человеком и вместе
с ним куда-то отправиться.
     Буфетчица отвечала утвердительно. Но она не могла указать  направления,
по которому ушли эти двое. Один из матросов, стоявший неподалеку, вмешался в
разговор:  он вспомнил, что у входа в харчевню он только  что  столкнулся  с
двумя мужчинами, направлявшимися к гавани.
     --  Проведите  меня  туда,  я  вам  хорошо  заплачу,  --  с  оживлением
воскликнула женщина, суя моряку в руку золотую монету.
     Тот не заставил  себя  долго  упрашивать и,  выйдя  из харчевни,  повел
женщину в гавань.
     Добравшись до набережной, они увидели на некотором расстоянии от берега
небольшую шлюпку: она быстро удалялась по направлению к ближайшему пароходу.
     -- Вот они! -- воскликнул матрос.
     --  Десять фунтов  стерлингов,  если  вы  сейчас  же  найдете  лодку  и
доставите меня  на  пароход! -- сказала женщина,  вглядываясь в две  мужские
фигуры на шлюпке.
     -- В таком  случае надо поторопиться, -- отвечал расторопный моряк,  --
пароход уже три часа под парами и каждую минуту может отчалить.
     Он  поспешно направился к  пристани. Женщина  не отставала  от него.  У
причала была привязана шлюпка, тихо  колыхавшаяся  в  волнах.  Сесть в нее и
отчалить  было делом  одной минуты;  моряк взялся за  весла, и они  бесшумно
поплыли к пароходу.
     Через  несколько   минут  моряк  подтянул  лодку  у  борту  парохода  и
потребовал обещанной  платы; женщина,  не считая,  сунула  ему  в руку пачку
кредитных  билетов,  и беглый  взгляд, брошенный матросом на  деньги, убедил
его, что его труд щедро вознагражден. Он вежливо помог женщине взобраться по
веревочной  лестнице на палубу, а сам остался  около парохода, надеясь,  что
щедрая дама пожелает вернуться на берег.
     Но в  этот момент раздался шум машины, пущенной в ход,  и грохот цепей;
на "Кинкэде" подымали якорь. Минуту спустя вода забурлила под ударами винта,
и матрос увидел, что пароход медленно поворачивается к выходу из гавани.
     Едва он взялся  за весла, чтобы плыть к берегу,  как с палубы  парохода
донесся отчаянный  женский крик; он услышал неясный шум  борьбы, а затем все
стихло.
     -- Черт возьми! -- проворчал матрос с негодованием. -- Работу перебили,
не сумел я воспользоваться случаем!..
     Взобравшись на пароход, Джэн Клейтон нашла палубу совершенно пустой.  С
минуту стояла она озадаченная.  Где же  ей искать  сына и мужа? Она заметила
большую каюту, наполовину возвышавшуюся над палубой, и смело бросилась туда;
сердце ее тревожно  билось, когда  она спускалась по узкой  крутой лестнице.
Она очутилась в длинном узком коридоре, по  обе стороны  которого находились
каюты,  по-видимому, принадлежащие команде парохода.  Она пробежала по всему
коридору,  останавливаясь у  каждой двери  и  стараясь  уловить какой-нибудь
звук.
     Зловещее молчание царило повсюду... У Джэн  начинала кружиться голова и
ее испуганному воображению казалось, что биение ее сердца наполняет громовым
грохотом все судно.
     Она  принялась осторожно  приоткрывать одну дверь за другой; все  каюты
были  пусты. Мысли начинали путаться в  голове  бедной Джэн. Где же  ей  еще
искать? Охваченная все  возраставшей тревогой за сына и  мужа,  она  даже не
почувствовала,  как  начал подрагивать весь  корпус  судна,  и  не  обратила
внимания на шум машины, пущенной в ход.
     Еще  одна  каюта оставалась необследованной.  Она приоткрыла дверь,  но
навстречу ей выскочил какой-то смуглый мужчина; грубо схватив ее за руку, он
втащил   ее  в   каюту.  Перепуганная  неожиданным  насилием,  Джэн  Клейтон
пронзительно  вскрикнула,  но  в  ту же  минуту человек крепко  зажал ей рот
рукой.
     -- Когда  мы отъедем от берега,  дорогая моя, --  сказал  он, -- можете
кричать, сколько вашей душе будет угодно, а пока...
     Леди  Грейсток  обернулась,  чтобы взглянуть на бородатое лицо,  близко
наклонившееся к  ней, и сейчас же с ужасом отпрянула: она узнала ненавистные
черты человека, подлость которого ей не раз пришлось испытать на себе.
     -- Николай Роков! Мсье Тюран! -- прошептала она, содрогаясь.
     --  Ваш покорный слуга  и поклонник! -- отвечал Роков, отвешивая низкий
поклон.
     -- Мой сын?  Где мой сын? -- застонала она, не замечая его насмешливого
тона.  -- Умоляю  вас, отдайте мне  сына,  Роков, ведь вы же человек, в  вас
должна оставаться хоть  капля жалости. Скажите мне, ради бога, скажите,  где
он? Если в вашей груди бьется сердце, не мучьте меня больше, отведите меня к
моему ребенку.
     --  Вы должны  беспрекословно повиноваться  моим приказаниям, и тогда с
ним ничего дурного не случится, -- желчно проговорил Роков. -- Вам не мешало
бы  помнить,  сударыня, что  вас никто не  приглашал  на судно  и  что бы ни
случилось, извольте пенять на себя.
     Он повернулся к  ней спиной  и  быстро вышел из каюты, заперев за собою
дверь на ключ.
     После этого Джэн не пришлось видеть его в течение нескольких дней.
     Дело  в том, что Роков был плохим мореплавателем  и  не выносил морской
качки,  а  между тем в первый же день поднялась  такая большая волна, что он
свалился на койку в сильнейшем приступе морской болезни.
     Единственным посетителем леди  Грейсток был  в  эти дни  грязный  швед,
повар с "Кинкэда", который приносил ей пишу. Звали его Свэн Андерсен.
     Это  был тощий верзила, с длинными рыжими усами,  с желтым, болезненным
цветом лица, с  черными ногтями на грязных заскорузлых пальцах. Один вид его
отбивал  всякий  аппетит у несчастной женщины,  когда он приносил ей в каюту
пищу.
     Его маленькие бесцветные глаза как-то странно бегали в узких щелках; во
всей его  наружности, в  жестах,  в кошачьей  походке  сквозила скрытность и
какое-то смутное коварство.  Засаленная веревка служила ему поясом; на поясе
висел отвратительно-грязный  передник, а за  поясом всегда был  длинный нож,
еще усиливающий то отталкивающее впечатление, которое  внушал  этот субъект.
Хотя нож являлся несомненной принадлежностью его профессии, но Джэн не могла
отделаться от мысли, что это оружие, при малейшем поводе с ее стороны, могло
быть пущено в ход совсем не для кулинарных целей.
     Повар  обращался  с леди  Грейсток  с  угрюмой  молчаливостью; она  же,
напротив,  постоянно  встречала   его  приветливой  улыбкой  и  не  забывала
благодарить  за  принесенную  пищу,  хотя  большей   частью  ей  приходилось
выплескивать содержимое котелка в иллюминатор каюты.
     В первые  дни своего заточения -- ужасные дни тревоги и  одиночества --
два  вопроса  неотступно сверлили  ей мозг: жив  ли ее муж и где ее ребенок?
Что-то подсказывало  ей в глубине  души, что  сын  ее находится  тут  же  на
пароходе и что он жив.  Но сохранили ли злодеи  жизнь Тарзану? Самые мрачные
предчувствия терзали ее...
     Леди Грейсток знала о том, какую непримиримую, животную ненависть питал
Роков к ее мужу и с каким вожделением он думал о мести. И ей казалось ясным,
что   злодей  заманил  Тарзана  на  пароход  не  иначе,  как  затем,   чтобы
удовлетворить свою жажду мести и навсегда покончить со своим врагом.
     Тарзан в это время лежал  в грязном трюме, не подозревая, что его  жена
находится так близко от него. Тот же  долговязый швед, который навещал Джэн,
приносил пищу и ему; Тарзан несколько раз пытался втянуть его в разговор, но
все усилия оставались  бесплодными. Как узнать у него, действительно ли Джэн
находится на борту парохода? Но этот  бестолковый верзила  на все  расспросы
отвечал, варварски коверкая английский язык, неизменной фразой:
     "Я  тумай, ветер скоро туть сильно".  И Тарзану пришлось  волей-неволей
отказаться от дальнейших попыток завязать с ним беседу.
     Так  прошло  несколько  недель.  Несчастным  пленникам  они  показались
месяцами. В  каком направлении шел пароход,  куда их везли и что их ожидало?
Все эти вопросы оставались без ответа...
     За все время  плавания  "Кинкэд" остановился только один раз, очевидно,
чтобы погрузить уголь; затем он сейчас же продолжил свой путь, и несчастным,
тоскующим заключенным казалось, что этому плаванию не будет конца.
     Однажды к Джэн  Клейтон явился Роков; это был первый  его  визит с  тех
пор,  как  он запер ее  в маленькой  каюте. Он был весь  желтый, осунувшийся
после долгой морской болезни.
     Войдя в каюту,  он запер за собой дверь и немедленно приступил к  делу:
он предложил  леди Грейсток выписать на  его имя  чек  на  довольно  крупную
сумму; он  заявил ей, что  она,  наверное, не откажет ему в этой  пустяковой
просьбе,  взамен чего гарантировал ей неприкосновенность и свободу  и обещал
доставить ее в Лондон.
     Джэн серьезно его слушала.
     -- Я согласна, мсье Роков, -- сказала она. -- Я выплачу вам сумму вдвое
больше этой, но при единственном  условии,  если  вы высадите меня с мужем и
сыном в какой-нибудь цивилизованной стране, -- до тех пор вы  не получите от
меня ни гроша. Ни о каких других условиях я и слышать не хочу.
     -- Вы дадите  мне чек сейчас  же! --  сказал Роков угрожающим тоном, --
иначе ни вам, ни вашему мужу, ни ребенку больше не придется увидеть землю.
     -- Поступайте, как вам угодно,  я  чека  не подпишу!  -- твердо сказала
леди Грейсток. -- Какая у меня гарантия, что вы, получив чек, не поступите с
нами так, как вам заблагорассудится?
     --  Итак,   вы  отказываетесь  исполнить  мое  требование?   --  желчно
проговорил Роков, поворачиваясь к двери. -- Ладно, пусть будет по-вашему; но
помните,  что  жизнь  вашего  сына  в  моих руках,  и если вы  услышите  его
предсмертные  стоны, знайте, что ваше  упрямство  и скупость --  причина его
смерти.
     --  Нет,  нет, только не это! -- воскликнула  несчастная мать. -- Вы не
будете, вы не можете быть до такой степени жестоким!
     --  Не я  жесток,  а  вы,  сударыня!  -- возразил  Роков  спокойно.  --
Пустячной суммой денег вы можете спасти своему ребенку жизнь.
     Разговор,  как  и следовало  ожидать,  окончился тем, что  Джэн Клейтон
выписала чек  на требуемую сумму  и передала его Николаю  Рокову. Последний,
получив  то,  чего  добивался,  немедленно  покинул  каюту  с  торжествующей
улыбкой.
     На  другой день после этого разговора Тарзан услыхал  над своей головой
чьи-то шаги, а затем скрип открываемой крышки.
     Он  взглянул  вверх  и увидел просунувшуюся  в  светлое отверстие  люка
гнусную физиономию Павлова.
     --  Ну,  вылезайте!  -- скомандовал  тот. --  Имейте  в виду,  что  при
малейшей попытке  напасть на  меня или на кого-либо  другого из  находящихся
здесь, вы будете пристрелены, как бешеная собака.
     Тарзан-обезьяна, не говоря ни  слова, по  звериному легко  выпрыгнул на
палубу. Он  быстро оглянулся вокруг, щуря глаза от яркого дневного света. На
почтительном  расстоянии   от   него   толпилось  около  десятка   матросов,
вооруженных винтовками и револьверами. Перед ним стоял Павлов.
     Тарзан продолжал  оглядываться,  ища  глазами Рокова; он не сомневался,
что его враг должен быть на  пароходе;  но, к его удивлению, Рокова не  было
видно нигде.
     -- Лорд Грейсток! -- торжественно обратился к нему Павлов. -- В течение
последних двух лет вы изволили беспрерывно совать нос в дела мистера Рокова,
которые  вас совершенно не  касались. Вполне  естественно, что  ему пришлось
принять меры для ограждения себя от вашего непрошенного вмешательства, и вам
остается  обвинять себя самого в тех несчастьях, которые обрушились на вас и
на  вашу  семью. С  другой  стороны,  вы  не можете  не  понять,  что  такая
экспедиция  обошлась  Рокову  в немалую сумму денег, а так как  вы являетесь
единственным ее виновником, то он, естественно, ожидает от вас покрытия всех
расходов по экспедиции. Я заявляю вам, лорд Грейсток, что только при условии
выполнения справедливого требования мистера Рокова, вы можете оградить  свою
жену и ребенка  от весьма  неприятных последствий,  а также  сохранить  свою
жизнь и даже получить свободу.
     -- Сколько? -- деловым тоном спросил Тарзан. И прибавил:
     -- Я  прошу сказать, какую я могу  получить  гарантию, что вы выполните
ваши обещания. У меня очень мало оснований доверять таким подлецам, как вы и
мистер Роков.
     Павлова всего передернуло при этих словах.
     --  Вы  не  в  таких  условиях,  чтобы  позволить  себе  бросать  людям
оскорбления, --  сказал он, повышая голос.  --  Я  отказываюсь дать вам иную
гарантию, кроме моего слова, но  зато у вас может быть  полная гарантия, что
мы  сумеем быстро  расправиться  с  вами,  если  вы  сейчас же  не подпишете
требуемого чека. Если  вы не совсем еще потеряли рассудок, вы можете понять,
каким большим удовольствием  было бы для нас отдать приказание этим молодцам
пристрелить вас.  И если мы  сохраняем  вам  жизнь, то  только  потому,  что
придумали для вас другое наказание, и ваша смерть не входит в наши планы.
     -- Ответьте  мне только на один  вопрос,  -- сказал Тарзан  угрюмо.  --
Находится ли мой сын на этом пароходе или нет?
     -- Его здесь нет! -- ответил Павлов. -- Ваш сын в полной безопасности в
другом  месте. Если вы сейчас  же беспрекословно исполните наши справедливые
требования,  мы   его  не  тронем.  Если  же  ваше  упрямство  заставит  нас
разделаться с вами, нам  придется прикончить и ребенка, потому что нам тогда
незачем его держать. Вы видите,  что вы можете спасти вашего сына от смерти,
только  сохранив свою жизнь, а сохранить свою жизнь  вы можете не иначе, как
подписав чек немедленно.
     -- Хорошо, я согласен, -- сказал Тарзан после минуты раздумья.
     Он  слишком  хорошо  представил себе, что  негодяи не остановятся перед
исполнением своей угрозы. Было ясно, что, согласившись на их требования, он,
быть может, сохранит жизнь ребенку.
     Но в то же время он ни минуты не сомневался, что как только он подпишет
чек, они убьют его.
     Сознание  его  было  ясным, мысли уверенны и спокойны.  Он твердо решил
умереть с достоинством и бороться до последней минуты. Он постарается задать
им перед  смертью • такой урок, какого они никогда не забудут, и уже наметил
первой  жертвой стоявшего перед  ним Павлова. Он еще несколько раз огляделся
кругом, сожалея, что не было на палубе Рокова.
     Тарзан медленно вынул из кармана чековую книжку и автоматическое перо.
     -- Сколько? -- спросил он спокойно.
     Павлов  назвал  громадную  сумму.  Тарзан  едва  удержался  от  улыбки:
алчность этих  субъектов переходила  всякие границы. Сумма была  значительно
больше того, что было у него на текущем счету, и он знал,  что такой  чек не
будет оплачен банком. Он сделал вид, что колеблется, и начал торговаться, но
Павлов неумолимо стоял на своем. Тарзану пришлось, в конце  концов, выписать
чек на всю сумму.
     Когда  он повернулся, чтобы передать Павлову  бумажку, не имевшую ровно
никакой  цены,  он  случайно  взглянул  за  борт  "Кинкэда".  К  величайшему
изумлению он  увидел,  что пароход находился  недалеко от  какого-то берега.
Почти к самой воде подходили густые тропические  джунгли, а позади виднелись
гористые склоны, покрытые лесом.
     Павлов заметил,  с каким  напряженным  интересом вглядывался  Тарзан  в
расстилавшуюся перед ним местность.
     -- Здесь вам придется высадиться! -- сказал он.
     Тарзан с недоверием посмотрел на Павлова.  Он  не мог себе представить,
что его враги оставляют ему жизнь. Но зачем бы стали они его обманывать? Его
мускулы, напрягшиеся для последней борьбы, постепенно разжимались.
     Он думал, что видит  перед собою берег  Африки, и знал,  что, если  его
здесь  высадят,  он  сравнительно легко  сумеет добраться  до цивилизованных
стран.
     Павлов взял написанный чек.
     -- А теперь извольте скинуть одежду,  -- сказал он  лорду Грейстоку, --
она вам здесь не понадобится.
     Тарзан  медлил.  Павлов молча  кивнул  в сторону вооруженных  матросов.
Тогда Тарзан начал медленно раздеваться.
     Вслед  за  этим  была  спущена  на воду шлюпка,  и Тарзан, под  сильной
охраной, был отвезен на берег. Полчаса спустя, матросы вернулись на пароход.
И пароход тотчас же двинулся в путь.
     Тарзан  стоял на  узкой  полосе  отмели,  собираясь  прочесть  записку,
переданную ему на берегу одним из матросов. Вдруг до него донеслись какие-то
крики  с удалявшегося парохода; он невольно поднял голову и увидел на палубе
человека, криками старавшегося обратить на себя его внимание.
     Это был Роков. С отвратительным хохотом он поднимал  высоко над головой
ребенка...
     У  Тарзана помутилось в глазах; он инстинктивно бросился  вперед, чтобы
догнать пароход, но бессильно остановился у самой воды.
     Он  стоял долго,  не  сводя  глаз с "Кинкэда", пока очертания судна  не
скрылись за мысом.
     Позади него на высоких ветвях деревьев пищали и ссорились  мартышки; из
глубины девственного леса доносился зловещий вой пантеры.
     Но  Джон Клейтон,  лорд  Грейсток, погруженный  в свое горе, ничего  не
слышал, ничего не замечал вокруг себя.
     Из  чащи  джунглей за  его  спиной высунулась  отвратительная  косматая
морда; злые, налитые кровью глаза наблюдали из-под нависших бровей за  новым
пришельцем.
     Тарзан  продолжал  стоять  в  каком-то  оцепенении.  Его  терзали  муки
сожаления, зачем он пропустил случай посчитаться со своими врагами?
     -- Единственное утешение, -- подумал он, -- что  Джэн  в безопасности в
Лондоне. Какое счастье, что она не попала в лапы этих мерзавцев.
     Косматое чудовище бесшумно подкрадывалось сзади к нему.
     Тарзан медленно разворачивал бумажку...
     Куда же  девалось тонко  развитое чутье дикого  человека-обезьяны?  Где
было  его  тонкое  обоняние? Где  был его острый слух, которому  мог некогда
позавидовать любой из обитателей джунглей?
     III
     ГРОЗА ДЖУНГЛЕЙ
     Тарзан развернул записку и стал читать ее. Вначале он почти не понимал,
что было в ней  написано: его  разум и чувства были притуплены горем. Но  по
мере  чтения  сознание  возвращалось  к нему,  и вся гнусность  плана  мести
вставала перед его глазами.
     Текст записки был таков:
     "Вы найдете здесь подробное изложение моих намерений относительно Вас и
Вашего сына.
     Вы  родились обезьяной, и Вам,  по-видимому, всегда  нравилось  бродить
голым по джунглям; мы Вас и возвращаем к той жизни, для которой Вы созданы и
которая Вам  по вкусу. Что же касается Вашего наследника, то мы, считаясь со
всемирным  законом эволюции, полагаем,  что он должен стоять несколько  выше
своего отца.
     Отец  был человекообразным животным;  сын  займет следующую  ступень  в
развитии. Он не будет голым зверем, живущим на деревьях  в чаще джунглей; он
будет ходить по  земле на задних  конечностях, носить передник  и  бронзовые
браслеты, а, может быть, и кольцо, продетое в нос.  Мы сделаем из него почти
человека,  отдав его  на  воспитание племени  людоедов... Нам думается,  что
способствуя  такой  естественной  эволюции,  мы  вполне  угодим  сиятельному
лорду-обезьяне...
     Я мог бы Вас  убить, лорд Грейсток, но я считаю такое наказание слишком
мягким для  того,  кто  был  моим  злейшим  врагом.  Будучи  мертвым,  Вы не
чувствовали  бы никаких мучений, никакой тревоги за участь  своего  ребенка.
Нет, я оставлю Вам жизнь вместе с приятным сознанием, что судьба Вашего сына
в моих руках: я надеюсь, что это  сознание так  украсит Вашу одинокую жизнь,
что смерть покажется Вам приятнее всего на свете...
     В этом мое мщение, лорд Грейсток, за то, что Вы осмелились поднять руку
против нижеподписавшегося
     Н. Р.
     P.  S.  В  программу  моей мести  входят  также  и  некоторые сюрпризы,
ожидающие Вашу  уважаемую  супругу,  но догадываться  о  них  я предоставляю
Вашему воображению".
     Едва он окончил чтение записки, как легкий шорох за его спиной заставил
его   быстро  обернуться.   Перед  ним  стояла   во   весь   рост  громадная
обезьяна-самец, готовая броситься на него. Чувство  самосохранения мгновенно
пробудило в Тарзане все его прежние инстинкты, воспитанные джунглями.
     Два года, п