызывая в нем никаких подозрений
насчет сумочки.
     Через  день после бегства Мугамби, Верпер  стал добиваться аудиенции  у
Абдул-Мурака. Когда  Верпер предстал  перед ним, мрачный взгляд абиссинца не
обещал  ему ничего  хорошего.  Но  бельгиец вспомнил об общей слабости всего
человечества к золоту и решил довести дело до конца.
     Абдул-Мурак смотрел на него из-под нахмуренных бровей.
     -- Что ты хочешь от меня? -- спросил он.
     -- Свободы! -- ответил Верпер. Абиссинец презрительно усмехнулся.
     -- И ты потревожил меня, чтобы сказать то, что известно всякому дураку,
-- проговорил он.
     -- Я  могу  заплатить за  это,  --  сказал  Верпер.  Абдул-Мурак громко
рассмеялся.
     -- Заплатить за это? --  переспросил  он. -- Уж не  теми ли лохмотьями,
которые висят  на  твоих плечах? Или, может быть, под  твоей  одеждой скрыта
тысяча  пудов слоновой кости?  Убирайся  отсюда, дурак, и  если  ты  еще раз
явишься ко мне со своими глупостями, я прикажу тебя высечь.
     Но  Верпер настаивал.  Его свобода,  а может  быть и жизнь  зависели от
этого.
     -- Выслушай меня! -- умолял он. -- Что, если я дам тебе столько золота,
сколько могут  снести  десять  человек?  Пообещаешь ли  ты тогда,  что  меня
доведут целым и невредимым до первого английского поста?
     --  Столько  золота, сколько могут снести десять  человек?  -- повторил
Абдул-Мурак. -- Да ты с ума сошел! Где ты имеешь столько золота?
     -- Я не имею его, но  знаю,  где оно спрятано!  -- ответил  Верпер.  --
Обещай мне, и я поведу тебя к нему, если только тебе достаточно десяти мер!
     Абдул-Мурак  перестал  смеяться.  Он  пристально  смотрел на бельгийца.
Человек  казался  нормальным,  но  десять  мер золота! Это  было невероятно.
Абиссинец задумался.
     -- Хорошо! Предположим, что я пообещаю, -- сказал он. -- Как далеко это
золото отсюда?
     -- На расстоянии одной недели к югу!
     -- А знаешь  ли ты, какое  наказание ожидает  тебя, если мы  не  найдем
золота на том месте, которое ты нам укажешь?
     --  Если  его  там  не  окажется,  я  отвечу  своей  головой, -- сказал
бельгиец. -- Но  я знаю, что оно там. Я собственными глазами видел, как  его
зарыли.  И даже больше того: там не только  десять  мер, но столько, сколько
могут  снести пятьдесят человек. Оно целиком  будет  принадлежать тебе, если
только передашь меня под защиту англичан.
     -- Ты можешь  поручиться  своей жизнью,  что мы  там  найдем золото? --
спросил абиссинец. Верпер утвердительно кивнул головой.
     --  Отлично! -- проговорил абиссинец. -- Я  обещаю  тебе свободу,  если
даже  там  будет только  пять мер; но пока золото не  будет в моих руках, ты
останешься пленником.
     -- Я согласен, -- сказал Верпер. -- Завтра мы двинемся?
     Абдул-Мурак  кивнул  головой, и Верпер вернулся в тюрьму. На  следующее
утро  абиссинские  солдаты были  удивлены  приказанием повернуть  на  юг.  И
случилось  так,  что  в  ту  самую ночь,  когда  Тарзан  с  двумя обезьянами
пробрался в деревню разбойников, абиссинцы расположились на ночь несколькими
верстами восточнее деревни.
     Верпер  в  эту  ночь  мечтал  о  свободе  и  мысленно любовался  своими
драгоценностями. Абдул-Мурак тоже не мог заснуть от охватившего его волнения
при мысли о золоте, которое лежало всего в нескольких днях пути от него.
     А в это время Ахмет-Зек отдавал  приказание своим  помощникам снарядить
отряд  воинов   и   носильщиков,  чтобы  отправиться  к  развалинам   дуара,
принадлежащего англичанину и  принести  с собой  то  сказочное  богатство, о
котором говорил ему его лейтенант.
     А  пока  он отдавал  приказания, молчаливый  слушатель  притаился около
палатки  и ждал, когда можно будет войти в нее и отыскать сумочку с любимыми
камешками.
     Наконец арабы оставили  палатку.  Их  предводитель  тоже  вышел наружу,
чтобы выкурить трубку с одним из своих приближенных. Палатка опустела. Но не
успел еще последний араб выйти из нее, как в задней стене ее, приблизительно
на расстоянии шести футов от земли, появилось острие ножа, раздался шуршащий
звук разрезаемого шелка, и затем нож исчез, оставив за собой проход для тех,
кто находился снаружи.
     Тарзан вошел  в  палатку.  Вслед за  ним пролез  и Чолк,  но Таглат  не
последовал  за ними.  Он повернул обратно и в темноте  стал прокрадываться к
хижине, где лежала связанная самка, привлекая его животное внимание. У входа
сидели  двое часовых, беседуя вполголоса. Молодая женщина  лежала внутри  на
грязной циновке.  Сейчас  у  нее уже  не могло  быть никакой надежды,  и она
твердо решила сносить все муки, предстоявшие ей впереди, до тех пор, пока не
представится возможность прибегнуть к последнему средству, о  котором она до
сих пор даже думать не хотела -- к самоубийству.
     Белая,  безмолвная фигура  во мраке  подкрадывалась к часовым. Зверь не
сознавал  преимуществ,  которые  давал  ему этот  наряд.  Он  совершенно  не
воспользовался  им  и,  вместо того, чтобы  смело и  спокойно приблизиться к
часовым, предпочитал ползком подкрадываться  к  ним сзади. Таглат  подошел к
углу хижины и оглянулся. Часовые  были всего  в нескольких шагах от него, но
он  не  хотел  подвергать  себя воздействию  ненавистных ему  мечущих гром и
молнию палок, с  которыми так хорошо  умели обращаться Тармангани. Он найдет
более верный способ нападения.
     Таглат пожалел, что  поблизости  не было дерева, с которого он  мог  бы
спрыгнуть прямо  на часового; но хотя дерева и  не было, воспоминание  о нем
навело  животное на новую  мысль. Края крыши приходились над самыми головами
часовых,  и  оттуда  он  мог прыгнуть  на них, никем не  замеченный.  Одного
движения  могучих челюстей  будет  достаточно,  чтобы  прикончить  одного из
стражников прежде, чем другой успеет спохватиться, что  на  них нападают.  А
там уже нетрудно будет справиться и с ним.
     Таглат  отошел  на  несколько  шагов  от  задней  стены, набрался  сил,
разбежался и высоко  подпрыгнул. Ноги его попали на  крышу над самой  стеной
хижины.  Крыша, поддерживаемая снизу стеной, в течение нескольких  мгновений
выдерживала  тяжесть  звериного   тела;  но,  когда  Таглат  шагнул  вперед,
соломенная   кровля  осела  и  раздвинулась,  и  Таглат   полетел   вниз  во
внутренность хижины.  Часовые, услышав треск кровельных жердей,  вскочили  и
бросились  в хижину.  Джэн Клейтон тщетно пыталась  отодвинуться  в сторону;
огромная туша грохнулась  на пол так близко от нее,  что одна нога наступила
ей на платье.
     Обезьяна, почувствовав ее движение, нагнулась к ней и одной рукой мощно
подняла ее. Бурнус прикрывал ее волосатое тело, и Джэн Клейтон подумала, что
ее  обхватила  человеческая  рука.  Радостная  надежда  наполнила ее сердце,
которое до сих пор было  погружено  в бездну  отчаяния:  Джэн  Клейтон  была
уверена, что она в руках спасителя.
     Часовые были уже  в хижине,  но стояли в нерешительности,  не зная, кто
был  виновником  этого  треска,  и  боясь  двинуться вперед.  Их  глаза,  не
привыкшие к темноте, не могли ничего  разобрать, и они не слышали ни единого
звука, потому что обезьяна не  шевелилась, ожидая их нападения. Но видя, что
те не приближались, и сообразив, что с ношей на руках он не может вступить в
бой,  Таглат  решил одним напором прорваться на свободу. Нагнув  голову,  он
устремился прямо на  часовых,  загораживавших дверь. Могучий толчок его плеч
повалил их  на пол, и, прежде чем  они успели встать  на ноги, обезьяна была
уже далеко и во мраке ночи неслась к отдаленному краю деревни.
     Сила и быстрота ее спасителя удивили  Джэн Клейтон. Неужели  Тарзан  не
был убит пулей араба? Кто во  всех джунглях кроме него мог с такой легкостью
поднять взрослую женщину? Она произнесла его имя.  Ответа не последовало. Но
Джэн Клейтон все же надеялась.
     Одним огромным  прыжком он очутился на  частоколе, повис  там  на  одно
мгновение и спрыгнул на землю по ту сторону забора.  Теперь Джэн была  почти
уверена  в том, что она находится в объятиях своего  мужа, а когда  обезьяна
влезла  на  дерево и по  веткам  понеслась  в  джунгли, как  это  много  раз
проделывал Тарзан, она даже перестала сомневаться.
     Приблизительно  в  версте  от лагеря разбойников, на  освещенной  луной
прогалине,  ее  спаситель  остановился и бросил  ее  на  землю. Резкость его
движения удивила Джэн, но она все  же была убеждена, что это был Тарзан. Она
снова  позвала  его  по  имени.  Но  в  этот   момент  обезьяна,  стесненная
непривычной  человеческой  одеждой,  сорвала  с  себя  бурнус  --  и  глазам
пораженной ужасом  женщины  представились  страшное лицо и  волосатая фигура
гигантской человекообразной обезьяны.
     Вопль  ужаса вырвался из груди Джэн Клейтон,  и  она лишилась сознания.
Из-за  ближайших  кустов  лев  Нума  голодными  глазами  смотрел  на  них  и
облизывался.
     Тарзан обыскал всю палатку Ахмет-Зека.  Он раскидал постель и разбросал
по  полу содержимое всех мешков и  ящиков,  находившихся в палатке. Ни  один
предмет  не  ускользнул от его  зорких глаз. Он  перевернул вверх  дном  всю
палатку, но сумочки с красивыми камешками все-таки не нашел.
     Убедившись, что его сокровища здесь нет, Тарзан решил вернуться к самке
и завладеть ею прежде, чем продолжать свои дальнейшие поиски.
     Приказав  Чолку  следовать за ним,  он  вышел из палатки тем же  путем,
которым вошел, и,  совершенно открыто пройдя через всю деревню, направился к
хижине, в которой была заключена Джэн Клейтон.
     Ему бросилось в глаза, что Таглата здесь нет. А между тем Таглат должен
был  ждать  его около  палатки. Но, знакомый с  капризами  и  непостоянством
обезьян, Тарзан  не придал этому большого значения. Пока Таглат не мешал его
планам, Тарзану было безразлично, где он прятался.
     Когда Тарзан приблизился к хижине, он заметил у ее дверей толпу народа.
Люди казались очень возбужденными, и Тарзан, опасаясь, что Чолк, несмотря на
его костюм, будет узнан, велел ему уйти в конец деревни и там подождать.
     Чокл заковылял  к частоколу, стараясь  держаться в тени, а Тарзан смело
подошел  к взволнованной толпе. Торопясь узнать, в чем дело, он  смешался  с
толпой чернокожих и арабов, и совершенно упустил из виду, что только  у него
одного были копье, лук  и  стрелы, и что этим он должен  был навлечь на себя
подозрение.
     Работая плечами, он протолкался сквозь толпу  и был уже у самых дверей.
Но в эту минуту один из арабов опустил руку на его плечо.
     -- А это кто такой? -- спросил он и одновременно откинул капюшон с лица
Тарзана.
     Тарзан  из  племени  обезьян  никогда  в  своей  дикой  жизни  не  имел
обыкновения   вступать   в   рассуждения   с  врагом.   Врожденный  инстинкт
самосохранения признает различные приемы  и уловки, но словопрение не входит
в этот  реестр. Поэтому Тарзан и сейчас не стал понапрасну убеждать арабов в
том, что  не был  волком в  овечьей шкуре. Вместо  этого он  схватил  своего
обличителя  за  горло  и,  размахивая  им  из  стороны  в  сторону, разогнал
ощетинившуюся на него толпу.
     Действуя арабом, как оружием, Тарзан  расчистил себе дорогу к  дверям и
через секунду был уже в хижине.  Беглый осмотр убедил его в  том, что хижина
пуста. Но до  носа его дошел запах следов Таглата. Глухое,  зловещее рычание
сорвалось с губ Тарзана.  Услыхав это ворчание, люди,  напиравшие  к дверям,