-- Смотрите!  --  кричал Тог, указывая на  луну. -- Смотрите! Случилось
то, что предсказывал Тарзан. Нума перескочил через  деревья и пожирает Горо.
Вы  осыпали Тарзана ругательствами  и  заставили  его покинуть племя. Теперь
сами видите, как он был умен. Пусть кто-нибудь из вас, ненавидевших Тарзана,
пойдет на  помощь Горо. Посмотрите на глаза,  светящиеся  в темных джунглях,
повсюду окружающие Горо. Он в опасности, и никто не может помочь  ему, кроме
Тарзана. В  скором времени  Нума сожрет  Горо, и у нас  не будет света после
того,  как Куду уйдет  в свое убежище.  Как мы  будем танцевать Дум-Дум  без
света Горо?
     Обезьяны начали дрожать и хныкать. Все проявления сил природы наполняли
их ужасом, так как они не могли их понять.
     -- Ступай  и приведи Тарзана! --  закричал  один, и  они все подхватили
крик. -- Тарзана, приведи Тарзана! Он спасет Горо!
     Но кто должен был отправиться за ним ночью в темные джунгли?
     --  Я пойду, --  добровольно  вызвался  Тог, и  минуту  спустя,  он уже
направлялся среди непроницаемого мрака к маленькой закрытой бухте у моря.
     А  в ожидании  Тарзана племя  с тревогой наблюдало медленное  пожирание
луны. Нума уже выел большой полукруг.
     Во всяком  случае, Горо  будет  окончательно уничтожен  до  возвращения
Куду.  Обезьяны  дрожали при  мысли о  постоянном мраке ночью. Они не  могли
заснуть, беспокойно  возились то  здесь,  то  там,  среди  ветвей  деревьев,
наблюдая за пиршеством смерти, устроенным  небесным Нумой, и прислушиваясь к
возвращению Тога с Тарзаном.
     Горо почти совсем исчез, когда  обезьяны услышали шорох приближения  по
деревьям  тех двух, кого они  ожидали. Но вот наконец Тарзан, сопровождаемый
Тогом, перебросился на ближайшее дерево.
     Человек-обезьяна не стал тратить время на пустые слова. У  него в руках
был  его длинный лук,  а за спиной  висел  колчан, наполненный  отравленными
стрелами,  похищенными им в деревне  черных, также как  и украденный лук. Он
взобрался на большое дерево, поднимаясь все выше и выше, пока не остановился
на небольшом суку, низко пригнувшемся под его тяжестью. Здесь открывался ему
ясный,  ничем  не  заслоненный вид на небо. Он увидел  Горо  и  опустошения,
произведенные голодным Нумой на его блестящей поверхности.
     Подняв лицо к луне, Тарзан  издал  свой ужасающий  клич. Слабо издалека
прозвучало ответное  рычание  льва. Дрожь  пробежала  по обезьянам: небесный
Нума ответил Тарзану!
     Затем человек-обезьяна приладил  стрелу к своему луку и, далеко оттянув
назад  тетиву,  нацелил  конец стрелы  прямо в сердце Нумы, на небо,  где он
лежал, пожирая Горо. С резким звоном пролетела освобожденная стрела в темное
небо. Тарзан-обезьяна снова  и  снова кидал свои  стрелы в Нуму, и  во время
всего этого обезьяны Керчака сбились в кучу от страха. Наконец раздался крик
Тога.
     --  Смотрите,  смотрите! --  воскликнул он. -- Нума  убит!  Тарзан убил
Нуму! Смотрите! Горо выплывает из брюха Нумы!
     И действительно,  луна постепенно  выплывала из того, что ее поглотило,
был ли это  Нума-лев,  или тень от земли.  Но, если  бы  вы сделали  попытку
убедить обезьян племени Керчака, что  совсем не Нума  покушался сожрать этой
ночью Горо,  и что не  Тарзан  спас от ужасной смерти блестящее  божество их
диких  и  таинственных  обрядов, вы  натолкнулись  бы на  затруднения  и  на
необходимость вступить в драку.
     Таким  образом,  Тарзан-обезьяна  вернулся  в  племя  Керчака,  и  этим
возвращением  сделал большой шаг вперед в деле достижения звания обезьяньего
царя. Впоследствии, ему действительно удалось это осуществить, потому что  с
этих пор обезьяны стали взирать на него как на высшее существо.
     Из  всего племени  только один относился  скептически  к  достоверности
чудесного спасения Тарзаном Горо,  и это был, как это  ни  кажется странным,
сам Тарзан-обезьяна.



   Эдгар Берроуз.
   Тарзан и сокровища Опара

     Полный  перевод с последнего  английского издания Л. и Н. Чуковских, Ф.
Маркушевич.
 OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX


     I
     БЕЛЬГИЕЦ И АРАБ
     Только доброе имя  его предков, имя, которое он  сам покрыл несмываемым
позором,  спасло  лейтенанта  Альберта  Верпера  от  разжалования.  Кое-кому
удалось добиться для него  назначения в  один  из  отдаленных военных постов
Конго, и он, таким образом, был избавлен  от тяжелой необходимости предстать
перед  военным  судом.  Альберт  Верпер  знал,  что   военный  суд  наверное
приговорил бы его к расстрелу, и потому первое время  по прибытии в Конго он
был искренне признателен тем, кто его сюда послал.
     Но  шесть  месяцев  постоянного  одиночества,  тягучего  однообразия  и
полнейшей  оторванности от  внешнего  мира  изменили его  взгляд  на вещи  и
отношение к окружающим.
     Он  тосковал по веселой, шумной  жизни Брюсселя, этой оживленнейшей  из
столиц.  Он  никогда так  не  тосковал  при  воспоминании о  совершенных  им
преступлениях.
     Целые  дни проводил он в тяжелом  раздумье,  и  сердце его томилось  от
болезненной жалости к самому себе. В душе его зарождалась глухая ненависть к
людям, пославшим его сюда, к тем самым людям, которым он еще так недавно был
признателен за то, что они избавили его от унижения и позора.
     Чувствуя  свое  бессилие  по  отношению  к сославшим  его  властям,  он
мало-помалу перенес всю накопившуюся в его душе злобу  на представителя этих
властей в Конго -- своего непосредственного начальника.
     Этот офицер был холодный, молчаливый  человек. Он не пользовался особой
любовью своих подчиненных, но черные солдаты его маленького отряда боялись и
уважали его.
     По  вечерам  Верпер  и  его начальник просиживали часами на  веранде их
общей квартиры, молча выкуривая одну  папиросу за другой.  Ни тот, ни другой
не были склонны  прервать молчание. И так как  это  тянулось в течение шести
месяцев, то Верпер  успел  уже к  этому привыкнуть. Но по мере того  как его
ненависть к  капитану  росла и  превращалась  в манию, он стал рассматривать
природную  молчаливость своего  начальника как личное оскорбление  себе. Ему
казалось, что капитан  презирает его за  его  прошлое, и мрачная  злоба  все
росла и  развивалась в его душе,  пока  в один  роковой  вечер  не довела до
убийства.
     Они  сидели  по обыкновению на веранде и  в  молчании  докуривали  свои
папиросы.
     Вдруг  Верпер вскочил.  Глаза  его сузились  и  налились  кровью,  веки
дрожали, пальцы судорожно сжимали рукоять револьвера.
     -- Вы опять оскорбляете меня! --  крикнул он,  подбегая к капитану.  --
Это  в последний раз!  Я благородный  офицер и  не  позволю всякому  подлецу
издеваться над собой!
     Капитан с  удивлением  повернулся к  нему.  Ему уже раньше  приходилось
видеть  людей,  одичавших в джунглях, обезумевших  от  одиночества, гнетущей
тоски и изнуряющей лихорадки. Он встал и протянул руку, чтобы положить ее на
плечо лейтенанта. Он хотел успокоить, образумить его. Но Верпер не понял его
движения:  ему  показалось,  что  капитан  хочет  его  схватить;  дуло   его
револьвера было  на  уровне сердца  капитана, и не  успел  тот  сделать  шаг
вперед, как Верпер нажал собачку.
     Без крика, без стона упал человек на дощатый пол веранды...
     Туман, заволакивавший сознание Верпера, внезапно рассеялся, и он увидел
себя  и свой поступок в таком свете, в  каком  должны были его видеть судьи.
Возбужденные, взволнованные  голоса донеслись до него из помещения солдат; в
темноте кто-то бежал к веранде.
     Вот сейчас  они  схватят его,  убьют,  а если и не убьют, то  свяжут  и
отвезут  вниз   по  Конго,  где  эта  операция  с  неменьшим  успехом  будет
произведена над ним полномочным военно-полевым судом, с той только разницей,
что там она будет произведена со всей торжественностью, требуемой законом.
     Верпер не  хотел умирать.  Никогда прежде не  испытывал он такой  жажды
жизни, как сейчас, когда он и в самом деле лишил себя права жить.
     Люди приближались к нему. Что делать? Он оглянулся вокруг, словно искал
оправдания своему преступлению,  но не нашел ничего, кроме трупа беспричинно
убитого им  человека. В  отчаянии  он повернул в  другую  сторону и бросился
бежать  от приближавшихся солдат.  Он  пробежал через двор, все еще сжимая в
руке  револьвер.  У ворот  его  задержал  часовой. Верпер не остановился для
переговоров,  он   не   попытался  воспользоваться  своим   авторитетом  как
начальника, он просто поднял  револьвер и  пристрелил  ни  в чем неповинного
чернокожего.  Схватив винтовку и  патронташ  убитого, он распахнул  ворота и
исчез во мраке джунглей.
     Всю  ночь Верпер  бежал вперед,  углубляясь все больше и  больше в чащу
джунглей.  Время  от  времени   рычанье  льва  вблизи  него  заставляло  его
остановиться,  но в следующий  момент  он уже  снова бежал вперед, все время
держа ружье наготове.  Он гораздо  больше опасался двуногих преследователей,
чем диких хищников.
     Занялась заря,  а  Верпер  все стремился  вперед.  Он  не испытывал  ни
голода,  ни  усталости, он  думал только о том, чтобы уйти  от  покинутых им
людей,  убежать  от  ужасов,  ожидавших  его   в  заключении.  Он   не  смел
остановиться, чтобы перевести дух; он  должен был  укрыться от погони во что
бы  то ни  стало. Он не  знал, как долго он  бежал, да и  не задумывался над
этим.  Он  все  шел вперед, спотыкаясь и  с трудом передвигая ноги, пока  не
свалился, наконец, совершенно обессиленный. Голод и усталость  так  изнурили
его, что он лишился сознания.
     В таком состоянии нашел его Ахмет-Зек.
     Увидав  заклятого  врага  -- европейца, спутники Ахмета  схватились  за
копья и хотели  тут же  на месте заколоть его, но Ахмет остановил их. Прежде
всего  ему  нужно  было  допросить  бельгийца.  Ясно, что следовало  сначала
расспросить  человека и  уже потом убить его,  но не сначала  убить, а потом
расспрашивать.
     Лейтенант Альберт  Верпер  был перенесен  в палатку Ахмет-Зека, и здесь
несколько  черных  рабов  занялись приведением его в  чувство. Они по каплям
вливали ему в рот  вино и  жидкую пищу, и понемногу пленник стал приходить в
себя. Открыв глаза, он  увидал фигуру араба у входа  в  палатку и незнакомые
черные лица вокруг себя. Араб обернулся и, встретив взгляд пленника, вошел в
палатку.
     -- Я -- Ахмет-Зек, -- объявил он. -- Кто ты такой и что ты делал в моих
владениях? Где твои солдаты?
     -- Ахмет-Зек!
     Глаза Верпера  широко  раскрылись от  удивления, а  сердце  сжалось  от
неприятного  чувства. Он  был  в  руках самого  отчаянного  из  разбойников,
известного своей  ненавистью к  европейцам, и в  особенности к тем,  которые
носили  бельгийскую  военную  форму.  В  течение  многих  лет  военные  силы
бельгийского Конго безуспешно боролись с этим человеком и его приспешниками;
это  была  долгая,  беспрерывная  война,  но  она  не  привела  ни  к  каким
результатам.
     Теперь  в  самой  ненависти этого  человека  к  бельгийцам блеснул  луч
надежды для  Верпера.  Он сам  был  таким же бесправным и отверженным, как и
этот  разбойник.  В  этом  отношении  они  были   равны,   и   Верпер  решил
воспользоваться этим.
     -- Я слышал о тебе, -- отвечал он, --  и искал тебя. Мои отвернулись от
меня. Я ненавижу  их. Бельгийские солдаты рыщут по моим  следам, чтобы убить
меня. Я знаю, что ты защитишь меня от них, потому что ты тоже ненавидишь их.
В  благодарность  за  это я готов поступить к тебе на  службу. Я  -- опытный
солдат, я умею драться, и твои враги -- мои враги.
     Ахмет-Зек молча  оглядывал  европейца.  Первой  его  мыслью  было,  что
неверный лжет. Но могло ведь случиться,  что он говорил и правду,  а в таком
случае его  предложение  достойно  было  серьезного  внимания.  Опытный боец
никогда не может быть лишним  в рядах  сражающихся, тем более, если он,  как
этот европеец, обладает опытом и знанием военного дела.
     Ахмет-Зек нахмурил брови, и сердце Верпера сжалось.
     Но бельгиец  не  знал Ахмет-Зека, который способен был нахмуриться там,
где другой бы улыбнулся, и улыбнуться там, где содрогнулся бы другой.
     -- Ну что ж! -- проговорил Ахмет-Зек. -- Если даже ты и солгал, убить я
тебя всегда успею. Какой награды ожидаешь ты за свои услуги, если не считать
того, что я дарую тебе жизнь?
     -- О, мне нужно только,  чтобы ты кормил  и одевал меня в первое время,
--  отвечал  Верпер, -- а там,  если  я заслужу  большего,  мы всегда сможем
сторговаться.
     В эту минуту у бельгийца было одно только  желание -- остаться в живых.
Таким образом, контракт был заключен, и лейтенант Альберт Верпер стал членом
разбойничьей шайки знаменитого Ахмет-Зека.
     Вместе с дикими разбойниками-арабами  дезертир-бельгиец теперь совершал
дерзкие  набеги  на  караваны  и  деревни  туземцев  и  возвращался  в  стан
нагруженным  награбленной  слоновой  костью и  с  целыми  толпами пленников,
которых  потом  разбойники  продавали в рабство.  Он старался  ни  в чем  не
уступать своим  новым товарищам и сражался с такой же яростью и жестокостью,
как и они.
     Ахмет-Зек  с видимым  удовольствием следил за  успехами  своего  нового
воина  и начинал проникаться  к нему доверием. Благодаря этому  Верпер  стал
пользоваться большей свободой и независимостью.
     У Ахмет-Зека  была одна заветная мечта; он давно  ее  лелеял, но не мог
найти случая осуществить ее. С помощью европейца это становилось значительно
легче, и Ахмет-Зек решил довериться бельгийцу.
     --  Слышал  ты когда-нибудь  о  человеке, которого  зовут Тарзаном?  --
спросил он как-то Верпера. Верпер кивнул головой.
     -- Слыхал, но никогда не встречался с ним.
     -- Если бы не он, мы могли бы продолжать наши дела спокойно и с гораздо
большей прибылью, -- продолжал араб. -- Много лет уже он преследует  нас. Он
выгоняет нас  из самых богатых областей страны, восстанавливает и  вооружает
против  нас туземцев.  Он  очень богат.  Если бы  нам удалось заставить  его
выплатить нам большое количество золота, мы не только были бы отомщены, но и
вознаграждены за те потери, которые мы потерпели из-за него.
     Верпер  вынул из  усеянного драгоценными камнями портсигара папиросу  и
закурил ее.
     -- А ты подумал о том, как заставить его заплатить? -- спросил он.
     -- У него  есть  жена,  --  отвечал араб,  -- она, как  говорят,  очень
красива. За нее можно будет и на севере получить хорошие  деньги, если будет
слишком трудно добиться выкупа у этого Тарзана.
     Верпер опустил  голову  и задумался. Ахмет-Зек стоял в ожидании ответа.
Все, что  осталось еще хорошего в Альберте Верпере,  возмутилось  при мысли,
что он  должен будет  помочь  похитить  и продать белую  женщину в рабство в
мусульманский гарем.  Он взглянул на Ахмет-Зека.  Глаза араба  сузились,  он
почувствовал, что Верперу этот план не по душе.
     Что будет, если  Верпер откажется участвовать в этом деле?  Его жизнь в
руках дикаря, который жизнь неверного ценит меньше, чем жизнь собаки. Верпер
хотел  жить,  и какое  дело было  ему,  в сущности,  до  этой женщины!  Она,
несомненно, была из европейского  культурного организованного общества, а он
был   отверженным.  Рука   каждого  белого   человека  была   против   него,
следовательно,  она была его естественным врагом. Если он откажется  принять
участие в ее  похищении,  Ахмет-Зек  убьет его. Нет,  все-таки жизнь  дороже
всего.
     -- Не решаешься? -- пробормотал Ахмет-Зек.
     -- Нет,  я думал  о том, насколько  это выполнимо,  а  также о награде,
которую я потребую. Как европеец, я легко могу получить доступ в дом. У тебя
вряд ли найдется другой  исполнитель для этой  трудной задачи,  кроме  меня.
риск очень велик. Ты хорошо заплатишь мне за это, Ахмет-Зек!
     Довольная улыбка пробежала по лицу разбойника.
     --  Вот  это  хорошо  сказано,  Верпер!  --  проговорил  он и  похлопал
лейтенанта по плечу. -- Ты заслуживаешь  хорошего вознаграждения,  и ты  его
получишь.  Но  прежде  всего надо подумать,  как  нам  привести  наш план  в
исполнение.
     Они  уселись  на  корточках на мягком коврике  под вылинявшими  шелками
некогда  великолепной палатки Ахмет-Зека и долго  и  таинственно шептались в
темноте.  От  постоянного  пребывания   на  свежем  воздухе  лицо  бельгийца
обветрилось и  загорело и  приняло  тот  темный оттенок,  какой  имеет  кожа
арабов; в своем костюме Верпер до мельчайшей подробности  старался подражать
своему  господину;  высокого  роста,  с лицом, обросшим  густой бородой,  он
внешне  был таким же  арабом, как и Ахмет-Зек.  Была уже поздняя ночь, когда
Верпер вернулся в свою палатку.
     На  следующий   день  Верпер   подверг  самому  строгому  осмотру  свой
бельгийский  мундир,   тщательно  удаляя  с  него  все  следы  его  прежнего
назначения. Из своей  богатой коллекции,  образовавшейся из награбленных при
разных  обстоятельствах вещей, Ахмет-Зек извлек небольшой шлем и европейское
седло;  и,  экипированный  таким  образом,  Верпер  выехал  в  сопровождении
нескольких черных рабов-сафари из стана Ахмет-Зека.
     II
     НА ПУТИ В ОПАР
     Две  недели спустя Джон Клейтон, лорд Грейсток, возвращаясь домой после
осмотра своих  обширных африканских владений, заметил кучку  людей,  которые
ехали по равнине между его домом и лесом.
     Он  остановил  лошадь и  стал следить за маленьким отрядом.  Его зоркий
глаз издали  заметил  сверкающий  на  солнце белый шлем  всадника,  ехавшего
впереди.   Полагая,  что   это   странствующий   охотник-европеец,   который
направляется  к его дому в надежде на  гостеприимство, лорд Грейсток натянул
поводья и медленно поехал навстречу незнакомцу,  а  через  полчаса  гость  и
хозяин  уже входили в дом, и лорд Грейсток  представил  своей жене г.  Ж юля
Фреко.
     --  Мы  заблудились! -- объяснил  г.  Фреко.  --  Мой проводник никогда
прежде не  бывал в этой местности, а те проводники, которых мы взяли с собой
из последней деревни, знали эту местность еще меньше, чем  мы, а вчера они и
совсем бросили  нас и убежали.  Я счастлив, что  встретился с вами. Не знаю,
право, что  бы  мы  стали делать, если  бы  не  очутились  случайно  в ваших
владениях.
     Решено было,  что Фреко и его люди останутся здесь на  несколько  дней,
чтобы отдохнуть от тяжелого  пути, а потом лорд Грейсток даст им проводника,
который выведет их из этой незнакомой для них местности.
     Под личиной  французского джентльмена, хорошо воспитанного, любезного и
свободно располагающего своим временем, Верперу нетрудно было обмануть своих
хозяев  и расположить их к себе.  Но,  чем  дольше он оставался  в доме, тем
невозможнее казалось ему осуществление его планов.
     Леди Грейсток  никогда  не  выезжала одна далеко от дома, и беззаветная
преданность свирепых  вазири, из  которых,  главным образом, состояло войско
Тарзана, делала невозможной попытку  как похищения леди Джэн,  так и подкупа
самих вазири.
     Прошла неделя, а Верпер, насколько  он мог сам судить,  был  не ближе к
своей цели, чем в день своего приезда. Но в это время случилось нечто такое,
что не только преисполнило  Верпера новой надеждой, но и внушило ему желание
добиться даже  большего вознаграждения,  чем выкуп, заплаченный  за женщину.
Утром рассыльный  привез еженедельную почту, и лорд  Грейсток,  запершись  в
кабинете, до обеда был занят  своей  корреспонденцией. За обедом  он казался
расстроенным  и, очень рано распрощавшись, ушел к себе. Леди  Грейсток скоро
последовала за ним.
     Верпер, сидя  на веранде, мог слышать  их голоса; они о чем-то серьезно
совещались.  Хитрый  бельгиец  сразу  сообразил,  что тут происходит  что-то
необычное.  Спокойно поднявшись со стула  и стараясь держаться в  тени густо
разросшегося вокруг дома кустарника, он подкрался к окну, откуда  доносились
голоса его хозяев.
     Уже первые услышанные им слова взволновали его. Говорила леди Грейсток.
     -- Я  всегда  опасалась  за кредитоспособность  этого общества. Но  мне