сятка разъяренных  чернокожих воинов, самых
храбрых и  проворных  из  всего  племени, пустились  в погоню за  Кораком  и
Акутом.
     Корак и Акут лениво и медленно перепрыгивали с дерева на дерево. Они не
думали о погоне и даже  не оглядывались назад. Эта беспечность была понятна:
им  столько  раз безнаказанно сходили с рук их разбойничьи проделки, что они
привыкли  презрительно относиться к дикарям. Ветер дул им  в  лицо, и потому
они  не чувствовали  запаха  преследователей.  Они  беззаботно  возвращались
домой,  не  догадываясь, что  разъяренные  дикари, которым  не  хуже их были
известны  все лесные дороги, с  настойчивостью  гончих  следуют за  ними  по
пятам.
     Отрядом  воинов  предводительствовал  Ковуду,  опытный  старый  дикарь,
который славился среди своего племени хитростью и отвагой. Ковуду напряг все
свои душевные силы и  способности, и его наблюдательность, нюх и быстрый  ум
оказали  ему  блестящую  услугу:  ему  удалось,  наконец,  напасть  на  след
разбойника.
     Шум битвы привел дикарей на поляну,  где в  это время Корак сражался  с
царем обезьян. Ковуду  был так  удивлен, увидев  рядом с  убийцей прекрасную
белую  девушку, что не сразу отдал приказ нападать.  В эту минуту  появились
большие обезьяны; черным воинам пришлось временно воздержаться от нападения,
и они сделались невольными свидетелями битвы Корака с молодым самцом.
     Но  большие  обезьяны  ушли; белый  юноша и белая девушка остались одни
среди джунглей.
     --  Смотри, -- зашептал один чернокожий, наклонившись  над ухом вождя и
указывая  на какой-то деревянный предмет, который девушка прижимала к груди.
-- Когда я и мой брат были рабами в арабской деревне, брат вырезал из дерева
эту вещицу и  подарил ее маленькой дочке шейха. Она  целыми днями возилась с
этой  деревяшкой.  И  прозвала  ее  Джикой,  --  так зовут  моего брата.  За
несколько дней до нашего  побега,  какой-то дьявол избил  шейха и утащил его
дочь с собой. Если это она, за нее можно получить большой выкуп у шейха.
     Корак  обнял Мериэм. У  него  билось  от любви сердце, и кровь шумела в
ушах.  Он уже не помнил цивилизованного  мира, Лондон отошел от него так  же
далеко, как древний Рим.  Во всей вселенной существовали  теперь только двое
-- Корак-Убийца и Мериэм, его самка. Он  прижал  ее к  себе и покрыл ее лицо
страстными поцелуями.
     Вдруг  перед  ним  разверзся  ад:  черные  воины  с  победными  криками
бросились на поляну.
     Корак вздрогнул, выпрямился и мгновенно приготовился к битве. Мериэм со
своим собственным маленьким легким копьем встала рядом с юношей.  Туча стрел
полетела в них. Одна стрела попала Кораку в плечо, две вонзились ему в ногу.
Он упал на землю.
     Мериэм была невредима. Дикари  не хотели  ранить ее. Воины  бросились к
Кораку,  чтобы прикончить  его и овладеть  девушкой,  но в эту секунду  Акут
выскочил из-за кустов, а за ним целое стадо его новых подданных.
     С  воем и  неистовым рычанием  налетели обезьяны  на чернокожих воинов.
Ковуду понял, что схватка с этими мощными человекоподобными вряд ли увенчает
его  армию  новыми лаврами, и предпочел бежать. Он схватил  девочку  и отдал
приказ солдатам, чтобы они  отступали. Но  отступать было  не так-то  легко.
Обезьяны  яростно  преследовали  бегущих,  нескольких   искалечили,   одного
задушили. К счастью  для чернокожих солдат, Акут  удержал своих подданных от
дальнейшей  погони. Судьба похищенной девочки мало  волновала  его;  гораздо
больше  тревоги внушала ему  рана Корака. До девочки ему  не  было  дела. Он
всегда считал ее лишней обузой.
     Корак лежал  на земле,  истекая  кровью.  Он  был в  беспамятстве. Акут
тотчас же принялся зализывать  его раны, потом взвалил его к себе на плечи и
унес наверх, в то убежище, которое Корак соорудил для своей подруги. Что еще
мог сделать дикий зверь? Природа должна была довершить остальное  и излечить
раненого, или же Корак должен был умереть.
     Но он не умер. Беспомощнее малого ребенка  он лежал у себя наверху: его
била жестокая лихорадка. Акут и другие  обезьяны принимали  все  меры, чтобы
защитить его от назойливых птиц и зверей. Иногда Акут  приносил  ему  сочные
плоды, чтобы  раненый мог утолить жажду.  В  конце концов  могучий  организм
победил. Раны,  нанесенные  острыми стрелами,  стали  затягиваться. К Кораку
вернулась прежняя сила.
     В те минуты, когда к нему возвращалось  сознание, он страдал не столько
от боли, сколько от тревожных мыслей о судьбе  Мериэм.  Он лежал в ее уютном
гнездышке на мягких звериных шкурах и думал только о ней. Где она? Что с нею
сталось? Он должен выздороветь ради нее. Ради  нее он должен снова сделаться
сильным,  чтобы  разыскать  ее и  защитить  от  врагов.  Что сделали  с  нею
чернокожие?   Жива  ли  она?   Неужели   эти  мучители,  которые   с   таким
сладострастием  терзают  человеческое  тело,  уже  погубили  ее?  Увы, Корак
слишком  хорошо знал жестокие нравы  этого племени.  Временами он  буквально
дрожал  от  ужаса:  его умственному взору рисовались  самые  свирепые пытки,
которым могла подвергнуться его любимая девушка.
     Томительной  чередой тянулись  дни,  юноша  выздоравливал  медленно.  И
прошло  немало  времени,  пока,  наконец, он  настолько  окреп, что мог  без
посторонней помощи  выползать из гнезда и  спускаться вниз на землю. Питался
он в эти дни почти исключительно сырым мясом, которое добывал  ему Акут. Эта
здоровая мясная пища ускорила его выздоровление, и в один прекрасный день он
почувствовал,  что  у  него  достаточно  сил,  чтобы  добраться  до  деревни
чернокожих.
     XII
     ПО СЛЕДАМ МЕРИЭМ
     Два белых человека --  высокие,  длиннобородые -- осторожно пробирались
по джунглям. Их лагерь был расположен на берегу широкой реки, но они уходили
все дальше от лагеря в чащу.
     Один из них был Карл Иенсен, другой -- Свэн Мальбин. Их наружность мало
изменилась, хотя прошло  уже  несколько лет с  того  дня, когда они пережили
такой  жестокий испуг, встретившись лицом к лицу с  Кораком и  Акутом. Корак
искал тогда у них приюта и убежища,  но они  и их сафари пришли в панический
ужас и прогнали бездомного, жаждущего ласки ребенка.
     С  тех  пор  они  каждый  год  регулярно  приходили в джунгли  --  либо
торговать с туземцами, либо  грабить их. Они охотились и ставили  западни, а
порою служили проводниками для других белых людей, так как всю эту местность
они знали отлично. После того, как им не удалась их  махинация с  похищением
девочки, они старались держаться подальше от территории шейха.
     Теперь они  опять подошли к его селению.  И притом довольно близко. Так
близко им  еще не случалось  приближаться сюда  за  это время. Но все же они
были  в безопасности,  так  как  местность, смежная с владениями шейха, была
совершенно безлюдна.  Кроме того,  племя Ковуду  питало острую  ненависть  к
шейху; этот хищник в былые  годы часто совершал  на местное  племя набеги  и
однажды чуть было не истребил его совсем до последнего человека.
     Теперь они явились в джунгли, чтобы ставить ловушки для диких зверей. У
них было поручение от одного из крупных зоологических садов в Европе достать
живые  экземпляры  некоторых   африканских  животных.   Сегодня   оба  шведа
направлялись к  западне, которую они поставили специально для поимки крупных
павианов.  Еще издали  они услышали дикие крики  обезьян  и поняли,  что  их
надежды сбылись: павиан  пойман. Оттого-то так визжат и лают сотни павианов,
собравшихся вокруг западни. Очевидно, они выражают свой гнев по поводу беды,
приключившейся с их товарищем.
     Приблизившись к  западне, охотники убедились, что  дело  обстоит именно
так. Огромный самец в  неистовой ярости метался  по клетке, пытаясь выломать
стальную решетку.  А  вокруг  клетки столпилось  множество других  павианов,
которые с верещанием, ревом и  лаем  предпринимали  целый ряд самых  нелепых
попыток высвободить его из тюрьмы. Шум стоял невообразимый.
     Но  ни шведы, ни павианы не заметили, что в  листве одного из окрестных
деревьев прячется голая фигура подростка. Корак (это был он) подошел к этому
месту почти в одно время с Иенсеном и  Мальбином и с величайшим любопытством
следил за действиями и возней рассерженных павианов.
     Нельзя сказать, чтобы отношение Корака к павианам отличалось до сих пор
излишней  нежностью.  При  случайных  встречах   с  павианами   он  держался
вооруженного нейтралитета  --  и  только.  Акут  и  павианы,  сталкиваясь  в
джунглях, обычно настораживались и  принимались  рычать, а  Корак, на всякий
случай,  обнажал  свои  острые зубы.  Поэтому он был не  слишком  взволнован
пленением  павианьего  царя.  Не  столько  сочувствие,  сколько  любопытство
заставило его остановиться неподалеку от клетки.
     Вдруг его быстрые глаза приметили тут же за ближайшим кустом двух белых
людей в одежде непривычного цвета.
     Он так  и  встрепенулся. Кто  они такие? Кто позволил им  вторгаться во
владения Мангани? Что они делают тут? Корак  неслышно соскользнул на  нижние
ветви, чтобы внюхаться в  запах  белых  людей  и лучше  рассмотреть их лица.
Спустившись  ниже, он  мгновенно  узнал их  обоих: это были те  самые  люди,
которые несколько лет тому назад встретили его ружейными выстрелами. У юноши
засверкали глаза. Он почувствовал, что волосы поднялись у него на голове. Он
весь съежился, подобрался и принялся следить за каждым движением белых с тем
напряженным  вниманием, с каким пантера наблюдает за  добычей перед тем, как
прыгнуть на нее.
     Вот белые люди вскочили, подбежали к клетке и пробуют спугнуть павианов
криками.  Вот один  из  них  поднимает ружье  и  стреляет  в самую  середину
изумленной и взбешенной стаи. В первую минуту Кораку показалось, что павианы
кинутся на охотников  и растерзают  их в клочья, но после третьего  выстрела
павианы  помчались  очертя  голову  в  лес.  Тогда европейцы  приблизились к
клетке. Корак думал, что они намерены убить павианьего царя. К этому царю он
не  чувствовал  жалости,  но  еще  меньше  жалости   он  чувствовал  к  двум
европейцам.  Павианий  царь никогда  не  пытался  убить Корака,  а  эти люди
пытались.  Павианий царь  был законным гражданином джунглей, а эти люди были
здесь чужаками. Корак был безусловно на стороне павиана.
     Он обернулся  назад и увидел,  что  павианы не убежали отсюда совсем, а
столпились на дальнем конце лужайки и ждут, что будет дальше?
     Корак  громко окликнул  их. Он мог  свободно  объясняться на  павианьем
наречии:  это  почти  тот  же  язык,  что и  у  больших обезьян. Белые  люди
оглянулись: кто это кричит у них за спиной? Они думали, что это какой-нибудь
другой павиан, который подкрался к ним  сзади. Но как они  ни всматривались,
они не увидели Корака:  густая листва хорошо прикрывала его. Несколько минут
он сидел молча, а потом крикнул опять.
     -- Я -- Убийца! Эти люди -- враги! И  мои враги, и  ваши! Я  помогу вам
спасти вашего царя!  Следите  за мной,  и  чуть я наброшусь  на этих  людей,
набрасывайтесь и вы, все разом. Мы прогоним их и выручим вождя!
     И хором закричали павианы:
     -- Мы сделаем, как ты сказал, Корак!
     Соскочив  с  дерева, Корак  бросился на  шведов, и в  ту же минуту  все
триста павианов последовали его  примеру.  Иенсен и Мальбин, увидев странную
фигуру полуголого белого  воина, бегущего прямо на них  с  поднятым  копьем,
выстрелили оба сразу в него. Но они были  так ошеломлены неожиданностью, что
промахнулись.  А  тем  временем павианы с яростными воплями  налетели на них
бешеной ордой. Шведы пустились  бежать,  отбиваясь  на бегу  от  нападающих.
Звери хватали их сзади; белые отчаянно оборонялись и как сумасшедшие  бежали
по направлению к чаще. И ни за что бы не  спастись белым пришельцам, если бы
к ним на выручку не подоспел отряд их вооруженных товарищей.
     Увидев, что белые  пустились  бежать, Корак перестал  интересоваться их
дальнейшей судьбой. Все его помыслы были теперь обращены к павиану, которого
надо было освободить из  клетки.  Обезьяны своим  убогим рассудком не  могли
додуматься, как им отодвинуть железные засовы западни,  но для человеческого
мозга Корака здесь не было ни  малейшей трудности.  Он тронул две-три скрепы
-- и дело  было сделано! Павианий владыка был свободен! Освобожденный павиан
и не  думал рассыпаться перед Кораком в благодарностях, да Корак и не ожидал
благодарностей. Он  и  без  того знал,  что ни  один  из павианов никогда не
забудет оказанного одолжения, хотя,  в сущности, это  было  ему безразлично.
То,  что он  сделал, он  сделал не для того, чтобы  угодить павианам,  а для
того, чтобы  отомстить  белым  людям. О павианах он не  заботился.  Что  ему
павианы? Какую  пользу они могут ему  принести? Теперь все они убежали туда,
где шла ожесточенная битва между их родичами  и отрядом  белых  незнакомцев.
Бой понемногу умолкал в отдалении; Корак,  не интересуясь исходом этого боя,
двинулся дальше по направлению к деревне Ковуду.
     По дороге, на  одной из  лесных лужаек, ему  попалось стадо слонов. Так
как в этом месте деревья стояли слишком далеко одно от другого, Корак не мог
путешествовать,  прыгая по веткам  деревьев.  Прыгать по верхним  веткам  он
любил больше всего: во-первых, оттуда, с высоты, видны большие пространства;
во-вторых,   там  не  царапают  нижние  заросли;  а  главное,   Кораку  было
чрезвычайно приятно проявлять  свою ловкость  и силу. Какая безумная радость
носиться   над   вершинами  деревьев,  испытывать  силу  своих  удивительных
мускулов, наслаждаться свободой! Как  весело было  Кораку мчаться по верхним
террасам великого  леса безо  всяких  остановок  и  преград,  издеваясь  над
тяжеловесными  большими зверями, которым всю жизнь  приходилось корпеть там,
внизу, на земле, в темноте, в тесноте и в болоте...
     Но здесь, на открытой  лужайке, где Тантор хлопал своими большими ушами
и  раскачивался всем  туловищем вправо  и влево, человек-обезьяна должен был
поневоле спуститься на землю -- пигмей среди гигантов! Огромный слон, уловив
запах  пришельца, поднял хобот и хотел издать  тихий  предостерегающий звук.
Обоняние у  него  было  прекрасное, слух тоже отличался большой остротой, но
зрение  было слабое: напрасно суетились  его маленькие глазки,  они не могли
разглядеть,  где   Корак.  Все  стадо   слонов  беспокойно   задвигалось   и
приготовилось к бою... Их старейшина уловил запах человека.
     -- Успокойся, Тантор! -- крикнул Корак. -- Это я, Корак Тармангани.
     При этих словах старый слон опустил свой хобот, и все стадо возобновило
опять свои прерванные размышления.  Всего только  один шаг отделял Корака от
старого слона. Корак прошел близко-близко, и слон  ласково  тронул его своим
хоботом. Корак в ответ с большой нежностью похлопал  гиганта по его могучему
плечу. Из всех лесных зверей он  больше всего любил  эту толстокожую  тварь,
самую мирную  и в то же время  самую страшную. Грациозная  газель не боялась
слона, но Нума, владыка джунглей,  убегал  от него прочь, куда глаза глядят.
Корак без  боязни пробирался  сквозь толпу слонов, слоних и слонят. То один,
то другой  из них протягивал к Кораку свой  хобот, а  один веселый слоненок,
балуясь, схватил его за ногу и перевернул кувырком.
     ***
     Было уже темно, когда Корак пришел в поселок Ковуду.
     Прячась  в  тени  хижин,  подальше  от  человеческих  взоров,  он начал
последовательно    обыскивать   весь   поселок,   внюхиваясь,   вслушиваясь,
всматриваясь. Где Мериэм? Его разведка шла очень медленно: нужно было  вести
дело  так, чтобы даже чуткие  дворняжки дикарей не заметили,  что  в деревне
чужой  человек.  Часто Кораку казалось,  что вот-вот его  присутствие  будет
обнаружено:  уж  очень  много было в этом  селении псов; иные из  них  чуяли
тревогу и выли.
     Но вот, подойдя,  к задворкам одной  из хижин,  в конце  главной улицы,
Корак внезапно уловил запах похищенной девушки.
     С  бьющимся  сердцем,  со  страстью  гончей  собаки,  внюхивался  он  в
соломенную стену  этой хижины. Его  обоняние говорило  ему, что Мериэм  там,
внутри. Но где же вход в эту хижину? Подкравшись к двери, Корак увидел,  что
у самого  входа  в  эту тюрьму, где  томится  девушка,  сидит  на  корточках
дородный коренастый  негр, а в руке у него длинное копье. Негр  сидел к нему
спиной;  его  фигура отчетливо  вырисовывалась  на фоне дальних  деревенских
костров, на  которых  туземцы готовили пищу. Он  был  один. Ближайший из его
товарищей сидел у костра  -- в шестидесяти или семидесяти шагах от него. Для
того,   чтобы  войти   в  хижину,  Корак  должен   был   либо  проскользнуть
незамеченным, либо заставить часового молчать.  А что если часовой закричит?
Со всех сторон сбегутся  тогда  чернокожие воины, вся деревня  поднимется на
ноги, и плохо придется тогда Кораку. Нет, проскользнуть незамеченным -- выше
человеческих сил!
     Впрочем то, что невозможно для меня и для вас, возможно для Корака, для
Убийцы, который так не похож ни на меня, ни на вас.
     Между дверью в темницу и широкой спиной часового было добрых двенадцать
вершков расстояния. Отблески света, которые играли на черной лоснящейся коже
негра, падали также  и на смуглую  кожу Корака. Стоило только кому-нибудь из
стоящих на  улице бросить случайный взгляд сюда на крыльцо  -- и Корак погиб
бы. Всякий заметит при таком освещении стройную, светлую, высокую, подвижную
фигуру.
     Но Корак  рассчитывал на то,  что  занятые  беседой  туземцы  не станут
озираться  по сторонам. Кроме того, яркое пламя костров  вокруг  которых они
столпились, не  дает им  возможности  хорошо  разглядеть,  что происходит на
другом конце деревни, где Кораку предстояло действовать.
     Держась возможно ближе  к  соломенной стене хижины и  в то  же время не
производя ни малейшего шороха, Корак медленно приближался к часовому. Вот он
в двух вершках от его плеча. Вот, извиваясь червем, пробирается он у него за
спиной. Его колени ощущают  жар, исходящий от разгоряченного голого тела. Он
ясно слышит  дыхание негра. Он изумляется, почему этот глупец до сих пор  не
заметил  его приближения? Часовой  сидит  в прежней позе,  не догадываясь  о
присутствии чужого, словно чужого и нет.
     С каждым  новым  усилием Корак  продвигался  не  дольше вершка, а затем
останавливался и  некоторое  время  стоял неподвижно.  Как  раз в ту минуту,
когда он очутился  за  спиной  у негра, тот  выпрямился, широко открыл  свою
огромную  пасть  и  зевнул,  а  потом  вытянул свои черные руки у  себя  над
головой. Корак  стоял как  каменный. Еще  один  шаг  -- и  он в хижине. Руки
чернокожего  снова опустились  на землю,  он снова  ослабел  и согнулся.  За
спиной  у него была дверь. Часто случалось ему во время дремоты прислоняться
головой к двери. Сейчас снова  им овладело страстное желание откинуться туда
назад всем корпусом, чтобы насладиться запретным сном.
     Но  не  к деревянной двери прикоснулись  его плечи и  его  голова,  а к
живому, горячему телу  -- к  паре человеческих ног.  Из груди у него чуть не
вырвался крик удивления, но его горло уже сжимали  стальные  пальцы, и  крик
замер  у  него  в груди.  Чернокожий  пробовал подняться,  сбросить  с  себя
таинственное  чудовище,  освободиться  от  его могучих объятий,  но  тщетно.
Железные руки  не  давали ему  шевельнуться. Кричать  он не  мог.  Его глаза
выкатились  из  орбит. Лицо  посинело.  Он дернулся в  последний раз и умер.
Корак приподнял мертвое тело и  прислонил  его к стене около двери. Мертвец,
освещаемый луной, казался живым.
     -- Мериэм! -- прошептал Корак.
     --  Корак!  Милый  Корак!  --  раздался  ответный  шепот.  Из  опасения
разбудить  своих тюремщиков девушка  подавила радостный крик, который  готов
был вырваться из ее груди.
     Юноша встал на колени и  разрезал веревки, которыми были связаны руки и
ноги Мериэм.  Он помог ей встать,  взял  ее за руку и повел  к двери. Черный
мертвец  стоял  у дверей на страже.  У  его мертвых ног пови