сти воспользоваться плодами
его нападения на обезьян. Человеческий ум прозревал будущее, в то время, как
косматые  обезьяны  были  охвачены  только  минутной  ненавистью  к   своему
исконному врагу. Тарзан сообщил, что раз Нума так легко добыл себе жертву из
племени  Керчака, то  через короткий промежуток  времени  он  повторит  свои
нападения, и их существование превратится в длительный кошмар. Нуме  следует
внушить,  что убийство обезьяны влечет за собой немедленное  наказание и  не
приносит никакой пользы  и награды. Потребуется,  вероятно,  немного уроков,
чтобы обеспечить  обезьянам Керчака  их прежнюю безопасность. Это, наверное,
старый лев; слабеющие силы и изменившаяся ловкость принудили его гнаться  за
всякой добычей, которую  только можно схватить.  Но даже и  такой  лев может
уничтожить племя, или, по крайней мере, сделать его существование  настолько
непрочным и полным ужаса, что жизнь потеряет всякую привлекательность.
     -- Пусть он охотится за Гомангани, -- подумал Тарзан, -- он поймет, что
они более легкая добыча. Я докажу  свирепому Нуме, что он не может охотиться
за Мангани.
     Но Тарзану предстояло решить вопрос: как вырвать жертву у льва во время
еды? Наконец,  он  напал  на  план. Для  всякого,  кроме  Тарзана, это  план
показался бы рискованным, а  может быть, он казался таким  и ему  самому; но
Тарзан любил  все,  что заключало  в себе значительный элемент опасности. Во
всяком случае, я сильно сомневаюсь, чтобы вы или я избрали подобный план для
победы над разозленным и голодным львом.
     Для выполнения  задачи  Тарзану  был  необходим помощник,  при чем этот
помощник должен был обладать такой же храбростью, как и он, и почти таким же
проворством. Взор  человека-обезьяны упал на Тога, товарища его детских игр,
соперника  в  первой любви  и в настоящее время единственной обезьяны  всего
племени,  которая,  по-видимому, питала  к Тарзану чувство,  которое в нашей
среде называется дружбой. По крайней мере, Тарзан  знал, что Тог  был храбр,
молод, ловок и обладал удивительной мускулатурой.
     -- Тог! --  закричал  человек-обезьяна. Огромная обезьяна  выглянула на
него  из-за  сухого  сучка, который  она старалась  отломать  от  сожженного
молнией дерева. -- Подойди поближе к Нуме и подразни его, -- сказал  Тарзан.
-- Дразни до  тех пор, пока он не нападет на тебя. Уведи  его прочь от трупа
Мумги. Держи его там пока сможешь.
     Тог  кивнул  головой.  Он  был  на  другой  стороне прогалины, напротив
Тарзана. Оторвав, наконец, сучок от дерева, он с воинственным видом спрыгнул
на землю, направился к  Нуме  и зарычал.  Измученный  лев встал на ноги. Его
хвост сделался твердым и выпрямился,  и Тог обратился  в бегство, так как он
уже знал этот предостерегающий сигнал к нападению.
     Находясь позади льва, Тарзан быстро побежал к центру просеки, где лежал
труп Мумги. Нума,  смотря во все глаза на Тога, не  видел человека-обезьяны.
Он  бросился  вслед  за  убегающим  самцом, который  обратился в  бегство  к
ближайшему дереву. Тог был  всего  в двух ярдах  впереди  преследующего  его
льва.  Тяжелый  антропоид  как  кошка   быстро  вскарабкался  на   ствол   и
почувствовал себя в надежном убежище. Когти Нумы промахнулись только на один
дюйм.
     С минуту лев стоял под деревом, глядя вверх на обезьяну и рыча так, что
дрожала земля,  потом  он повернулся  обратно к  своей  жертве. А еще  через
минуту он гордо вытянул свой хвост и помчался назад еще с большей скоростью,
так как он  увидел голое человеческое существо, убегающее к дальним деревьям
с окровавленным телом его жертвы, перекинутым через гигантские плечи.
     Обезьяны,  глядевшие  на  страшное  состязание  из  своего  безопасного
древесного  убежища,  осыпали насмешками  Нуму  и посылали  предостерегающие
возгласы  Тарзану.  Высоко  стоящее  солнце,  жаркое,  сверкающее,  освещало
Тарзана  и  льва на  маленькой прогалине,  обрисовывая  их  в  ослепительном
рельефе зрителям, сидящим в тени листвы. Последние видели обожженное солнцем
тело нагого  окровавленного юноши,  прикрытое только  мохнатым трупом убитой
обезьяны, с мускулами, перекатывающимися под  бархатной кожей. А позади него
черногривый  лев,  с  плоской головой,  с  вытянутым  хвостом,  чистокровный
питомец джунглей, бежал через озаренную солнцем просеку.
     Ах, вот это была жизнь! Когда смерть следовала за ним  по пятам, Тарзан
дрожал  радостной дрожью  от  ощущения  жизни; но  удастся ли ему достигнуть
деревьев, опередив неудержимую смерть, так близко бегущую за ним.
     На суку дерева, к  которому  бежал  Тарзан, висел Гунто.  Гунто громким
криком посылал советы и предостережения.
     --  Держи  меня! --  закричал  Тарзан  и  вместе со своей тяжелой ношей
прыгнул прямо навстречу огромному  самцу,  висящему на задних лапах и  одной
передней. И  Гунто  схватил  их  одной громадной волосатой лапой и увлек  их
вверх, пока пальцы Тарзана не ухватились за ближайшую ветку.
     Внизу  яростно прыгал  Нума; но  Гунто,  несмотря на свой  массивный  и
неуклюжий вид, был  так  же  быстр, как Ману,  мартышка, и  когти льва  лишь
слегка оцарапали его, оставив кровавую полосу на волосатой руке.
     Тарзан  отнес  труп  Мумги  на  самое высокое  разветвление,  где  даже
Шита-пантера не могла бы достать его. Нума  свирепо сновал взад и вперед под
деревом,  испуская ужасающий рев.  Его лишили и добычи, и мести. Он  страшно
рассвирепел;  но грабители его были за пределами  досягаемости, и,  бросив в
него несколько палок и осыпав его насмешками, они скрылись.
     Тарзан много размышлял о  приключениях этого  дня.  Он  предвидел,  что
может случиться, если крупный хищник  джунглей обратит серьезное внимание на
племя  Керчака. Но  он думал  также и о той свалке среди обезьян в погоне за
спасением, которая произошла вслед за тем, как Нума сегодня напал на них.
     В джунглях  смешное всегда страшно и жестоко.  Животные не имеют  вовсе
или  почти не имеют  чувства юмора,  но молодой англичанин  видел смешное во
многом,  на  что  не  могли смотреть под  юмористическим  углом  зрения  его
товарищи.
     С раннего детства он был  неутомимым охотником за  весельем, к большому
огорчению своих товарищей обезьян. Так и сейчас он видел смешную сторону и в
панике напуганных обезьян, и в гневе одураченного льва; даже в этом страшном
приключении джунглей, стоившем  жизни Мумге  и  подвергшем  опасности многих
членов племени, Тарзан подметил смешные черты.
     Не  прошло и нескольких  недель  после  этого случая,  как Шита-пантера
сделала внезапный набег на  племя и  схватила маленького  детеныша с дерева,
где  он был спрятан, пока мать его  искала  пищу.  Шита удалилась  со  своей
маленькой дочыбеи,  никем не преследуемая. Тарзан был в  страшном  гневе. Он
говорил самцам о той легкости, с  которой  Нума и  Шита  в  течение одного с
лишним лунного месяца лишили жизни двух членов племени.
     --  Они съедят  нас  всех! -- кричал  он.  -- Мы охотимся по  джунглям,
сколько  хотим, не обращая  внимания на  приближение  врагов.  Даже  Ману --
мартышки -- не делают так. Они всегда держат двух или трех сторожей, которые
охраняют их. Пакко-зебра и Ванни-антилопа имеют  караульщиков в стаде, и  те
стоят на  страже,  пока  остальные добывают  пищу. А  мы,  великие  Мангани,
позволяем  Нуме, Сабор и Шите  приходить, когда им вздумается, и таскать нас
на пищу своим детенышам.
     -- Что нам делать? -- спросил Тог.
     --  Мы также  должны иметь двух или трех сторожей, которые  охраняли бы
нас от Нумы,  Сабор и Шиты, -- ответил Тарзан. -- Других нам нечего бояться,
за  исключением  Хисты-змеи; но если мы  будем ставить сторожей, мы увидим и
Хисту, хотя бы она скользила так же бесшумно, как и всегда.
     И  с тех пор большие обезьяны из племени Керчака стали ставить часовых,
которые караулили с  трех сторон, когда члены племени занимались охотой, уже
не рассеиваясь на таком большом пространстве, как бы им того хотелось.
     Но Тарзан уходил один, так как Тарзан был человеком и искал развлечений
и  приключений,  и  того  веселья,  которое  свирепые  и   страшные  джунгли
предлагают  тем,  кто знает  их,  и кто не боится веселья, полного особенных
чар,  пронизанного  взглядом горячих  глаз,  испещренного малиновыми пятнами
крови. В то время,  как другие искали  пищи и  любви,  Тарзан-обезьяна искал
пищи и радости.
     Однажды  он кружил над  обнесенной  частоколом  деревней Мбонги,  вождя
каннибалов.  Он  опять  увидел  колдуна  Рабба-Кегу, нарядившегося  в  шкуру
Горго-буйвола  с  его  рогатой  головой.  Тарзана  забавляло, что  Гомангани
превратился  в Горго; но это не представляло бы для него ничего  особенного,
если  бы  он случайно не  заметил,  что одна сторона  хижины Мбонги  покрыта
растянутой за ней шкурой льва  вместе с  головой. Красивое лицо юноши-дикаря
расплылось в широкой улыбке.
     Он  направился  обратно в  джунгли,  и  там  случай,  ловкость, сила  и
искусство, подкрепленные его удивительной сообразительностью,  доставили ему
без особых  усилий его дневную пищу.  Тарзан чувствовал, что если мир должен
давать ему пропитание,  то  добывать его он должен сам. И  никогда  никто не
делал этого лучше, чем этот сын английского лорда, который еще  меньше  знал
об обычаях своих предков, чем о самих предках, т. е. ровно ничего.
     Было совсем темно, когда Тарзан вернулся к деревне Мбонги и примостился
на своем гладко отполированном суку, нависшем над изгородью.
     Так  как не было  никакого повода к празднику, то на единственной улице
деревни не было заметно жизни.  Только оргии  с пожиранием  мяса  и обильным
угощением  туземным  пивом могли вызвать из хижин население Мбонги.  В  этот
вечер  старшие  члены  племени  сидели, болтая  у своих очагов;  молодые  же
попарно удалялись в тень,  которую  отбрасывали  крытые  пальмовыми листьями
хижины.
     Тарзан  легко  спрыгнул вниз  и,  крадучись,  под зашитой  густой тени,
приблизился к хижине вождя Мбонги. Здесь он нашел то, что искал. Кругом были
воины;  но  они  и не  подозревали,  что белое лесное божество  или  дьявол,
которого они  так  боятся,  бесшумно  бродит  так  близко  от  них.  Они  не
подозревали также, что он втихомолку уже овладел тем, ради чего явился сюда,
и к чему страстно стремился. И овладев этим сокровищем, исчез из них деревни
так же бесшумно, как и пришел.
     В  эту ночь  Тарзан,  свернувшись клубком и приготовляясь спать,  долго
лежал, глядя вверх на сверкающие планеты и мигающие звезды, и на Горо-месяц,
и улыбался. Он припомнил, какими забавными  казались огромные  самцы в своей
безумной  свалке в тот день, когда Нума напал на них и схватил Мумгу. Однако
они были свирепы и мужественны.  Только внезапное потрясение повергало их  в
панику; но этого Тарзан еще не знал. Это  ему предстояло узнать в  ближайшем
будущем.
     Он уснул с широкой улыбкой на своем красивом лице.
     Ману-мартышка  разбудила  его утром,  бросая  ему в  запрокинутое  лицо
бобовые стручки. Тарзан взглянул вверх и улыбнулся. Он и прежде бывал не раз
разбужен таким  образом. Он  с  Ману  были добрые друзья,  их  дружба  имела
основанием  взаимность  услуг.  Иногда  Ману  приходила  рано  утром,  чтобы
разбудить Тарзана и сказать ему, что Бара-олень  пасется  здесь  поблизости,
или  что  Хорта-кабан спит  в  ближайшей луже,  а Тарзан,  в  свою  очередь,
разбивал для Ману скорлупу твердых орехов и плодов, или отпугивал Хисту-змею
и Шиту-пантеру.
     Солнце  уже  давно  взошло, и  племя  разбрелось в  поисках  пищи. Ману
указала рукой направление, по которому  ушли обезьяны и в дополнение сказала
несколько слов своим слабым маленьким скрипучим голоском.
     --  Поди сюда, Ману, -- сказал Тарзан, -- ты  увидишь что-то такое, что
заставит  тебя  плясать  и  визжать,  а  твою  маленькую  сморщенную  рожицу
гримасничать от радости. Иди следом за Тарзаном-обезьяной.
     С этими словами он отправился по направлению,  указанному Ману, а около
него, болтая  и визжа,  прыгала Ману-мартышка. На плечах Тарзана  лежало то,
что он украл из хижины Мбонги-вождя накануне вечером.
     Племя бродило  в лесу позади той  прогалины,  где Гунто, Тог  и  Тарзан
накануне  так  измучили Нуму  и  отобрали  у него добычу. Несколько  обезьян
находились на  самой прогалине. Мирно и спокойно  сидели они;  чего  им было
тревожиться?  Разве  не  было  у них трех часовых, карауливших стадо с  трех
различных сторон?  Тарзан научил их  этому  и, хотя он был несколько дней  в
отлучке, охотясь в одиночку и навещая хижину  у моря, они  все еще не забыли
его  предостережений. Теперь  можно было уже  быть  уверенным,  что если они
будут продолжать еще некоторое время ставить часовых, это войдет в обычай и,
таким образом, увековечится.
     Но Тарзан, знавший обезьян лучше, чем они знали сами себя, был убежден,
что они перестанут ставить караульных с того момента, как он от них уйдет, и
теперь  он  рассчитывал  слегка  позабавиться на  их счет  и  дать  им  урок
осмотрительности, играющей в джунглях еще большую роль, чем в цивилизованных
странах.  Если  мы  с  вами существуем  в  настоящее время,  мы обязаны этим
осмотрительности  какого-нибудь  косматого антропоида,  жившего  задолго  до
потопа.   Разумеется,   обезьяны   Керчака  были  всегда   предусмотрительны
по-своему, Тарзан же лишь предложил новый дополнительный способ защиты.
     На северной  стороне просеки был  сегодня поставлен  Гунто.  Он  сидел,
скорчившись на  разветвлении дерева,  откуда можно  было  видеть джунгли  на
значительном  расстоянии. Он первый заметил неприятеля. Шорох  внизу привлек
его внимание,  и  минуту спустя он  увидел часть косматой  гривы  и мохнатой
желтой спины.  Мимолетный взгляд  в  густой  переплет зелени внизу  --  и из
мощных  легких Гунто вырвалось пронзительное: "Криг-а!".  Этот крик служит у
обезьян предупреждением о приближающейся опасности.
     Все  племя  подхватило  этот  крик,  и  "Криг-а!"  прозвучало по  всему
пространству джунглей, пока  обезьяны не укрылись в безопасные  места  среди
нижних веток деревьев. Большие же самцы поспешили туда, где был Гунто.
     Тогда на прогалине показался Нума-лев -- величественный и  могучий -- и
из глубины груди его раздавался хриплый раскатистый  рев.  Шерсть его стояла
дыбом во всю длину мощного хребта.
     Войдя  на прогалину, Нума остановился, и  в  ту же минуту  с  ближайших
деревьев на него посыпался град каменных обломков и сухих сучьев, отломанных
от  старых  деревьев.  Много  раз удары  попадали  в  цель;  потом  обезьяны
спустились  на  землю  и,  набрав еще камней, беспощадно преследовали льва и
дальше.
     Нума обратился в бегство, но ему преградил дорогу целый  ливень  острых
обломков,  а  в конце  просеки Тог встретил  его с громадным обломком скалы,
величиной с человеческую  голову,  и  повелитель  джунглей  упал,  сраженный
камнем.
     С криком, ревом и громким лаем взрослые самцы племени Керчака  ринулись
на  упавшего  льва.  Палки,  камни  и  желтые  клыки  угрожающе  тянулись  к
неподвижно лежащему телу. В  следующий момент Нума, не успев опомниться, был
бы  убит и растерзан,  и  ничего,  кроме кровавой массы  сломанных костей  и
спутанных волос не осталось бы от того, кто был когда-то самым  страшным изо
всех обитателей джунглей.
     Но  в  ту  минуту, когда  палки и камни  были уже  занесены над  ним, а
огромные  клыки  обнажились, чтобы  растерзать его, --  с дерева,  как кусок
свинца,  шлепнулась  тщедушная фигурка с  белыми бакенбардами  и  сморщенным
личиком.  Она упала  прямо  на тело Нумы и  стала  плясать, визжать и громко
бранить самцов Керчака.
     С  минуту  они  стояли,  парализованные  от удивления.  Это была  Ману.
Мартышка  Ману,  маленький  трусишка, проявляя  полное пренебрежение к гневу
великих  Мангани,  прыгала вокруг тела  Нумы-льва и кричала, что Мангани  не
смели бить его. Что это могло значить?
     И когда самцы  остановились,  Ману вытянула руку и  смело схватилась за
мохнатое ухо льва. С напряжением всех своих маленьких сил она тянула тяжелую
голову  до  тех  пор,  пока  она  медленно  не  скользнула  вниз,  обнаружив
растрепавшуюся шевелюру и четкий профиль Тарзана-обезьяны.
     Некоторые из  старых обезьян настаивали на том, чтобы докончить то, что
ими  начато.  Но  Тог, угрюмый, могучий  Тог, одним  прыжком  очутился возле
Тарзана и, сев верхом на безжизненное тело, угрожал каждому, кто  вздумал бы
ударить  товарища его детских игр. И  Тика, его жена, подошла также и заняла
свое место около Тарзана, оскалив клыки. Остальные последовали их примеру, и
под  конец  Тарзан  был окружен кольцом волосатых бойцов, которые  ни одного
врага не подпустили бы близко.
     Удивленный  Тарзан  несколько  минут  спустя  открыл  глаза,  придя   в
сознание. Он посмотрел  вокруг на окружающих  его обезьян, и медленно к нему
вернулось сознание того, что произошло.
     Постепенно широкая улыбка осветила его черты. Ушибов у него было много,
и они причиняли боль; но то благо, которое получилось из этого  приключения,
стоило  того,  во  что  это  обошлось  ему. Он узнал,  что  обезьяны Керчака
послушались его  совета, он узнал также,  что  у него есть друзья среди этих
угрюмых животных,  которых  он  считал  неспособными иметь чувств.  Он узнал
также, что  Ману-мартышка, даже  маленькая  трусливая  Ману, рисковала своей
жизнью, защищая его.
     Для  Тарзана  было очень приятно узнать  все это; но  он  получил и еще
урок, который заставил его  покраснеть. Он всегда был шутником, единственным
шутником  в  этой  свирепой   и  страшной  серьезной  компании;  но  теперь,
полумертвый  от побоев,  он почти  давал  торжественную клятву  раз навсегда
забыть проказы -- почти... но не совсем.
     IX
     КОШМАР
     Чернокожие деревни  вождя Мбонги пировали. А  в  это время над ними  на
ветвях  огромного дерева  сидел Тарзан-обезьяна -- злой, страшный, голодный,
полный зависти.  Охота  была  в  этот день  неудачна; голодные и  сытые  дни
попеременно  выпадают на  долю  даже  крупнейших  хищников  джунглей.  Часто
Тарзану случалось не есть в течение всего того времени, что солнце совершает
свой обход. Иногда проходило несколько лунных месяцев, в течение которых ему
приходилось почти умирать с голоду; но такие времена выдавались не часто.
     Однажды среди травоядных был период каких-то заболеваний, после которых
в долинах несколько  лет почти  отсутствовала  дичь.  Потом  случилось,  что
огромные хищники  кошачьей породы  так быстро расплодились и так  опустошили
страну, что  их добыча, которая была также и добычей Тарзана, была на долгое
время отпугнута из этих мест.
     Но большей  частью Тарзан питался  хорошо. К сожалению, сегодня выдался
неудачный  день; ему не  везло  на охоте, и всякий раз, когда он  выслеживал
добычу,  что-нибудь  мешало ему  овладеть  ею.  И  теперь, когда  он  сидел,
примостившись  на дереве над пирующими  чернокожими, он  испытывал все  муки
голода,  и  острая  ненависть  к  исконным   врагам  волновала  его   грудь.
Действительно, это были муки Тантала -- сидеть тут голодным  в то время, как
эти  Гомангани наполняли себя пищей до верха, так  что их  животы, казалось,
готовы были лопнуть. К тому же, они ели ломти слоновьего мяса.
     Правда, что Тарзан с Тантором были лучшими друзьями,  и  Тарзан никогда
не  отведывал слонового мяса. Но Гомангани  все равно уже убили слона, и так
как они  ели мясо  животного, убитого не Тарзаном, а ими, то Тарзану не было
оснований  терзаться  сомнениями в  этичности своего  поступка,  если бы ему
представился  случай  последовать  их  примеру. Знай  он, что  слон  умер от
болезни  за  несколько  дней до того,  как  чернокожие  нашли его  труп, он,
пожалуй, не пожелал бы с такой страстностью принять участие в их  пиршестве:
Тарзан-обезьяна не был пожирателем трупов. Голод, однако, мог бы притупить и
самый эпикурейский вкус, а Тарзан вовсе не был эпикурейцем.
     Он  был  в  этот   момент