н, оскалив зубы, повернулся  к ближайшей
обезьяне.
     --  Это  Гомангани! --  отвечала обезьяна. -- Пусти  меня, я  его убью.
Гомангани -- наши враги. Дай мне убить его!
     -- Убирайся!  -- зарычал Тарзан. -- Я еще раз говорю  тебе, Гунто: этот
балу принадлежит Тарзану. Отойди прочь, или Тарзан убьет тебя.
     И человек-обезьяна угрожающе надвинулся на Гунто.
     Самец медленно попятился назад, воинственный  и  гордый,  точно собака,
которая при встрече с другой собакой  из гордости не хочет с нею драться, но
в то же время боится повернуться и удрать.
     Подошла привлеченная любопытством Тика. Рядом с  ней ковылял  маленький
Газан. Они, как и другие обезьяны, были сильно удивлены, но Тика не оскалила
своих зубов и не рычала, подходя к ним. Тарзан заметил это и обрадовался.
     -- У Тарзана есть теперь балу! -- сказал он. -- Он и Газан могут играть
вместе.
     --  Да ведь  это Гомангани! -- отвечала  Тика. -- Он убьет  моего балу.
Унеси его, Тарзан! Тарзан засмеялся:
     --  Он  не может убить даже Намбу-крысу! -- отвечал  он.  -- Это  очень
маленький балу, и он к тому же сильно испуган. Пусть Газан поиграет с ним.
     Тика тем не менее  побаивалась за своего  балу.  Несмотря  на  всю свою
свирепость, огромные антропоиды боятся всего. В конце концов, вера в Тарзана
поборола страх,  и  она толкнула  Газана  к маленькому  негру.  Но  инстинкт
заговорил в Газане:  маленькая  обезьяна  оскалила  свои  зубы  и со злобным
плачем кинулась обратно к своей матери.
     В  свою  очередь, и Тяйбо  не проявлял горячего желания к  сближению  с
Газаном, и поэтому Тарзан не настаивал.
     Всю  следующую неделю Тарзан  был очень занят. Он только  теперь понял,
какую  ответственность взял на себя. Ни на минуту нельзя было  оставить балу
одного: за исключением Тики, все обезьяны племени Керчака  желали отделаться
от маленького чернокожего. Это им наверное удалось бы, если бы Тарзан не был
постоянно настороже. Тарзан  брал  с собой своего  Гоубюбалу всюду,  даже на
охоту. Все это, сказать правду, было скучно, да и чернокожий мальчик казался
Тарзану таким глупым и трусливым: он не мог справиться даже с самыми слабыми
зверями джунглей,  и Тарзан не понимал, как Гоубюбалу прожил до  сих пор? Он
принялся за воспитание негритенка. Слабая надежда проснулась в нем, когда он
увидел,  что  Гоубюбалу   научился  произносить  несколько  слов  на   языке
антропоидов, и что  он без  особого  ужаса  теперь взбирается почти на самую
верхушку  дерева;  но одно  обстоятельство смущало Тарзана.  Он часто  видел
детей  в деревне  негров. Он  видел,  как  они  играют и  заливаются звонким
смехом,  но маленький Гоубюбалу  никогда не смеялся. Бывали случаи, когда он
вяло улыбался, но смех был ему чужд.
     Он видел  также, что маленький балу  мало ест и с каждым даем все более
худеет. Вспомнив, как дикая Кала заботилась  о нем,  когда он был маленьким,
он  теперь окружил  всевозможными заботами  маленького негра,  но  все  было
напрасно: Гоубюбалу перестал бояться Тарзана  -- вот все, чего он достиг. Ко
всем же другим живым существам,  населявшим  джунгли, балу по-прежнему питал
страх. Он боялся  джунглей днем,  боялся головокружительных  путешествий  по
верхушкам деревьев. Он  боялся джунглей ночью  и с ужасом ложился  спать  на
обычное ложе  Тарзана, высоко над  землей, откуда были видны рыскающие внизу
страшные звери джунглей.
     Тарзан  не  знал,  что  ему  делать. В нем  текла кровь его  предков --
англичан;  он  не мог легко примириться с мыслью о крушении своих  замыслов,
хотя и  должен был  сознаться, что  его  балу далек от совершенства.  Тем не
менее  он был верен долгу и даже  чувствовал, что полюбил Гоубюбалу, хотя  и
понимал,  что  любит его далеко  не так страстно,  как  Тика своего Газана и
чернокожая мать своего ребенка.
     Чернокожий мальчик мало-помалу  перестал  питать  к  Тарзану  суеверный
ужас. Он постепенно  проникся к нему доверием и  даже восхищением.  Огромный
белый злой бог был с ним  очень  нежен в  то время, как  с другими  жесток и
свиреп.  Он видал,  как белый  бог  расправился  с самцом,  который  пытался
подойти и убить Гоубюбалу: человек-обезьяна с напрягшимися мускулами кинулся
на противника и своими крепкими белыми зубами впился в его шею.  Со свирепым
звериным  ревом и  воем  вцепились они друг в друга, и мальчик убедился, что
дикое рычание его защитника ничем не отличалось от рычания обезьяны.
     Тарзан принес однажды на своей спине целого оленя, которого он убил как
Нума, вскочив ему на спину и погрузив  когти в шею животного. Тяйбо задрожал
от ужаса, но как зачарованный смотрел  на Тарзана. Впервые  проникло  в  его
человеческое сердце смутное желание --  стать похожим на  человека-обезьяну.
Но у маленького негра  не было той божественной искры, которая горела в душе
у белого мальчика. Ему не  удалось, подобно Тарзану, усвоить в детстве быт и
природу диких зверей джунглей.  Тарзану помогало  воображение, а воображение
есть наивысший ум.
     Фантазия  создает  мосты,  города   и   государства.  Звери   не  умеют
фантазировать,  негры  обладают фантазией  лишь в  слабой степени,  но сотни
тысяч  людей  культурных  рас  владеют  этим  высшим даром  и  благодаря ему
господствуют над землею.
     В то  время,  как  Тарзан  заботился  о  будущем  своего  балу,  судьба
распорядилась мальчиком по собственному усмотрению. Удрученная горем Момайя,
мать  Тяйбо, обратилась за помощью к волхву своего села,  но он ей ничем  не
помог. Хотя Момайя и дала ему двух коз,  он все же не вернул ей Тяйбо и даже
не  сказал,  где  находится  ее мальчик.  Момайя, однако,  была  женщиной  с
характером и, будучи  сама  из другого  племени, не очень доверяла волхву из
племени  ее  мужа. Когда же заклинатель  демонов намекнул, что  ей  придется
пожертвовать еще двумя жирными  козами за более верные сведения об  ее сыне,
то  она  рассердилась  и  дала  волю  своему языку. Ее отповедь  имела очень
быстрый, но своеобразный успех:  кудесник поспешил  убраться, унося с  собой
хвост зебры и чудодейственный котел.
     Когда же он исчез,  и  Момайя  немного успокоилась, она снова предалась
горьким думам о своем Тяйбо. Как узнать, жив ли он или нет?
     Ей  было  известно, что белый демон не  ест человеческого мяса, так как
убивая черных воинов, он  не прикасался к  их трупам. С другой стороны, труп
Тяйбо до сих пор нигде не обнаружен, и из этого Момайя заключила, что ее сын
жив. Но где же он находится?
     Она  вспомнила  про Буковаи-нечистого, который  жил  в горной пещере на
севере  от села Мбонги.  Старый  Буковаи -- это  знали все  --  жил вместе с
нечистыми  духами.  Лишь  немногие  отваживались  посещать  его;  во-первых,
Буковаи внушал неграм ужас своим темным ремеслом и своими двумя гиенами, про
которых  было  достоверно  известно, что  они  вовсе  не гиены,  а оборотни;
во-вторых, Буковаи  страдал отвратительной болезнью, которая и  побудила его
жить отшельником -- страшная язва медленно разъедала ему лицо.
     Момайя решила, что точные  сведения о Тяйбо ей может дать  только такой
колдун, который находится в дружбе с  богами и демонами, так как украл Тяйбо
или бог, или демон. А таким именно  колдуном и был Буковаи. Но даже она  при
всей  своей великой материнской  любви  дрогнула  при  мысли  о  том, что ей
предстоит длинное  путешествие по темным джунглям к далеким горам,  в жуткую
пещеру Буковаи-нечистого и его демонов.
     Материнская любовь  -- одна из тех человеческих  страстей,  которые  на
своем  пути  сметают все преграды.  Она побуждает  слабых и  хрупких  женщин
совершать героические подвиги. Момайя  не была ни слабой, ни хрупкой, но она
была женщиной невежественной, суеверной  дикаркой.  Она верила  в  чертей, в
черную магию  и  в колдовство. Джунгли в  ее представлении кишели существами
еще более опасными, чем львы  и пантеры, например,  духами, которые, являясь
человеку под видом добрых тварей, могут причинить ему страшный вред.
     От  одного  из воинов  Мбонги, который,  заблудившись, попал однажды  в
логовище Буковаи,  мать  Тяйбо  узнала,  как пройти  к  этим  горам.  Пещера
нечистого, -- говорил воин,  -- находится  там,  где  течет  небольшой ручей
между двух гор. Эту гору легко узнать  по высокому гранитному утесу, которым
она  кончается. Другая гора, что  лежит к  западу, ниже  первой и совершенно
лишена  растительности,  за  исключением  единственной  мимозы  на самой  ее
вершине.
     -- Обе горы, -- уверял воин, -- видны издалека и резко выделяются среди
окружающей  их  местности.  -- Он,  однако, отговаривал  мать Тяйбо от этого
безумного и опасного  путешествия и напомнил ей все, что она уже знала: если
даже сам Буковаи ей не страшен, то она по дороге к нему или на обратном пути
обязательно встретит злого духа или же дикого зверя, который ее растерзает.
     Воин предупредил об этом мужа Момайи. Последний, не рассчитывая на свое
личное  влияние,  отправился к  вождю Мбонге,  прося  его  воздействовать на
своенравную супругу. Мбонга позвал Момайю и стал ей грозить самыми страшными
наказаниями,   если  она  посмеет  осуществить  свое  безумное  предприятие.
Участие, проявленное старым  вождем в этом деле,  объяснялось  исключительно
той стародавней  связью,  которая  всюду  соединяет религию  и  государство.
Местный колдун, который знал щекотливые  тайны своего ремесла лучше, чем кто
бы то ни  было, ревниво относился  к славе других кудесников. Буковаи же был
известен повсеместно как  великий чародей, и поэтому кудесник племени Мбонга
очень боялся,  что в случае нового успеха Буковаи, многие жители села пойдут
к  нему толпой,  и все обильные дары достанутся нечистому.  Мбонга  же,  как
вождь, получал от местного кудесника в свою пользу весьма значительную часть
этих  приношений  и  само собой  разумеется,  что  он не мог  никоим образом
рассчитывать на такое же сотрудничество с Буковаи...
     Но Момайю, отважившуюся на такое страшное дело, как посещение Буковаи в
его  звериной  берлоге,  разумеется,  не  мог  остановить  страх  наказаний,
которыми ей грозил втайне презираемый ею Мбонга. Она притворно согласилась с
его  доводами,  но  немедленно  вернулась  к себе в  хижину и  снарядилась в
далекий путь.
     Конечно,  было бы  лучше  выйти  днем, но при создавшемся положении это
было  невозможно: днем нельзя было вынести из деревни ни пищи, ни оружия, не
возбудив при этом любопытных толков, которые тотчас бы дошли до Мбонги.
     Итак,  Момайя  решила дождаться наступления ночи.  Когда  стемнело, она
успела проскользнуть в ворота деревни, пока их еще не заперли, и скрылась во
мраке  джунглей.  Ей было очень  страшно.  В пути она часто останавливалась,
затаив дыхание, и прислушивалась  к реву исполинских кошек. Бесконечно долго
шла  она  к  таинственной пещере, шла,  не зная времени,  как  вдруг  глухое
рычание, раздавшееся сзади нее, заставило ее остановиться.
     Сильно забилось ее сердце. Где-то поблизости хрустели  сучья под ногами
мощного  зверя.  Вокруг  Момайи  возвышались  гигантские  деревья  джунглей,
покрытые мхом и цепкими  вьющимися  растениями. Она схватилась  рукой за сук
ближайшего дерева и с ловкостью обезьяны вскарабкалась на него.  Уже сидя на
нем, она видела, как  огромный зверь  с  грозным ревом, от  которого дрожала
земля, пробежал мимо и толкнул ствол того дерева, где она нашла себе приют.
     Момайя  сидела,  притаившись в  листве дерева. Она не могла  не  отдать
должного своей  предусмотрительности: к счастью,  она не забыла  захватить с
собой  сушеное человеческое ухо, которое висело  сейчас  на  ее  груди.  Она
получила этот амулет от  кудесника своего племени  еще в детстве, и по своей
силе это  средство  было куда действеннее, чем все бессмысленные  заклинания
колдуна в деревне Мбонги.
     Всю  ночь  просидела  Момайя  на  дереве,  не решаясь спуститься вниз в
беспросветную тьму,  несмотря на  то, что лев  давно уже скрылся в джунглях.
Она боялась попасть в лапы других зверей. И только на рассвете  рискнула она
продолжать свое прерванное путешествие.
     ***
     Тарзан-обезьяна убедился, что его балу не может подавить инстинктивного
страха перед обезьянами племени Керчака, что в то же время мальчику угрожает
постоянная  опасность  со  стороны  взрослых обезьян. Поэтому Тарзан  боялся
оставлять его одного и брал чернокожего детеныша с собой на охоту, все более
удаляясь от постоянного пристанища антропоидов.
     Углубляясь в джунгли, он  проник в незнакомую ему местность к северу от
стоянки обезьян.  Эта местность изобиловала дичью и водой, и поэтому  Тарзан
не торопился возвращаться к своему племени.
     Маленький  Гоубюбалу стал по мере удаления от племени Керчака проявлять
все больший интерес к жизни. Он бежал вслед за Тарзаном, когда тот спускался
на землю, и даже карабкался вместе со своим защитником на верхушки деревьев.
Однако мальчик был печален  и чувствовал себя одиноким в  джунглях. Он  стал
заметно худеть. Этот юный  каннибал не был  особенно разборчив в еде, но все
же часто брезговал той  пищей, которая считалась изысканным гастрономическим
блюдом у обезьян.
     Зрачки  его  больших глаз расширились, щеки  впали. Он так похудел, что
можно было пересчитать  все  косточки на  его  теле. Может  быть, постоянный
страх  оставил на  нем более  глубокие следы,  чем дурное  питание. Тарзан с
грустью  заметил, как негритенок тает с каждым  днем. Он уже  начинал терять
надежду,  что его балу станет здоровым и  сильным мальчиком. В  одном только
направлении Гоубюбалу сделал большие успехи --  он начал говорить  на  языке
обезьян. Теперь  Тарзан уже мог  объясняться с  ним, дополняя  скудный  язык
обезьян оживленной  жестикуляцией, но Гоубюбалу говорил мало и ограничивался
короткими ответами  на  заданные вопросы. Его скорбь  была  слишком велика и
тяжела,  чтобы  он  мог  с  легким  сердцем окунуться в  жизнь джунглей.  Он
тосковал по  Момайе, которая  для нас с  вами  казалась  бы  отвратительной,
страшной, отталкивающей  негритянкой,  а  для Тяйбо же она  была его дорогой
мамой,  воплощением единственной  великой самоотверженной любви,  которая не
сгорает в пламени огненной страсти.
     Во  время охоты Тарзан  замечал многое и  думал  о  многом. Однажды они
встретили Сабор. Львица выла, лежа на низкой траве.  Вокруг  нее резвились и
играли ее балу  -- два пушистых шарика.  Но ее  большие глаза  были обращены
вниз -- на неподвижно лежавшее у нее  в ногах существо,  которому никогда не
суждено было больше играть.
     Тарзан понял  скорбь матери. Увидев львицу, он хотел, было,  подразнить
ее, но горе Сабор тронуло его. У него самого был свой  Гоубюбалу, и он  знал
по  себе,  что  дети причиняют родителям  одни только заботы и  хлопоты.  Он
сочувствовал  Сабор,  а несколько месяцев тому назад он не понял бы ее горя.
Глядя на нее, он неожиданно  вспомнил Момайю, с ее спицей в  носу и отвисшей
нижней  губой.  Тарзан  понял  теперь,   какое  сильное  горе  испытала  эта
безобразная женщина; и он вздрогнул. Странная работа ума, которая называется
ассоциацией идей,  соединила  в его мыслях Момайю с  Тикой.  Что станется  с
Тикой, если  у нее отнимут Газана?  Тарзан  даже  свирепо  зарычал при  этой
мысли,  словно Газан  был его  балу. Услыхав крик своего защитника, Гобюбалу
стал всматриваться в  чащу, думая, что  Тарзан  выследил  добычу. С горящими
желто-зелеными  глазами  вскочила  Сабор  с   земли.   Навострив  уши,   она
размахивала своим  хвостом и, раздув ноздри, стала нюхать. Оба  ее детеныша,
бросив играть,  тесно  прижались к ней.  Оттопырив уши  и  наклонив  головы,
выглянули они из-под ее ног, боязливо озираясь по сторонам.
     Тряхнув  черной  шевелюрой,  Тарзан отвернулся  от  Сабор и  умчался  в
джунгли; но весь день вставали перед ним один за другим образы Сабор, Момайи
и  Тики  -- львицы,  людоедки  и  обезьяны-самки,  которых  в глазах Тарзана
равняло общее им всем чувство материнской любви.
     ***
     На третьи сутки в полдень Момайя  наконец увидела  перед  собой  пещеру
Буковаи-нечистого.  Для защиты  от диких  зверей старый колдун  устроил  при
входе  в свою берлогу  решетчатую  дверь  из  скрещенных  сучьев  гигантских
деревьев джунглей, которая была теперь  полуоткрыта.  За дверью зияла пещера
-- темная, таинственная и страшная. Момайя вздрогнула, словно подул холодный
ветер  в дождливую погоду. Никаких  признаков жизни  не было  заметно внутри
жилища  колдуна, но у Момайи было такое  чувство, словно из  темноты  злобно
глядели  на  нее  чьи-то  жуткие, невидимые глаза. Снова вздрогнула она,  но
превозмогла страх  и шагнула внутрь. И  вдруг из глубины подземелья раздался
неистовый, не человеческий и не  звериный крик -- и даже не  крик, а  адский
хохот.
     Со стоном отпрыгнула Момайя  назад  и кинулась обратно в джунгли. Сотню
ярдов пробежала она  по  лесу, пока не  пришла в  себя. Затем остановилась и
стала  прислушиваться.  Неужели  все  ее  труды,  перенесенные  страдания  и
опасности пропали даром?
     Она пыталась заставить себя подойти к пещере ближе, но ужас парализовал
ее.
     Печальная, унылая шла она обратно в село  Мбонги. Она шла, сгорбившись,
словно старуха, несущая на  своих плечах тяжелое бремя прожитых лет, печалей
и страданий, усталой походкой, спотыкаясь на каждом шагу. Весна ее молодости
прошла.
     Слепой страх  и страдания парализовали ее ум, и она еле протащилась еще
сотню ярдов. И внезапно ее воображению представился грудной ребенок, сосущий
ее грудь, а  потом стройный мальчик, который, резвясь и играя, скакал вокруг
нее, и оба они  были  Тяйбо -- ее Тяйбо!  Момайя  выпрямилась.  Она тряхнула
головой,  повернулась  и  смело  пошла обратно  к пещере  Буковаи-нечистого,
Буковаи-колдуна.
     Снова раздался  внутри  пещеры  нечеловеческий  хохот,  который  не был
смехом.  Момайя поняла  теперь, что  это такое. Это был жуткий голос  гиены.
Держа свое копье наготове, она громко позвала Буковаи.
     Вместо Буковаи вынырнула из глубины  пещеры отталкивающая голова гиены.
Момайя замахнулась над ней копьем.  С сердитым фырканьем угрюмый безобразный
зверь  попятился назад. Снова позвала Момайя колдуна  по имени. И в ответ из
мрака раздалось неясное бормотание не то человека, не то зверя.
     -- Кто пришел к Буковаи? -- услыхала она.
     -- Это Момайя! -- отвечала женщина. -- Момайя из села Мбонги.
     -- Что тебе надо?
     -- Мне нужно  хорошее зелье, которое было бы лучше тех,  что делает наш
колдун  в  селе Мбонги, --  отвечала  Момайя. -- Великий белый бог  джунглей
украл моего Тяйбо, и мне нужно  достать зелье, которое вернет  мне его,  или
укажет, где он находится.
     -- Кто это Тяйбо? -- спросил Буковаи.
     Момайя ответила.
     -- Зелья Буковаи очень  хороши! -- раздался тот  же голос. -- Даже пяти
коз и новой циновки будет мало, чтобы заплатить за зелье Буковаи.
     -- Достаточно и двух коз, -- заявила Момайя. Желание выторговать лишних
трех коз  было  настолько сильно, что Буковаи вышел из пещеры.  Когда Момайя
увидела  его,  то  она  пожалела, что он не остался в пещере. Словами нельзя
передать, как безобразно было разъеденное язвой лицо Буковаи. Момайя поняла,
почему  Буковаи не слышно, когда он говорит. Справа и  слева  от него стояли
две  гиены, которые, как твердила молва, были его  единственными постоянными
спутниками.  Они  оглушительно визжали,  выли  и хохотали.  Все  вместе  они
составляли необыкновенное трио -- самые  отталкивающие  звери вместе с самым
безобразным человеком.
     -- Пять  коз и новую циновку, -- пробормотал Буковаи. Момайя  надбавила
цену.
     -- Две козы и циновку.
     Но Буковаи твердо стоял на своем.
     Торг  длился  около получаса.  Гиены  все  это время фыркали,  рычали и
заливались  своим  ужасным  хохотом. Момайя решила  в  крайнем  случае  дать
колдуну  все,  что  он  требовал,  но  она,  как  негритянка,  не  могла  не
торговаться. Отчасти  ее старания увенчались успехом, так к