ближе  и  ближе к  Тогу. Он не  спускал с  Тога своих
острых, серых глаз и оглашал воздух грозным глухим рычаньем.
     Тог только  этого и ждал. Он поднялся тотчас же  на ноги.  Оскалив свои
острые  клыки и ощетинив шерсть, он  повернулся к  Тарзану боком, согнулся и
зарычал.
     --  Тика  принадлежит Тарзану!  --  произнес,  вернее  издал  несколько
гортанных звуков на языке человекообразных обезьян, Тарзан.
     --  Тика принадлежит Тогу! -- последовал ответ.  Тага,  Нумга и  Гунто,
привлеченные сердитым рычанием самцов, взглянули на них с любопытством, хотя
и  без  особого интереса. Они превозмогли свою сонливость, почуяв в  воздухе
предстоящую  драку. Это все же  несколько разнообразило  монотонную  скучную
жизнь джунглей.
     У  Тарзана через плечо была перекинута веревка, свитая им из трав, а  в
руке он сжимал охотничий нож, принадлежавший его покойному отцу, которого он
никогда не видел.
     Своим  крохотным умом  Тог  давно уже успел  проникнуться  безграничным
уважением    к    блестящему,   острому   металлическому   клинку,   которым
человек-обезьяна  так  искусно  владел.  Этим  оружием Тарзан убил  Тублата,
своего свирепого приемного отца, и Болгани-гориллу. Тог знал это, и держался
настороже, обходя Тарзана кругом и  готовясь к  нападению. Тарзан,  чувствуя
себя  физически  слабее  и  меньше врага,  придерживался  такого  же  образа
действия.
     Временами  казалось, что их распря кончится ничем. Так, большей частью,
кончались все  распри в  их  племени.  Одному  из ссорящихся в  конце концов
надоедало топтаться на одном и  том же месте, и он тогда покидал поле битвы,
уступая врагу предмет их спора. Так  бы кончилась и эта ссора, если бы casus
belli  был иной. Но Тика была польщена оказанным ей  вниманием и предстоящей
дракой двух самцов из-за нее. Ей нередко случалось видеть, как самцы дерутся
между собой из-за других самок, гораздо более взрослых, чем  она. В  глубине
своего маленького,  дикого сердечка она  давно уже лелеяла мечту, что в один
прекрасный  день  трава  джунглей  станет  ареной  смертельного  поединка  и
оросится кровью самца, сраженного во имя ее насмерть.
     Поэтому  она теперь поднялась с земли и с полным  беспристрастием стала
осыпать  обоих  своих  обожателей  насмешками. Она обвиняла  их в  трусости,
давала им всевозможные оскорбительные клички, называя их то Хистой-змеей, то
Данго-гиеной. Она их пугала тем, что  позовет Мамгу и та примерно высечет их
палкой  --  Мамгу, которая была  так  стара  и  беззуба, что не могла больше
влезать на деревья и питалась только бананами да червями.
     Обезьяны, собравшиеся вокруг них, стали смеяться. Тог пришел в  ярость.
Он  ринулся вперед, но мальчик-обезьяна ловко отскочил в сторону и увернулся
от удара. Быстро,  как кошка, отскочив назад, он  приготовился к  нападению.
Охотничий  нож сверкнул высоко над его головой и, подскочив к Тогу, он нанес
ему сильный удар в шею.
     Тог  успел повернуться  и острая сталь  лишь  скользнула  по его плечу,
поцарапав кожу.
     Вид красной крови, капнувшей на траву, привел  Тику в дикий восторг. О,
да! Это  кой-чего уже стоило! Она оглянулась,  желая убедиться в  том, что и
другие обезьяны были свидетельницами ее  торжества. Прекрасная Елена не была
так горда силой своего обаяния, как Тика в эту минуту!
     Если б Тика  на минуту отвлеклась от захватывающего зрелища битвы,  она
обратила бы  внимание на  странный шорох и шуршание листьев того дерева, под
которым она  расположилась. Шорох  этот  не мог  быть вызван ветром, так как
ветра не было. Стоило ей взглянуть вверх, и  она бы увидела притаившегося  в
листьях  зверя  с  блестящей  шерстью  и  отвратительными  желтыми  глазами,
плотоядно разглядывающего ее. Но Тика не глядела вверх.
     С яростным ревом отпрянул раненый  Тог назад. Тарзан снова  бросился на
врага,  осыпая  его  насмешками и угрожающе  размахивая  своим  смертоносным
оружием. Тика двинулась было вперед, боясь потерять из виду поле сражения.
     Листья  дерева,  под  которым  сидела  Тика,  зашуршали. Сквозь  листву
просвечивало  тело  хищника, следившего  за  нею. Тог  остановился  и принял
выжидательную позу.  На губах его показалась  пена,  стекавшая из  раскрытой
пасти на  траву.  Он стоял с опущенной головой, с вытянутыми  вперед лапами,
готовый снова броситься в  бой. Только бы ему добраться до мягкой коричневой
кожи  врага,   и  победа  обеспечена!  Тог  считал  образ  действий  Тарзана
нечестным. Тарзан, видимо,  увертывался от  рукопашной схватки. Вместо этого
он каждый раз ловко  отскакивал в сторону, избегая соприкосновения с могучей
лапой Тога.
     Еще  ни  разу  не  приходилось  мальчику-обезьяне   мериться  силами  с
обезьянами  иначе, как в играх. Поэтому  он далеко не был уверен, что выйдет
из  рукопашного боя жив  и невредим. Он не боялся, так  как  не знал чувства
страха. В  нем  просто заговорил инстинкт  самосохранения. Он  способен  был
рисковать  жизнью,  но  только  в  случае необходимости. И  тогда он  уже не
останавливался ни перед чем.
     Он   избрал  метод  борьбы,  наиболее  отвечавший  его  телосложению  и
физическим данным. Его  крепкие и  острые  зубы  не выдерживали сравнения  с
могучими, острыми клыками  человекообразных обезьян. Не  подпуская  Тога  на
близкое расстояние, избегая схватки с противником, Тарзан  мог нанести самцу
опасную  рану своим  длинным острым  охотничьим ножом. Сам  же он  оставался
невредим,  не  получив  ни  одного сколько-нибудь  серьезного ранения,  чего
нельзя было бы избегнуть в рукопашной схватке.
     Тог бросился и заревел, точно  бык. Тарзан-обезьяна  мелькал то тут, то
там, осыпая врага бранью, почерпнутою из ругательного лексикона  джунглей, и
время от времени пуская в ход свой нож. Были мгновения, когда оба противника
останавливались друг против друга, глубоко переводя  дыхание и собираясь для
нового  нападения. В  одну из  этих пауз Тог  окинул  взглядом окружавшую их
местность. В то же мгновение он весь преобразился.
     Не  гнев, а непреодолимый страх выражала собой  теперь  вся его сильная
фигура. С  криком,  слишком  понятным  каждой  обезьяне,  Тог  повернулся  и
бросился бежать. Не могло быть никакого сомнения, что  его бегство  означало
близость исконного их врага.
     Тарзан  тоже  пустился  было  бежать  вместе  с  другими обезьянами  их
племени,  но вдруг  раздался  свирепый  рев пантеры, и  тотчас же  испуганно
закричала обезьяна-самка. Тог слышал это так же, как и  Тарзан, но продолжал
бежать.
     С  Тарзаном,  впрочем,  дело   обстояло  иначе.  Он   оглянулся,  желая
удостовериться,  что  обезьяны  благополучно  избегли  когтей   хищника;  но
картина, представшая  перед его  глазами, исполнила  его сердце безграничным
ужасом. Тика  в смертельном страхе  неслась стрелой по  поляне, изо всех сил
стараясь добежать до ближайшего дерева на противоположном конце луга. За нею
по пятам  мягкими  грациозными прыжками  гналась  Шита-пантера. По-видимому,
Шита  не  торопилась. Она была уверена, что добыча ее не минует. Было  ясно,
что  обезьяна  не  успеет  взобраться  на дерево,  даже  если  бы ей удалось
добежать до него раньше Шиты.
     Тарзан понял, что Тике пришел конец. Он  крикнул Тогу и другим  самцам,
чтобы они поспешили  на выручку Тике, а сам побежал вслед  за хищным зверем,
крепко сжимая в руках аркан. Тарзан знал, что стоило всем взрослым самцам их
племени двинуться дружно на общего  врага,  как  не только  Шита, но и любой
хищный  житель джунглей, не исключая и самого Нумы-льва, не устоит против их
натиска. Если бы те самцы племени Керчака, которые праздно  смотрели сегодня
на  дерущихся, сообща двинулись на помощь  Тике, то Шите, огромной кошке, не
оставалось бы иного выхода, как только пуститься в бегство, задрав хвост.
     Тог слышал воинственный клич Тарзана так же, как и другие  самцы, но не
отозвался  на  призыв.  Расстояние   между  Шитой  и  ее  жертвой  неуклонно
уменьшалось.  С  громким  криком гнался  мальчик-обезьяна  по пятам пантеры,
прилагая всевозможные усилия, чтобы обратить внимание  хищного зверя на себя
и  дать самке возможность взобраться  па верхушку дерева, куда Шите не  было
доступа.
     Он  осыпал Шиту  градом  разнообразнейших  ругательств,  которые только
приходили ему  в голову. Он вызывал ее на единоборство, но  Шита не спускала
глаз с лакомого куска, находившегося теперь почти в ее власти.
     Тарзан настигал Шиту,  но  расстояние между хищником и  Тикой было  так
мало,  что мальчик стал отчаиваться в возможности спасти ее. Правой рукой он
крепко  сжал аркан, свитый из  лесных  трав,  и  метнул им выше головы,  как
только приблизился  к Шите. Он боялся промахнуться, так как  его отделяло от
зверя слишком большое пространство. Даже  в играх он не закидывал так далеко
своего аркана! Он  находился от  Шиты  на расстоянии длины аркана, но  иного
выхода у него не было. Он не мог бы догнать зверя прежде, чем тот растерзает
Тику. Он должен был рискнуть.
     И как раз  в тот  момент,  когда Тика прыгнула на нижний сук дерева,  а
Шита приготовилась к последнему, решительному  прыжку,  -- с  резким свистом
прорезала воздух петля аркана. Мелькнув  над свирепой головой  хищника и его
раскрытой пастью,  аркан в тот же миг вытянулся в длинную,  тонкую  линию. В
следующее мгновение петля упала -- плавно и аккуратно -- вокруг красно-бурой
шеи. Тарзан  быстрым движением  затянул петлю,  и  с силой уперся  ногами  в
землю, в ожидании того толчка, который неминуемо должен был последовать, как
только Шита почувствует на себе неожиданную помеху.
     Уже мелькнули над  лоснящимся задом  Тики впившиеся в воздух выпущенные
когти зверя, как вдруг точно что-то толкнуло Шиту. От неожиданности огромный
зверь повалился на бок. Еще мгновение -- и Шита уже на ногах. С горящими как
уголья глазами,  с разинутой пастью, бешено рассекая воздух  хвостом,  зверь
яростно заревел.  Шита искала  глазами причину своей неудачи и, увидев перед
собой мальчика-обезьяну на  расстоянии не более  сорока шагов, бросилась  на
него.
     Теперь Тика была в безопасности; Тарзан  убедился в этом, бросив беглый
взгляд  на то  дерево, в листьях которого Тика нашла себе безопасный  приют.
Опоздай Тарзан на секунду -- и она бы погибла!
     Шита  же  бросилась на  Тарзана.  Было  бы  нелепо  рисковать жизнью  в
бесцельном  поединке, исход которого заранее предрешен; но  разве можно было
избегнуть  боя  с разъяренным зверем?  И  если  б  он  все  же принужден был
защищаться, то каковы были бы его шансы на спасение?
     Тарзан должен был  признать, что  положение его не из завидных. Деревья
были слишком  далеки, и Тарзан не мог надеяться достичь  их прежде,  чем его
растерзает  Шита.  Тарзану только и оставалось ждать атаки зверя.  В  правой
руке он сжимал  свой охотничий нож -- жалкую игрушку  в сравнении с могучими
клыками и острыми когтями лап хищника! И все же лорд Грейсток глядел с такой
же неустрашимостью в глаза смертельной опасности, с какой славный предок его
некогда встретил поражение и смерть на горе Сенлас близ Хастингса.
     Огромные самцы  глядели на эту сцену, укрывшись в безопасности на самых
верхних  сучьях  деревьев.  Они громко  выражали  свое негодование  и давали
Тарзану самые разнообразные советы. Прародители человека, естественно, имеют
много чисто человеческих свойств. Тика была  в отчаянии. Она  умоляла самцов
поспешить Тарзану на  помощь; но  самцам было не  до того -- они лишь давали
советы и, сидя на деревьях,  принимали бесстрашно героические позы. В  конце
концов, Тарзан ведь не был настоящим Мангани. К чему  же  было зря рисковать
своей жизнью для его спасения?
     Шита прыгнула  и, казалось, смяла гибкое,  голое  тело  мальчика  своей
тяжестью.  Но  Тарзану  удалось спастись. Огромная  кошка была проворна,  но
Тарзан был еще проворнее ее. Он ловко отскочил в сторону в тот момент, когда
пантера готова была уже схватить свою добычу. Промахнувшись, Шита оступилась
и упала, Тарзан же кинулся изо всех сил по направлению к ближайшему дереву.
     С быстротой молнии пантера уже снова была на  ногах и бросилась на свою
добычу. Петля аркана болталась  вокруг ее шеи, а длинная  веревка волочилась
сзади нее по земле. Во время  погони ей пришлось перескочить через низенький
куст, росший на поляне. Ей это, при ее ловкости и  силе, не стоило  большого
труда,  но веревка, болтавшаяся  между ее ног, застряла в цепком кустарнике.
Шита вдруг встала как вкопанная. В следующее  мгновение Тарзан  вскарабкался
на вершину ближайшего дерева. Шита дважды обманулась в своих надеждах.
     Сидя на  дереве, Тарзан осыпал  разъяренного зверя бранью и насмешками.
Теперь  и другие самцы племени Керчака приняли близкое участие  в истязании;
они бросали сверху в Шиту  сухие сучья, орехи и плоды, какие были кругом них
на деревьях. Шита, доведенная до бешенства, яростно мотала головой, пока ей,
наконец, не  удалось  освободиться от  стягивавшей ее  шею петли.  Несколько
мгновений  она  простояла  на  месте,  сверкающими  глазами глядя  на  своих
трусливых мучителей; затем с отчаянным ревом повернулась кругом и скрылась в
таинственном лабиринте джунглей.
     Спустя  полчаса  племя  уже разбрелось в  поисках  пищи по  лесу, точно
ничего   не   случилось,   и  монотонная,  скучная  жизнь  обезьян   потекла
по-прежнему.  Тарзан из остатков своего аркана стал мастерить новый, а рядом
с ним расположилась Тика. Было ясно, что выбор ее пал на Тарзана.
     Тог  мрачно  взглянул на  них.  Он  попытался подойти  ближе,  но  Тика
выпустила  на него  свои когти и заворчала, а Тарзан оскалил  зубы  и  глухо
зарычал. Тог,  однако,  не  желал затевать с ними ссору.  Казалось,  он,  по
обычаю своих собратьев, примирился  с решением  самки, считая  ее  немилость
вполне естественной после окончившегося не в его пользу соревнования.
     Починив аркан, Тарзан отправился на поиски дичи. Он был более разборчив
в еде, чем его соплеменники.  Те довольствовались дикими плодами,  травами и
лесными  жуками,  которые находились у  них  всегда  под  боком.  Тарзану же
приходилось терять много времени на поиски дичи. Только вкусным  мясом  птиц
мог он утолить свой голод.  Именно этой пище был он обязан быстрым развитием
своих крепких мускулов, так  резко  выделявшихся под мягким, нежным покровом
смуглой кожи.
     Тог видел, что Тарзан ушел.
     Тогда он, как бы случайно, стал все ближе и ближе вертеться около Тики.
Он очутился на  расстоянии всего  нескольких  шагов  от нее  и, бросив  в ее
сторону беглый взгляд,  убедился, что  она без  малейшего гнева  внимательно
разглядывает его.
     Тог  выпятил  вперед  широкую  грудь свою и,  упираясь  в  землю своими
короткими ногами, выпрямился во весь рост. Он издал странные гортанные звуки
и поднял верхнюю губу, оскалив клыки. Громадные, замечательные клыки!
     Тика невольно любовалась ими. Ее восхищенный взор скользил  по нависшим
бровям Тога и его короткой, могучей шее самца. Как он, однако,  хорош собой!
Тог,  польщенный непритворным  восхищением самки, поднял голову, гордый, как
индейский петух. Мог ли Тарзан соперничать с ним, с Тогом!
     Тог самодовольно  заворчал.  Разве  можно  было сравнить  его  красивую
шерсть с безобразной, безволосой, отвратительной гладкой кожей Тарзана?
     Разве мог понравиться тонкий нос  Тармангани самке, имевшей возможность
любоваться широкими ноздрями Тога? А глаза  Тарзана?  Безобразные  впадины с
белыми пятнами, без  единой  красной  жилки! Тог слишком  хорошо  знал,  как
прекрасны его налитые кровью  глаза. Неоднократно любовался он их отражением
в зеркальной водной поверхности, когда  пил воду.  Самец  подошел вплотную к
Тике и улегся рядом с ней.
     Тарзан вернулся  и застал их в тот момент, когда Тика с удовлетворенным
видом скребла лапой спину самца.
     Тарзан был  возмущен. Тог  и Тика  заметили, как он соскочил с дерева и
показался  на лесной прогалине. Он остановился  и взглянул  на них; затем  с
болезненно искаженным выражением лица пронесшись по мягкому плюшу мха, исчез
в зеленом лабиринте джунглей.
     Тарзану хотелось уйти как можно дальше от  влюбленной пары. Его  мучила
ревность, но он не мог отдать себе ясного отчета в своих чувствах. Порой ему
казалось,  что он  сердит  на Тога. Что  же  заставило его  тогда  броситься
обратно в лес и помешало вступить в  смертельный поединок с разрушителем его
счастья?
     Временами ему  казалось,  что  он именно  к Тике  питает  злые чувства.
Однако  его  все   время  преследовал  образ  красивой  самки,  и  при  этом
воспоминании  его каждый  раз  охватывал  горячий порыв любви  и  страстного
желания.
     Мальчик-обезьяна жаждал любви. С тех пор, как он себя помнил, вплоть до
ужасной смерти  Калы,  пронзенной  отравленной стрелой  Кулонги,  деятельная
любовь обезьяны-самки заменяла ему материнскую ласку.  Дикая  свирепая самка
Кала  любила своего  приемыша,  и  Тарзан отвечал  ей  тем же,  хотя зверям,
населявшим джунгли, были чужды  внешние  проявления любви. Только  лишившись
Калы, мальчик отдал себе отчет в силе своей привязанности к своей кормилице.
Она  была  для  него все  равно,  что мать.  И вот,  в эти  несколько часов,
проведенных им с  Тикой,  он  освоился  с  мыслью,  что  Тика  предназначена
заменять ему мать. Тику следует оберегать, надо заботиться о  ее пропитании;
Тика создана для ласки. И вдруг  мечты его рассеялись,  как дым. В груди его
что-то  больно заныло.  Он  приложил  руку  к  сердцу, чувствуя,  что с  ним
творится неладное.  Вероятно,  Тика  причиняет  ему такую острую  боль.  Чем
больше он  думал  о ней и вспоминал,  как она  ласкалась к Тогу, тем сильнее
давала себя чувствовать эта странная боль в груди. Тарзан встряхнул  головой
и  глухо  зарычал.  Ища  забвения,  он  углублялся в девственную  чащу.  Под
влиянием этих горьких размышлений, он стал непримиримым женоненавистником.
     Два дня бродил он по лесу -- одинокий, угрюмый и печальный. Он решил не
возвращаться больше к своему племени. Он избегал встречи со своим счастливым
соперником. Перебираясь с дерева на дерево, он увидел шедших внизу льва Нуму
и  львицу Сабор. Сабор прижималась к Нуме, игриво  кусая его в  щеку. Львица
ласкалась ко льву. Тарзан глубоко вздохнул и кинул в них крепкий орех.
     Спустя некоторое время, он  наткнулся на черных воинов Мбонги. Он хотел
было  бросить свой аркан, чтобы мертвой петлей затянуть шею воина, стоявшего
поблизости, как вдруг заинтересовался странными  телодвижениями  чернокожих.
Они  были заняты устройством  клетки, которую поместили  по  пути  звериного
следа. Затем они тщательно замаскировали клетку,  покрыв ее сверху ветвями и
листьями, так что простым глазом ее не было видно.
     Тарзан недоумевал, зачем им понадобилась клетка и почему они тотчас же,
как справились с работой, повернулись к  ней  спиной и ушли по направлению к
своему селению.
     Незадолго  перед  тем  Тарзан  был в  деревне  чернокожих  и  с  высоты
огромного  дерева, находившегося  у  частокола,  наблюдал  за  жизнью  своих
врагов, убивших Калу.
     Хотя он  и  ненавидел чернокожих,  он  все  же  сильно интересовался их
времяпровождением.  Особенно  занятны  были  их  пляски,  когда  яркое пламя
костров  освещало  их нагие тела  и  они  прыгали и  бесновались, соблюдая в
пляске какой-то  дикий ритм. Следуя за  ними  теперь  по пятам, он  надеялся
снова увидеть нечто в этом роде,  но ошибся в своих расчетах, так как  в эту
ночь черные воины не плясали.
     Тарзан забрался на  верхушку  дерева и  стал смотреть вниз.  Чернокожие
воины   расположились   группами   вокруг  маленьких  костров   и  обсуждали
происшествия минувшего дня.  В  уединенных  уголках  селения гуляли парочки,
смеясь и болтая друг с  другом. Тарзан видел, что  каждая  пара  состояла из
молодого мужчины, гулявшего с молодой женщиной.
     Тарзан  склонил голову  набок  и  задумался. Устраиваясь  на  ночлег  в
разветвлении ближайшего  дерева,