уже закончилась, и медленно побрел к маленькому болоту, куда
обезьяны его племени ходили на водопой. Странно было то, что он на  этот раз
не издал победного клича над трупом поверженного врага. Вероятно потому, что
Хиста в  его  глазах не  была  зверем.  Слишком уж  отличалась  она  во всех
отношениях  от остальных обитателей джунглей. Впрочем, Тарзан  не раздумывал
об этом. Он знал одно: он ненавидел Хисту!
     Утолив  жажду,  он прилег в тени  дерева на  мягкой траве.  Он вспомнил
недавний  бой со  змеей.  Странным  казалось ему  то,  что  Тика добровольно
кинулась в объятия отвратительного чудовища. Что ее двинуло на это? И почему
сделал он  то же,  что сделала Тика? Ведь Тика не принадлежала  ему, также и
балу Тики? И Тика, и балу принадлежали Тогу.
     Почему  же он,  Тарзан, бросился  спасать их? Как Тарзан  не ломал себе
голову,  он  не мог  объяснить своего поведения.  Он  считал  это  таким  же
непроизвольным поступком, как и то, что он даровал жизнь старику Гомангани.
     V
     ТАРЗАН И ЧЕРНОКОЖИЙ МАЛЬЧИК
     Сидя под огромным деревом, Тарзан вил из трав новую веревку для аркана.
Тут  же  лежали  остатки  прежнего, разодранного  в клочья когтями и  зубами
Шиты-пантеры.  Лишь небольшая часть  веревки  лежала  на траве,  потому  что
свирепой кошке не удалось освободиться из аркана, и она унеслась в джунгли с
петлей, болтавшейся вокруг ее пятнистой шеи, и с концом  веревки, задевавшим
за кусты.
     Тарзан улыбнулся, вспомнил яростный гнев Шиты, ее  попытки освободиться
от стягивавшей шею петли и жуткий рев, в котором слышны были ненависть, гнев
и страх. Он улыбнулся,  воскресив в памяти картину  позорного бегства зверя.
Но  он жаждал сейчас  новых побед и потому быстро  приводил  в  порядок свой
аркан.
     Из всех арканов, свитых Тарзаном, это был самый тяжелый, самый крепкий.
Человек-обезьяна  мечтал, что сам Нума-лев попадется  в аркан. Он чувствовал
себя  великолепно,  и  голова  его  работала  так  же быстро,  как  и  руки.
Великолепно   чувствовали  себя  и   обезьяны   племени  Керчака,  бродившие
поблизости в поисках пищи.
     Их не  смущали мысли о будущем,  и  лишь  неясно воскресали в их памяти
сцены  из  недавнего прошлого.  Сладостный  процесс насыщения  доставлял  им
бессознательную радость.  Потом они уснут --  в этом заключалась их жизнь, и
они наслаждались ею  не меньше, чем мы с вами --  так же, как наслаждался ею
Тарзан. Возможно даже, что жизнь ощущалась ими полнее и радостнее, чем нами,
так  как диким зверям в  джунглях незнакомы  наши порывы к неведомому,  наши
отклонения  от законов природы. А что может доставить больше счастья, больше
удовольствия, чем исполнение своего предназначения?
     Газан, маленький балу Тики, играл рядом с Тарзаном, а  Тика бродила  на
противоположном конце луга в  поисках пищи. И Тика,  и мрачный Тог перестали
теперь  относиться  с недоверием  к Тарзану и не боялись  больше  за  своего
первенца,  когда  Тарзан подходил к нему. Разве человек-обезьяна  не кинулся
навстречу верной смерти, чтобы спасти Газана от когтей и зубов  Шиты?  Разве
не ласкает он детеныша и не нянчится с ним почти с материнской нежностью? Их
опасения исчезли, и Тарзану  приходилось теперь неоднократно  выполнять роль
обезьяньей няньки --  занятие, которое никогда не теряло своей прелести, так
как  в  Газане  он  видел  неисчерпаемый  источник  нежданных  откровений  и
интересных развлечений.
     Детеныш  научился  взбираться  на  дерево  --  искусство,  которое  ему
пригодится потом, когда ему более всего потребуется быстрота и умение лазить
на деревья. Взбираясь на дерево, под которым сидел Тарзан, на  высоту 15--20
футов, Газан быстро  подтягивался на  руках и осторожно  опускался на нижнюю
ветвь  посидеть на ней и немного отдохнуть;  затем, гордый своими  успехами,
спускался  на землю и снова  карабкался наверх. Иногда  и даже  сравнительно
часто (ведь он был  обезьяной), его внимание  отвлекалось жуками,  червями и
крохотными полевыми мышами,  и он  бегал тогда за ними; ему удавалось иногда
поймать жука; но никогда не мог он настичь полевую мышь.
     Он чуть не упал, споткнувшись о веревку Тарзана. Он пустился  бежать по
лужайке, схватив ее  своей  крохотной лапкой и выдернув другой конец из  рук
Тарзана. Тарзан вскочил, быстро погнался за детенышем и стал  ласково  звать
его обратно.
     Газан  бежал  к своей матери.  Секундой позже подбежал  к ней и Тарзан.
Тика  взглянула  на  них  и, увидев  бегущего  Газана  и  преследующего  его
человека,  оскалила клыки и  ощетинилась;  но  узнав  Тарзана,  успокоилась,
повернулась  к нему задом  и углубилась в поиски корма.  Тарзан догнал балу.
Газан отчаянно пищал и визжал,  когда человек схватил  его, но  Тика даже не
взглянула на них. Она теперь не боялась за  своего первенца, когда тот играл
с Тарзаном. Разве не спас Тарзан ее балу дважды от смерти?
     Отняв у балу веревку, Тарзан сел под дерево и продолжал работать. Но он
все  время был  настороже, так  как шаловливый балу  только и ждал  удобного
случая, чтобы снова украсть веревку.
     Несмотря на это, Тарзан  быстро  кончил работу. Аркан был сделан лучше,
чем когда-либо. Он подарил Газану остатки прежнего аркана. Это была полезная
игрушка: Тарзану хотелось передать детенышу  свои  познания,  чтобы  тот  со
временем  мог  ими  воспользоваться.  Врожденная  способность  к  подражанию
поможет крошке усвоить приемы обращения Тарзана с его любимым оружием.
     Тарзан перекинул через плечо свой аркан и отправился в джунгли, а Газан
с ребячьим восторгом кружился по поляне с болтающейся сзади него веревкой.
     Не голод, а другое намерение побудило Тарзана отправиться на охоту: ему
хотелось испытать пригодность нового  аркана. Он  все  время думал о Газане.
Детеныш  уже  давно  полюбился  ему.  В  начале  просто  потому, что он  был
детенышем Тики. Затем он ему стал нравиться сам по себе. У Тарзана сказалась
живая душевная потребность излить  на  ком-нибудь свою любовь -- стремление,
свойственное всем представителям человеческого рода. Тарзан завидовал  Тике.
Правда,  Газан  проявлял  к своему  безволосому приятелю  несравненно  более
горячие  чувства, чем  к угрюмому отцу,  но во всех серьезных случаях жизни,
когда  ему  было страшно или больно, или он чувствовал голод, детеныш прежде
всего бежал  все-таки к Тике и у  нее искал зашиты и приюта. И Тарзан тяжело
переносил  свое одиночество и страстно жаждал найти существо, которое искало
бы только у него защиты и приюта.
     У Тога  была Тика.  У Тики  --  Газан.  И  почти  каждая из  обезьян их
племени,  самец или самка, имела любимое и любящее существо. Тарзан не  умел
точно выразить свои мысли; он только знал, что  жаждал того, в чем ему  было
отказано -- жаждал чувства, которое связывало Тику с  ее  балу. Он завидовал
Тике желал иметь собственного родного балу.
     Он знал, какая сплоченная семья у Шиты с ее детенышами. В глубокой чаще
джунглей,   около  мрачных  утесов,  где  не  чувствовался  даже  полуденный
тропический зной, в тени  густого кустарника находилось логовище Нумы-льва и
Сабор-львицы. Тарзан часто заставал  их там. Он видел, как играют вокруг них
маленькие шаловливые детеныши. И молодая лань пасется вместе с Барой-оленем.
И Буто-насорог  тоже имеет  безобразного,  крохотного балу. В  джунглях  все
имели своих балу, все, кроме Тарзана.
     Им овладело грустное раздумье. Но когда чуткие ноздри человека-обезьяны
уловили запах дичи, ход его мыслей  сразу переменился.  С кошачьей ловкостью
вскочил он на сук  дерева, раскинувшегося над  водопоем. Здесь утоляли жажду
тысячи диких обитателей этих диких джунглей.
     Много  тысяч  раз  служило  это  огромное  старое  дерево  убежищем для
кровожадных  охотников, которые ожидали  у водопоя  появления добычи. Не раз
орошали кровью своих жертв его пышную листву Тарзан-обезьяна, Шита-пантера и
Хиста-змея...
     К  водопою приближался Хорта-вепрь. Со своего дерева Тарзан увидел его.
Мощные клыки и свирепый  нрав служили Хорте защитой против  самых  страшных,
голодных и сильных зверей в джунглях.
     Но  Тарзану хотелось есть; а когда он был голоден, он нападал  даже  на
сильнейшего врага, если только  тот был  съедобен.  Как в  битве,  так  и  в
утолении   голода,  человек-обезьяна  проявлял  даже  большую  дикость,  чем
страшные звери джунглей. Он не знал  чувства  страха и не  щадил  никого, за
исключением тех  случаев, когда  таинственная,  неведомая сила останавливала
уже занесенную  над жертвой руку -- сила, которую он не мог постичь, так как
не  знал  ни  своего  происхождения,  ни  тех  таинственных  нитей,  которые
связывали его с цивилизацией и гуманностью.
     Итак,  не  дожидаясь более мелкой добычи,  Тарзан быстро закинул  петлю
нового  аркана  на шею  зверя.  Лучшей  пробы  для  веревки  нельзя  было  и
придумать.  Свирепый вепрь кидался из стороны в сторону; но, несмотря на все
свои старания, ему все  же не удалось освободиться от крепко стягивавшей его
шею петли. Конец аркана Тарзан привязал к дереву.
     Хорта  метался  и  рвался  напролом.  Он  грыз  мощными  клыками  ствол
громадного дерева. Тарзан, выждав время, прыгнул  на землю. В руке он сжимал
свой длинный охотничий нож. Не одну услугу  оказал ему этот надежный товарищ
с тех пор, как помог ему расправиться с Болгани-гориллой.
     Тарзан стал подходить к Хорте. Кабан повернул к нему свою морду.
     Броситься на могучего Хорту-вепря с небольшим охотничьим ножом  в руках
было  совершенным безумием. Так могло казаться  всякому, кто знал Хорту лишь
по наслышке, а Тарзана и вовсе не знал.
     Хорта   остановился   перед  человеком   и   стал   на   него  глядеть.
Отвратительные глубоко сидящие глаза  зверя сверкали как  уголья. Он тряхнул
своей огромной головой.
     -- Пожиратель грязи!  -- произнес  белый гигант.  -- Ты ешь  нечистоты!
Даже твоя  туша  воняет,  но  она  жирна  и вкусна. Я сегодня буду есть твое
сердце, обладатель самых  мощных клыков!  Пусть мое  сердце станет  таким же
диким, как твое!
     Хотя Хорта и  не понимал значения этих слов, он все же  рассвирепел. Он
видел  перед   собой   голого  мужчину  --   безволосое,   слабое  существо,
осмелившееся стать на его пути-- и он бросился в атаку.
     Тарзан  ждал,  когда  вепрь  поднимет  вверх свою  страшную  морду.  Он
рассчитывал  тогда  нанести ему  удар  в  грудь.  Хорта  поднял  морду --  и
человек-обезьяна быстрее молнии  подскочил к зверю,  присел на корточки и со
всей  силой  всадил длинное  острие охотничьего ножа  в сердце  Хорты-вепря.
Затем  он быстро  отскочил в сторону  и стал глядеть на предсмертную  агонию
кабана, а секундой позже уже лакомился горячим окровавленным сердцем зверя.
     Насытившись, Тарзан помчался дальше, в самую глубь джунглей; он сегодня
был  в  особенно  бодром состоянии  духа и потому не  прилег отдыхать в тени
дерева,  как он  имел  обыкновение  делать  после  еды.  К  селению  Мбонги,
чернокожего  вождя, лежал  его путь --  к  людям  страстно  ненавистного ему
племени.
     С реки, протекавшей через село негров, повеяло ветром. Тарзан подошел к
селению  со  стороны  реки.  Жизнь реки  всегда  привлекала  Тарзана.  Он  с
удовольствием любил дразнить Джимму -- сонного крокодила, когда тот грелся в
лучах солнца,  и  весело было пугать  стиравших свое  скудное  одеяние самок
Гомангани и их балу, играющих на солнце.
     Одна женщина с ребенком отошла по берегу несколько дальше обычного. Она
искала раковины, которые можно было найти только в тине на берегу. Это  была
молодая  негритянка,  лет  тридцати. Ее  зубы  были  заострены,  так как она
принадлежала к племени, которое  питалось человеческим мясом. На нижней губе
у  нее висела грубая медная серьга, оттягивавшая губу  книзу, обнажая нижний
ряд зубов и десну. В носу торчала деревянная тонкая  спица, в ушах, на лбу и
щеках  висело  множество металлических украшений. Подбородок и  верхняя губа
были  раскрашены, и густые краски расползались по  всему лицу. Женщина  была
совсем голая, только  легкий пояс из трав покрывал  ее бедра. Все считали ее
красавицей, и она  сама тоже;  будучи  из чужого  племени, она  пользовалась
среди воинов Мбонги большим почетом.
     Ее  ребенок был мальчик  лет  десяти,  стройный и  для негра  красивый.
Тарзан, спрятавшись в густом кустарнике, глядел на обоих из своей засады. Он
хотел,  бросившись  вперед,  свирепо  зарычать, чтобы  насладиться  картиной
бегства  испуганной самки  и ее балу; но какое-то  сложное  чувство удержало
его. Перед  ним  стоял балу,  который был во всем подобен ему. Правда,  кожа
мальчика была черной, но разве  это важно?  Тарзан не видал белых  людей. Он
был  уверен, что представляет  собой единственный  экземпляр  этой  странной
породы.
     Тарзану вдруг  пришла  идея:  а что  если сделать этого мальчика  своим
балу? Он будет  заботиться о нем, кормить, защищать и сообщать ему тайны тех
знаний, которыми  обладает лишь  он один, Тарзан, получеловек, полуобезьяна,
изучивший вдоль  и поперек джунгли, от  их вязкой почвы и до верхушек  самых
высоких деревьев.
     Тарзан развязал  аркан  и  направил  петлю.  Мать  и сын, не подозревая
страшного врага, продолжали искать раковины  в тине, копаясь в ней короткими
палками.
     Тарзан находился позади  них, петля  аркана лежала  на  земле.  Быстрым
движением  взметнул  он петлю выше  головы, и,  плавно рассекая воздух,  она
взвилась  над  беспечно играющим  мальчиком,  и  упала ему на плечи.  Тарзан
потянул ее  к  себе.  Ребенок  испустил отчаянный крик.  Мать  обернулась  и
увидела перед собой белого гиганта, который стоял  поодаль  и  тащил  к себе
судорожно мечущегося мальчика.
     С   криком   ужаса   и    гнева   бесстрашно   бросилась   женщина   на
человека-обезьяну. Было ясно, что она не отступит даже  перед смертью, чтобы
отстоять своего ребенка. Лицо ее было отвратительно и ужасно, даже в обычное
время. Но,  распаленная  гневом, она производила чудовищное  впечатление.  И
человек-обезьяна невольно отступил  перед нею, но не  в страхе, а из чувства
гадливости. Чувство страха было ему неведомо!
     Чернокожий балу царапался и  кусался, но Тарзан схватил его под мышку и
скрылся в  лесной  чаще  в  тот  самый  момент, когда  разъяренная  женщина,
подбежав к нему, едва не отняла своего ребенка. И потом, когда он пробирался
по девственной  чаще джунглей,  он не переставал  думать  о  странных самках
Гомангани, которые так же сильны, как и самцы.
     Крики и угрозы женщины еле  доносились издалека.  Тарзан  остановился и
стал  рассматривать  свою добычу. Чернокожий  мальчик от ужаса перестал даже
кричать и царапаться.
     Испуганными,  широко  раскрытыми  глазами  смотрел  мальчик  на  своего
похитителя.
     -- Я  -- Тарзан, -- заявил  человек-обезьяна на языке антропоидов. -- Я
тебе не причиню вреда. Ты теперь  балу Тарзана. Тарзан тебя защитит. Он тебя
будет кормить. Все, что есть лучшего в джунглях, будет твоим, так как Тарзан
-- могучий  охотник. Не бойся никого, даже  Нумы-льва,  потому что Тарзан --
великий охотник. В джунглях нет равного Тарзану -- сыну Калы. Не бойся!
     Но  ребенок  плакал и  дрожал.  Он не знал языка исполинских обезьян, и
речь  Тарзана  казалась ему ревом  лесного зверя. Кроме того, он слыхал  про
этого  злого белого  лесного  бога по рассказам  старших.  Белый  демон убил
Кулонгу  и многих других воинов вождя Мбонги. В ночной темноте проникал этот
злой  дух в деревню, похищая стрелы и яд,  пугая женщин, детей и даже  самых
смелых воинов. Было известно, что этот гадкий  бог пожирает маленьких детей.
Сколько раз  об  этом  говорила  ему мать, когда  он шалил и не слушался,  и
грозила отдать его белому демону, если он будет себя плохо вести.
     -- Тебе холодно,  Гоубюбалу? --  спросил Тарзан. Он назвал его на языке
обезьян, за  неимением  другого имени, "черным детенышем мужского  рода". --
Солнце светит, почему же ты дрожишь?
     Тяйбо ничего не понял, но он кричал изо всех  сил и просил белого  бога
отпустить  его  к  своей  маме,   обещая  с   этого  дня  вести  себя  самым
безукоризненным образом.  Тарзан качал головой. Он  не  понимал  ни  единого
слова.  Но  это  пустяки.  Он  научит  Гоубюбалу  языку,  на  котором  можно
разговаривать. Для  Тарзана было ясно, что лепет Гоубюбалу не  имел никакого
смысла.  Звуки, издаваемые  балу,  были так  же бессмысленны, как  щебетанье
глупых птиц. Самое лучшее, думал  человек-обезьяна, это воспитать балу среди
обезьян племени Керчака: там он  услышит,  как  Мангани  разговаривают между
собой, и таким образом он скоро научится говорить как следует.
     Тарзан вскочил на качающийся сук дерева, которое широко раскинулось  во
все  стороны,  выпрямился и  приказал  ребенку  следовать за  собой; но  тот
судорожно  цеплялся за  сук  дерева  и плакал.  Этот  мальчик,  родившийся в
Африке,  конечно,  лазал  много  раз по деревьям,  но  мысль о  том, что ему
придется  мчаться по лесу, перескакивая  с сука на сук, вслед за  этим белым
демоном, наполняла его детское сердце безграничным ужасом.
     Тарзан глубоко вздохнул.  Вновь  приобретенному  балу не хватало многих
элементарных познаний. Сердце  сжималось у него при  мысли об этом отсталом,
хрупком  детеныше.  Он   попытался  принудить  Тяйбо  следовать   за  собой,
подталкивая его, но ребенок не  двигался с места. Тогда Тарзан схватил его и
понес на спине.
     Тяйбо  перестал кусаться  и царапаться. Бежать было немыслимо.  Если бы
даже ему удалось спуститься на землю, он вряд ли сумеет найти  дорогу домой.
А  если и сумеет,  то лес полон львами,  леопардами и  гиенами, которые, как
великолепно  знал  Тяйбо,  питали  особое   пристрастие  к  мясу  чернокожих
мальчиков.
     Страшный белый  бог  еще  не сделал ему ничего худого.  Но Тяйбо не мог
рассчитывать на такое же бережное отношение к своей особе со стороны ужасных
зеленоглазых пожирателей людей. Приходилось  выбирать меньшее из двух зол, и
поэтому черный балу покорился и дал себя нести белому демону куда угодно.
     Но когда  Тарзан  быстро  помчался с  ним по  деревьям,  маленький балу
закрыл в страхе глаза, чтобы не видеть ужасной пропасти, которая разверзлась
под ним. Никогда еще в своей жизни ребенок не  переживал такого смертельного
страха. Но этот  страх был непродолжителен.  Хотя  белый гигант  с ужасающей
быстротой  несся  по  деревьям, в  сердце  Тяйбо  стало  проникать  странное
ощущение  доверчивости  и   спокойствия.   Он  видел,  как  уверенно  прыгал
человек-обезьяна с  дерева на дерево, с сука на сук,  ни на секунду не теряя
равновесия. Да  помимо  этого  Тяйбо  сообразил,  что  на  деревьях  гораздо
безопаснее, чем на земле среди страшных львов.
     Тарзан  наконец   добрался   до  стоянки  своего   племени.  По  своему
обыкновению, он неожиданно  упал на  землю  среди них, держа на спине своего
мальчика. Обезьяны  сейчас  же  заметили  чернокожего балу и с ощетинившейся
шерстью и оскаленными зубами подошли ближе.
     Еще час тому назад маленькому Тяйбо казалось, что он дошел до последних
пределов  отчаяния;  но  теперь  при виде этих страшных зверей,  собравшихся
вокруг него,  он  понял, что  все  прежние  его ужасы  --  сущие  пустяки  в
сравнении с тем,  что его ожидает сейчас.  Почему этот белый  великан  стоит
среди обезьян так бесстрашно?  Отчего  не  бросился  он в бегство  при  виде
отвратительных,  волосатых  чудовищ,  которым стоит  только захотеть,  чтобы
растерзать в один миг их обоих?
     Широко раскрытыми глазами смотрел перепуганный  Тяйбо на подходивших  к
нему  самцов.  Он видел их морщинистые лбы и  их огромные зубы, и  маленькие
злые  глаза. Он  заметил,  как  напряглись под  косматой  шерстью  их мощные
мускулы.  Каждое  их  движение  и  поза   выражали  угрозу.  Тарзан  заметил
опасность. Он поднял Тяйбо и поставил его впереди себя.
     -- Это Гоубюбалу Тарзана, -- сказал он. -- Не смейте его  трогать, а не
то Тарзан  убьет вас  всех!  --  и о