етала.  Шейх
нагнулся, схватил  ее  за  руку, протащил до своей палатки  и сильным ударом
втолкнул девочку внутрь. Сам он тоже вошел в палатку, опять схватил Мериэм и
стал жестоко колотить ее.
     -- Не  смей  выходить  из  палатки! --  рычал он. -- Если  ты  еще  раз
покажешься на глаза чужестранцам, я тебя убью!
     Сильным пинком ноги он  отбросил ее в  дальний  угол. Мериэм плакала, а
шейх расхаживал взад и вперед и  что-то шептал себе под нос. У  входа сидела
Мабуну, бормоча и посмеиваясь.
     В лагере чужестранцев один говорил другому:
     -- В этом нет сомнения, Мальбин!
     -- Ни малейшего, -- отвечал его товарищ. -- Но я одного не могу понять:
почему этот старый негодяй не потребовал выкупа?
     -- Есть нечто более дорогое сердцу араба, чем деньги, Иенсен, -- сказал
первый. -- Это -- месть.
     -- Возможно, -- ответил Иенсен. -- Но все-таки нужно начать с денег.
     Мальбин покачал головой.
     -- Шейха не  подкупишь, -- сказал он. -- Можно подкупить кого-нибудь из
его  людей, но сам шейх никогда не променяет мести на золото. Если мы сейчас
предложим ему денег, мы только подтвердим те подозрения, которые возбудили в
нем, когда разговаривали  у  палатки. А тогда -- наше счастье,  если удастся
унести головы!
     -- Что ж, попробуем подкупить другого, -- согласился Иенсен.
     Но их замысел потерпел жестокое крушение. Много дней пришлось им стоять
лагерем  вблизи поселка, прежде чем удалось подкупить  низкорослого, старого
негра,  вождя  туземных  войск  шейха; тот соблазнился  презренным металлом,
потому что жил на берегу  и знал великое могущество денег. Он обещал  поздно
ночью привести им ребенка.
     Чуть только стемнело, двое белых отдали приказание собираться в дорогу.
К полуночи  все было готово.  Носильщики  прилегли у  своей клади, готовые в
любую  минуту взвалить  ее на плечи  и двинуться в  путь. Вооруженные аскари
прятались  в  кустах между  лагерем и  арабской  деревней;  они  должны были
прикрывать караван,  когда  черный вождь принесет их  господам  то, чего они
ждут, и караван двинется.
     На  тропинке, ведущей  от  деревни к лагерю,  раздались шаги.  Дозорные
аскари  подняли тревогу; белые насторожились. Они ожидали одного человека, а
к  ним шли двое. Иенсен сделал несколько шагов вперед и спросил приглушенным
шепотом:
     -- Кто идет?
     -- Мбида! -- был ответ.
     Так звали подкупленного негра. Иенсен успокоился, но затем его охватило
сомнение: зачем Мбида привел с собой еще другого? И  вдруг он понял. То, что
принесли   эти  люди,  лежало  на   длинных  носилках.   Иенсен   разразился
проклятиями. Неужели этот осел  доставил им мертвое тело? Ему было заплачено
за живого ребенка!
     Носилки остановились перед белыми людьми.
     --  Получайте свою покупку! -- сказал  один из пришедших.  Они спустили
носилки на землю, повернулись и быстро исчезли в темноте ночи.
     Мальбин взглянул на Иенсена, и кривая улыбка исказила его губы. То, что
лежало на носилках, было покрыто лоскутом материи.
     -- Ну, что же? -- насмехался Мальбин. -- Сними покрывало и полюбуйся на
свою  покупочку. Хорошие деньги  мы выручим за  мертвое тело, особенно после
того, как потаскаем его шесть месяцев по пустыне под горячим солнцем!
     --  Кто же  мог знать,  что этот болван доставит девчонку  мертвой?  --
проворчал Мальбин. Он отвернул уголок покрывала, а потом сорвал его совсем.
     Взглянув на то, что было под покрывалом, они с проклятиями отскочили от
носилок: перед ними лежало мертвое тело неверного Мбиды.
     Через  пять  минут  верблюды Иенсена и Мальбина мчались во  весь опор к
западу, а за ними неслись взволнованные аскари, готовясь защищать караван от
ожидаемого каждую минуту нападения арабов.
     VI
     В ДЖУНГЛЯХ
     На  всю  жизнь  запомнил сын  Тарзана первую  ночь,  проведенную  им  в
джунглях. Лютые звери не  грозили ему ужасной смертью; кровожадные дикари ни
разу не  выглянули  из-за деревьев.  Впрочем,  может быть, были  и  звери, и
дикари, но мальчик был так углублен в свое отчаяние и  в свои тяжелые мысли,
что все равно не заметил бы их.
     Он  думал  о  своей  несчастной  маме;  сознание  огромной  вины  перед
родителями заставляло его невыносимо страдать. Американца ему не было жалко:
вор заслужил  наказание. Но  Джек с ужасом  думал о том, что все  его  планы
расстроены теперь  убийством Шендона.  Теперь ему не  вернуться домой!  Ужас
перед жестоким  судом  дикарей,  о  котором  он  читал в  захватывающих,  но
фантастических рассказах,  заставил его бежать без оглядки в  джунгли. Но не
только за  себя он боялся: он боялся доставить  своим родителям новое горе и
опорочить их честное имя в позорном судебном процессе.
     Когда наступило утро, мальчик немного приободрился. Проснулось солнце и
вместе с ним в груди у Джека проснулась новая надежда. Он может другим путем
вернуться в  цивилизованный  мир.  Кто  же  сможет догадаться, что  он имеет
какое-нибудь  отношение  к  убийству незнакомца,  в  крошечной  гостинице на
далеком диком берегу?
     Мальчик  сидел на суку,  прижавшись  к обезьяне; он  не  спал почти всю
ночь; он совсем продрог.  Тонкое белье не защищало  его от сырости джунглей.
Лохматый бок его  друга был  его  единственной защитой. Как  он  обрадовался
рассвету, сулившему столько тепла, как благословлял он солнце, целителя всех
несчастий!
     Он разбудил Акута.
     -- Идем! -- сказал он. -- Я продрог, я хочу есть. Мы поищем еды там, на
солнышке, -- и он показал на открытое место, поросшее  мелким кустарником  и
усеянное обломками скал.
     Мальчик сразу спрыгнул на землю. Обезьяна же принялась осторожно нюхать
утренний  воздух.  Наконец, убедившись  в полной  безопасности, она медленно
спустилась к мальчику.
     -- Нума  и его подруга Сабор едят  тех, которые  раньше  спускаются,  а
потом озираются. Те  же, кто раньше озирается, а спускается после, сами едят
их.
     Так  обезьяна дала мальчику  первый урок мудрости джунглей. Сначала они
посидели  рядком на открытой  поляне,  так как сын Тарзана хотел обогреться.
Обезьяна  учила его выкапывать червяков; но мальчика  не прельстила подобная
пища. Он нашел  несколько птичьих яиц и съел их  сырыми. Потом  Акут накопал
всяких съедобных кореньев. Наконец,  они  набрели на воду. Это  была большая
лужа солоноватой,  дурно  пахнущей  жидкости;  края ее  были утоптаны ногами
бесчисленных животных. Табун зебр ускакал при их появлении.
     Мальчика мучила жажда, и  он, не привередничая,  начал  пить.  Акут тем
временем стоял,  подняв  голову, и прислушивался к каждому шороху.  Затем он
велел мальчику встать на страже и сам наклонился к воде. Но время от времени
он поднимал  голову  и  пристально  вглядывался  в  кусты, которые росли  на
противоположном берегу  этого грязного пруда. Утолив свою жажду,  он спросил
мальчика:
     -- Все ли благополучно?
     Акут, как всегда, говорил по-обезьяньи.
     -- Да, -- отвечал мальчик, -- ни один листик не дрогнул, пока ты пил.
     -- Здесь, если ты хочешь остаться живым, ты должен полагаться не только
на свои глаза,  но и на  свои уши и на свой нос. Главным образом -- на  нос.
Когда я увидел зебр, убежавших от нас,  я понял, что нет  опасности  на этом
берегу. Иначе  они убежали бы задолго до нашего появления. Но  на том берегу
может прятаться враг, и  я не могу его учуять, потому что  ветер дует туда и
уносит запах.  Поэтому я направляю  по ветру свои глаза и  уши: куда  нельзя
проникнуть носом, можно проникнуть глазами.
     -- И кого же ты увидел там? Никого! -- сказал мальчик, смеясь.
     -- Я увидел там Нуму, он прячется в кустах, вон там, где растет высокая
трава, -- сказал Акут.
     -- Там  лев? -- воскликнул  мальчик. --  Откуда ты  знаешь? Я ничего не
вижу.
     -- Тем не менее, Нума -- там, -- ответил Акут. -- Сначала я услыхал его
вздох. Теперь ты еще не  можешь отличить вздох Нумы от шелеста ветра,  но ты
должен  со временем научиться узнавать вздох Нумы.  Потом я стал  смотреть и
увидел,  что трава движется в  одном месте  сильнее, чем  может колыхать  ее
ветер. Взгляни, она трепещет под его дыханьем, видишь ты? Видишь, она дрожит
у его боков -- слева и справа. Так не дрожит трава нигде вокруг.
     Мальчик напрягал свое зрение. Его глаза были лучше обычных человеческих
глаз. Наконец, он легонько вскрикнул.
     -- Да, -- сказал  он шепотом, -- я вижу. Лев лежит  вон там. Его голова
повернута к нам. Он смотрит на нас?
     -- Нума смотрит на нас, -- ответил  Акут, -- но мы в безопасности, если
не подойдем  слишком близко. Он  лежит на своей добыче.  Брюхо его уже почти
полно, иначе мы слышали бы хруст  костей. Он следит за нами из  любопытства.
Он либо будет кончать свой обед, либо пойдет пить. Он не станет прятаться от
нас,  потому что сейчас мы для него не враги и не добыча.  Но это прекрасный
случай: ты научишься видеть Нуму. А ты должен уметь видеть Нуму, если хочешь
жить в  джунглях. Нума  не трогает обезьян, когда  нас  много. Клыки  у  нас
длинные и сильные, мы умеем  сражаться; но когда  нас немного, а он голоден,
мы должны быть  осторожны. Обойдем его, и  ты  познакомишься с запахом Нумы.
Чем скорее ты выучишься узнавать этот запах, тем лучше. Но держись поближе к
деревьям,  ибо  иногда Нума  совершает непредвиденные  поступки.  Держи уши,
глаза  и  нос открытыми!  Помни всегда, что враг может скрываться  за каждым
кустом, на  каждом дереве, в каждой заросли. Спасаясь  от Нумы, не попади  в
зубы к Сабор, его подруге. Иди за мной!
     И Акут стал обходить лужу.
     Мальчик шел по его следам. Чувства его были  напряжены, нервы натянуты.
Вот  это  жизнь!  Он забыл  о своем решении выйти на берег  у  какого-нибудь
другого порта и вернуться обратно  в  Лондон. Он думал теперь только о диких
радостях жизни, о борьбе с могуществом обитателей джунглей, царивших в лесах
и пустынях дикого материка. Он не знал страха. Но честь и совесть он знал, и
они причиняли ему немало тревог, когда начинали бороться с любовью к свободе
за обладание его душой.
     Скоро мальчик почувствовал резкий  запах хищника.  Он улыбнулся. Что-то
подсказало ему, что  он узнал бы этот запах  среди миллионов других запахов,
даже  если бы Акут  не  сказал  ему,  что лев  близко.  Было  что-то странно
знакомое в этом  запахе, что-то  сверхчувственно-знакомое,  от чего короткие
волосы  встали  у  него  на затылке и  верхняя губа  непроизвольно  обнажила
оскаленные  клыки;  он почувствовал,  что  все его  мышцы напряглись, как бы
готовясь  к  страшной  битве;  он  испытывал  удивительно приятное ощущение,
какого никогда раньше  не знал.  Он  стал  другим  существом --  осторожным,
проворным, ко всему готовым. Запах Нумы превратил мальчика в зверя.
     Он никогда не видел льва, ведь мать запрещала ему ходить в зверинец. Он
знал его только по картинкам и жаждал  увидеть  царя  зверей  во  плоти.  Он
непрестанно  смотрел через плечо Акута, надеясь, что  вот-вот Нума встанет с
добычи и обнаружит свое присутствие. Потом он замедлил шаги и немного отстал
от обезьяны.  Вдруг  он услышал пронзительный крик  своего  косматого друга.
Мальчик  мгновенно   повернул  голову,   и  его  охватил  трепет   восторга:
полузакрытая  кустами  стояла  перед  ним  красавица-львица;  спина  у   нее
изогнулась; сверкающие зеленоватые глаза глядели прямо в  глаза мальчику. Их
разделяло не более  десяти шагов.  Сзади, за спиной у львицы, стоял  Акут  и
старался диким  ревом  отвлечь  ее внимание от  мальчика. Он  надеялся,  что
мальчику удастся вскочить на дерево.
     Но отвлечь Сабор было  невозможно.  Она  глядела на мальчика.  Он стоял
между нею и ее мужем, между нею и ее добычей.
     Это было подозрительно. Может быть, он таит какие-нибудь замыслы против
ее  повелителя, или,  может  быть, он  хочет отнять их  добычу.  Львица была
раздражена. Рев  Акута злил ее. Она завыла и сделала шаг  по  направлению  к
мальчику.
     -- На дерево! -- крикнул Акут.
     Мальчик повернулся и кинулся бежать. Дерево было в  нескольких шагах от
него.  Нижняя ветка  была  высоко  над  землей.  Мальчик  и  львица прыгнули
одновременно:  мальчик -- к  ветке,  львица  --  к мальчику.  Как  мартышка,
вскочил  он на  дерево.  Огромная лапа  чуть-чуть  задела  его. Когти львицы
сорвали тесемки, поддерживавшие  его панталоны, и панталоны остались в лапах
хищника. Мальчик полез вверх полуголый. Львица прыгнула снова.
     Акут, сидя  на соседнем дереве,  громко кричал, награждая львицу самыми
обидными  прозвищами.  Мальчик  присоединился к  своему  другу.  Целый поток
ругательств обрушивался на голову врага.  Но  мальчик  хотел пустить  в  ход
более  существенное оружие. Под руками у него  не было ничего,  кроме  сухих
веток. Он собрал их в охапку  и бросил в оскаленную морду Сабор,  совершенно
так  же,  как это  делал  его  отец  двадцать  лет  тому  назад,  когда  его
преследовали эти большие кошки джунглей.
     Львица  немного  постояла   под  деревом.   Но   убедилась   ли  она  в
бесполезности  подобного времяпровождения,  или просто погнал ее голод,  она
царственной  походкой  направилась  в  кусты к своему супругу  и  больше  не
показывалась.
     Освободившись от  врагов,  Акут  и мальчик  спустились  на землю, чтобы
продолжать  прерванное  путешествие.  Старая  обезьяна  упрекала мальчика  в
неосторожности.
     -- Если бы ты не  думал так много о льве, который был у тебя за спиной,
тебе удалось бы заметить львицу гораздо раньше, -- сказал Акут.
     -- Но ты сам не заметил львицы и прошел близко-близко от нее, -- сказал
мальчик. Акут нахмурился.
     -- Так и погибают  у нас в  джунглях,  -- сказал он.  --  Всю жизнь  мы
осторожны, внимательны, но  вдруг на минутку,  на одну маленькую минутку, мы
забываем осторожность, и... -- Акут  мимически показал, как зубы вонзаются в
свежее мясо.
     -- Это хороший урок, -- заключил он. -- Теперь ты знаешь, как нехорошо,
когда нюх, зрение и  слух, словом, все твое внимание, слишком долго обращены
в одну сторону.
     Этой  ночью сын  Тарзана  продрог  до  костей.  Никогда  в жизни  он не
испытывал такого лютого холода. Фланелевые панталоны почти совсем не  грели,
но все-таки  в них было теплее,  чем  без  них. Зато на следующий  день Джек
снова жарился на  солнце,  потому что опять шел с Акутом  по поляне, где  не
было ни одного деревца.
     Мальчик упорно  шел к югу. Он не  оставил намерения пробраться  кружным
путем  к какому-нибудь берегу и  разыскать  лазейку в цивилизованный  мир. О
своем  плане  он ничего  не говорил Акуту,  потому что знал, что Акут  будет
очень огорчен предстоящей разлукой.
     Уже  месяц длилось их  путешествие, и  мальчик  быстро усваивал  законы
джунглей. Мускулы  у него укреплялись  с каждым днем и постепенно приучались
отвечать требованиям, которые предъявляла к  ним новая  жизнь. Железная сила
отца  была  унаследована  сыном,  но  чтобы  укрепить  ее,  нужно   было  ею
пользоваться,  в  один прекрасный  день  мальчик  с  восторгом заметил,  что
прыгать с одного дерева на другое ему совсем не страшно и не трудно. Он стал
прыгать по  деревьям и через несколько дней уже умел прыгать с очень большой
высоты,  не  испытывая  ни  малейшего головокружения, а  под  конец до  того
наловчился,  что стал  скакать  с  ветки  на  ветку  гораздо проворнее,  чем
тяжеловесный Акут.
     Холод, жар  и ветер сделали его гладкую белую кожу грубой и коричневой.
Однажды Джек  снял свою фланелевую  курточку, чтобы  искупаться  в небольшом
ручье.  Крокодилы там  не водились: ручей был слишком мелкий. Джек и Акут  с
наслаждением плескались в холодной воде; вдруг с дерева  спрыгнула мартышка,
подхватила лежавшую на земле куртку -- последний символ принадлежности Джека
к культурному миру -- и утащила ее с собой.
     Сначала Джеку  было трудно  без одежды, но постепенно  он убедился, что
быть голым гораздо удобнее. А через несколько  дней он с наслаждением ощущал
свободу и ловкость своего обнаженного тела. Как удивились бы школьники, если
бы  встретили  его  в таком виде! Он  весело улыбался,  представляя себе эту
встречу.  Они,  несомненно,  позавидовали   бы  ему!  Джек  думал  о  них  с
высокомерной  жалостью,  но  когда он  представлял себе,  что они на  родине
наслаждаются  уютом и материнской  лаской,  тяжелый клубок  подступал к  его
горлу, и у него  перед глазами,  затуманенными  непрошенной влагой, вставало
нежное лицо опечаленной мамы. В такие минуты он начинал торопить Акута.
     Они уже свернули  на восток, по направлению  к  морю.  Старая  обезьяна
думала, что они  разыскивают ее  родное племя; Джек не разочаровывал  своего
друга. Он  решил  сообщить  ему  о своем намерении  только тогда,  когда они
доберутся до цивилизованной страны.
     Однажды   на   берегу  реки  путники  неожиданно  набрели  на  туземную
деревушку. Несколько черных детей играли  у  воды.  Сильно  забилось  сердце
мальчика -- целый месяц он не  видел людей. Ничего, что они  дикари! Ничего,
что  у  них черная кожа! Они --  его братья и сестры! Джек  бросился вперед.
Акут предостерегающе  зарычал  и схватил мальчика за руку. Джек вырвался и с
радостным криком побежал к играющим детям.
     Звук его голоса  заставил  всех  обернуться. С  минуту дети смотрели на
него  расширенными глазами, а потом, громко  крича, бросились в деревню.  За
детьми  побежали матери,  и  в  ответ на испуганные  крики  из ворот деревни
выскочило около десятка черных воинов, вооруженных копьями и щитами.
     При  виде  этой  суматохи   мальчик   остановился.  Счастливая   улыбка
соскользнула   у   него  с  лица,  когда  воины  с  угрожающими  жестами   и
воинственными  криками  кинулись  на  него. Акут,  сидя  на  дереве,  умолял
мальчика скорее вернуться в лес. -- Черные люди убьют тебя! -- кричал он.
     Несколько секунд  Джек в оцепенении следил за приближающимися  воинами,
потом поднял руки вверх и закричал им, что пришел к  ним как друг, что хотел
только поиграть с их детьми, но не хотел их обидеть. Конечно,  чернокожие не
поняли ни  единого слова  и  ответили Джеку так же, как отвечали  всем диким
зверям,  которые  выскакивали из  джунглей  и нападали  на их  жен  и детей.
Десяток копий полетел в  Джека, но ни одно не задело его.  По спине мальчика
пробежал холодок, и волосы  зашевелились на темени. Его глаза сверкнули.  Не
любовь,  а  ненависть  светилась  в этих глазах. С  рыданием  дикого  зверя,
которого преследуют охотники, он бросился в джунгли.
     Акут  поджидал его на дереве. Акут умолял  мальчика  бежать  как  можно
скорее,  потому  что старая  обезьяна хорошо понимала, что она  и безоружный
мальчик  не могут бороться с вооруженными черными воинами. Акут был убежден,
что чернокожие будут преследовать их.
     Новые,  никогда не испытанные чувства овладели сыном Тарзана. Он пришел
с  простодушным,  открытым  сердцем,  пришел  предложить  свою дружбу черным
людям, которых он считал  своими  братьями.  Они даже не  выслушали  его,  а
встретили  недоверием  и копьями. Злоба  и  ненависть  охватили Джека.  Акут
умолял его бежать  поскорее,  но он  рвался назад.  Джек хотел  сразиться  с
дикарями. Он отлично сознавал,  что  это  безумие,  что голыми руками ему не
победить вооруженных  людей, но  он  вспомнил  о своих зубах, о своих мощных
кулаках, и возможность борьбы ясно представилась ему.
     Медленно пробираясь по деревьям, он постоянно  оглядывался по сторонам,
чтобы враг  не  захватил его врасплох. Встреча с  львицей  научила его  быть
осторожным. Позади  были дикари, которые, громко крича и метая копья, быстро
продвигались вперед.  Вскоре он  снова увидел своих преследователей. Они  не
заметили его, потому что им не приходило в голова искать человека  в ветвях.
Мальчик находился как раз над  ними.  Они прошли  еще  около мили вперед  и,
никого  не   найдя,   повернули  обратно  к  своей  деревне.  Теперь  пришел
долгожданный случай отомстить. Жажда мести кипела  у него в жилах,  когда он
сквозь пурпурный т