его, и  один  из  них  обнажил  клыки  и угрожающе
зарычал: он  хотел  сразу поставить  Тарзана  на свое место.  Если бы Тарзан
ответил   ему  таким  же   ворчанием,  молодой  самец   был   бы,  вероятно,
удовлетворен, но зато в глазах  остальных  обезьян  он  имел бы преимущество
перед Тарзаном.
     Но Тарзан от обезьян не  ответил рычанием, а вместо  того выбросил свою
гигантскую руку со всей силой своих могучих мышц и, поймав молодого самца за
голову, бросил его  в растяжку на траву. Обезьяна в одну секунду вскочила на
ноги  и  кинулась  на него. Они  сцепились,  действуя пальцами и зубами,  по
крайней  мере, таково  было намерение-обезьяны,  но не успели  они упасть на
землю, как пальцы человека-обезьяны впились в горло противника.
     Скоро молодой самец  перестал  бороться  и затих.  Тогда  Тарзан разжал
пальцы и поднялся. Убивать он не  хотел, а только показать и молодому самцу,
и свидетелям этой сцены, что Тарзан от обезьян все еще их господин.
     Урок послужил на пользу:  молодые  обезьяны отодвинулись, как всегда от
старших, а  старые  самцы  не  оспаривали  его прерогатив.  Только  самки  с
детенышами  несколько  дней  относились  к нему  подозрительно  и,  если  он
подходил  слишком   близко,  бросались  на  него  с   разинутыми  пастями  и
безобразным  ревом. Но Тарзан скромно уходил  от  беды,  таков  обычай среди
обезьян: только  обезумевший самец решится задеть  мать. Но в конце концов и
они привыкли к нему.
     Он охотился с  ними,  как  в былые времена,  и, когда они  поняли, что,
благодаря своему более высокому разуму, он  умеет  находить лучшие источники
пищи, а  его  ловкая  веревка  захватывает  такую лакомую  дичь,  которой им
никогда не приходилось пробовать, они снова стали относиться к нему так, как
в  прежние  времена,  когда  он  был  у  них царем.  И раньше,  чем уйти  из
амфитеатра и отправиться в новые странствования, они снова выбрали его своим
предводителем.
     Человек-обезьяна  был  вполне доволен  своей  новой  ролью.  Он не  был
счастлив, он вообще никогда не мог быть счастливым,  но он, по крайней мере,
был далеко от  всего того, что  могло напомнить  ему  его горе. Он давно уже
решил не возвращаться в цивилизованные страны, а теперь отказался и от мысли
вернуться к своим друзьям,  черным Вазири.  Он отрекся от человека навсегда.
Он начал жизнь обезьяной, обезьяной и умрет.
     И все-таки он не мог  совсем вычеркнуть из памяти того  обстоятельства,
что женщина, которую он любил,  совсем недалеко от мест, по которым кочевало
его  племя. Не  умел  он  освободиться и от  страха, что она постоянно может
подвергаться опасностям. Что  защитник у нее  плохой, в  этом  он  убедился,
когда  был свидетелем несостоятельности Клейтона. Чем  больше думал  об этом
Тарзан, тем больше мучила его совесть.
     Наконец, он  начал  проклинать себя  за то, что  из эгоизма  и ревности
пренебрег защитой Джэн Портер.  С каждым днем все больше и  больше не давала
ему покоя эта мысль,  и он решил уже вернуться на  берег и  заняться охраной
Джэн Портер и Клейтона, когда до него дошли вести, которые  перевернули  все
его  планы и заставили его помчаться с  бешеной быстротой на восток, забывая
об опасностях и угрожающей смерти.
     Еще до того, как Тарзан  вернулся к своему племени, один молодой самец,
не найдя для себя подруги в  своем племени, по обычаю, отправился бродить по
диким джунглям,  подобно  странствующему  рыцарю прежних  времен, разыскивая
прекрасную даму, чье расположение он мог бы завоевать.
     Он только что  вернулся со  своей  невестой и оживленно  рассказывал  о
своих  приключениях. Между прочим, он  упомянул,  что  видел  большое  племя
странного вида обезьян.
     -- Все  они волосатые самцы, кроме одной, --  говорил  он, --  а  самка
цветом светлее даже этого незнакомца, -- и он пальцем указал на Тарзана.
     В одну  минуту  человек-обезьяна  стал  весь  --  внимание. Он  задавал
вопросы так быстро, что антропоид-тяжелодум едва успевал отвечать.
     -- Самцы были короткие, с кривыми ногами?
     -- Так.
     -- У них на бедрах шкуры Нумы и Шиты, а в руках палки и ножи?
     -- Так.
     -- А на руках и на ногах у них много желтых колец?
     -- Да.
     -- А самка была маленькая и тоненькая и очень белая?
     -- Да.
     -- Она казалась членом племени или пленницей?
     -- Они тащили ее за собой, иногда  за руку, иногда за длинные волосы на
голове, и всегда они толкали и били ее. О, это было очень весело!
     -- Боже! -- прошептал Тарзан.
     --  Где ты  встретил  их  и  какой  дорогой  они  пошли?  --  продолжал
спрашивать человек-обезьяна.
     -- Они были у второй  воды отсюда, -- он показал на  юг. --  Когда  они
прошли мимо меня, они шли на восход солнца, вверх возле края воды.
     -- Когда это было? -- спросил Тарзан.
     -- Поллуны тому назад.
     Не  говоря  больше  ни  слова,  человек-обезьяна бросился на  дерево  и
помчался  как бесплотный  дух  на  восток по  направлению к  забытому городу
Опару.
     XXIV
     ТАРЗАН ВОЗВРАЩАЕТСЯ В ОПАР
     Когда Клейтон,  вернувшись в шалаш, не нашел  там Джэн, он был вне себя
от  страха  и  горя.  Тюран  был  в  полном   сознании,  лихорадка  внезапно
прекратилась, как это бывает с  этой болезнью. Слабый  и истощенный, русский
лежал в шалаше на своей травяной постели.
     Когда Клейтон спросил у него, где Джэн, он выразил искреннее удивление:
     -- Я не слышал ничего подозрительного, -- объяснил он. -- Но, правда, я
большую часть времени был без сознания.
     Если бы не  очевидная  слабость человека, Клейтон  заподозрил бы его  в
том,  что ему известно,  где находится девушка. Но было ясно,  что Тюрану не
хватило бы сил даже  спуститься из шалаша, а тем более взобраться по лесенке
обратно.
     До поздней ночи обыскивал  англичанин ближайшие места  в джунглях,  ища
каких-нибудь  следов  пропавшей  девушки или ее  похитителей. Но хотя  след,
оставленный пятьюдесятью  страшными людьми, при их неопытности  в охотничьем
искусстве,  для  каждого обитателя  джунглей был  бы также  убедителен,  как
городская улица для англичанина, Клейтон двадцать раз проходил мимо него, не
видя никаких признаков,  что много человек проходили  здесь всего  несколько
часов тому назад.
     Продолжая  искать, Клейтон громко звал девушку по имени, пока, наконец,
не привлек внимание Нумы -- льва. По счастью, он  вовремя заметил ползущую к
нему тень и взобрался на дерево.  На этом закончились его поиски в тот день,
потому что лев проходил взад-вперед под деревом до поздней ночи.
     Даже после того, как зверь ушел, Клейтон не решился спуститься во мраке
и провел на дереве страшную и тяжелую ночь. На следующее утро он вернулся на
берег, отказавшись раз навсегда от надежды оказать помощь Джэн Портер.
     В течение следующей недели Тюран  быстро набирался сил,  лежа в шалаше,
тогда как  Клейтон промышлял на  двоих. Мужчины ограничивались только самыми
необходимыми фразами. Клейтон  перешел в отделение  шалаша, которое занимала
раньше Джэн Портер, и видел русского только тогда, когда приносил ему пищу и
воду, или оказывал ему, из чувства человеколюбия, другие услуги.
     К тому времени,  как  Тюран уже мог принимать участие в добывании пищи,
свалился  в  лихорадке  Клейтон. Долгие дни лежал он  в бреду и мучился,  но
русский ни разу не подошел к  нему. Пищи англичанин  все равно не тронул бы,
но жажда превращалась  для  него в настоящую пытку. Между  двумя  приступами
бреда   он  умудрялся,  при  всей  своей   слабости,  раз  в  день   кое-как
дотаскиваться до источника, чтобы  наполнить водой жестяную  кружку, одну из
тех, что была в лодке.
     Тюран  в этих случаях следил за  ним  со  злорадным  удовольствием, он,
видимо, радовался  страданиям человека, который  недавно еще, при всем своем
презрении к  нему,  старался,  по мере  возможности, облегчить  ему такие же
страдания.
     Наконец,  Клейтон  ослабел  настолько,  что  не  в  состоянии  уже  был
спускаться из шалаша. День он  промучился без воды, не обращаясь к русскому,
но затем, не выдержав больше, попросил Тюрана принести ему напиться.
     Русский подошел ко  входу в комнату  Клейтона с кружкой воды  в  руках.
Скверная усмешка искажала его черты.
     -- Вот  вода, -- сказал он. -- Но я хочу напомнить вам, что вы поносили
меня перед  девушкой, что вы берегли ее  для себя одного, не хотели делиться
со мной...
     Клейтон перебил его:
     --  Довольно!  --  крикнул он.  --  Довольно!  Что вы  за мерзавец, что
клевещете на  хорошую  женщину, которую  мы  считаем  умершей? Боже!  Я  был
безумцем, что не убил вас, вы слишком гадки даже для этой ужасной страны!
     -- Вот ваша вода, -- заявил русский, -- вот все, что вы получите. --  И
с этими словами он поднес кружку к  губам и начал пить, а то,  что осталось,
выплеснул вниз, на землю.
     Клейтон откинулся назад и, закрыв лицо руками, отдался на волю судьбы.
     На следующий  день  Тюран решил отправиться вдоль  берега на север, так
как  думал, что там  скорее можно  наткнуться на  цивилизованных  людей;  во
всяком случае, хуже, чем здесь, быть не могло, а бред умирающего англичанина
к тому же действовал ему на нервы.
     Украв копье Клейтона,  он пустился в  путь. Он  убил  бы больного перед
уходом, если бы  его не удержала мысль, что это было бы действительно добрым
делом.
     В  тот же день  он подошел  к маленькой  хижине у  берега  и исполнился
надежд  при  виде этого признака близости  цивилизованной  жизни, потому что
решил, что хижина -- передовой пост какого-нибудь поселка. Знай он, кому она
принадлежит, и  то,  что  собственник  всего  в  нескольких милях, в глубине
страны, Николай Роков бежал бы из  этого места, как из чумного. Но он ничего
не знал и провел  несколько дней, наслаждаясь безопасностью  и сравнительным
комфортом хижины. Потом он продолжал свой путь на север.
     В   лагере   лорда    Теннингтона    строились   зимние   помещения   и
подготавливалась экспедиция на север за помощью.
     По мере  того, как проходили дни, а помощь не  являлась, надежда на то,
что  Джэн  Портер, Клейтон и  мсье Тюран спаслись, угасала. Никто больше  не
заговаривал об  этом с профессором  Портером, но он был  так поглощен своими
научными грезами, что не замечал хода времени.
     Иногда он  бросал  несколько фраз: "На  днях, наверное, пароход  бросит
якорь  в виду  берега,  и тогда  все счастливо соединятся".  Иногда,  вместо
парохода, он  говорил  о  поезде и выражал  сомнение,  не задержали  ли  его
снежные заносы.
     -- Если бы я не успел уже узнать милого старичка так хорошо, -- заметил
как-то Теннингтон  мисс Стронг, -- я ничуть не  сомневался бы,  что он... не
совсем...
     --  Это  было бы смешно, если  бы не было  так трогательно, --  грустно
отвечала девушка. -- Я, знавшая  его всю мою жизнь, я знаю,  как он  обожает
Джэн;  но остальные,  должно быть,  считают  его совершенно равнодушным к ее
судьбе.  А  все дело  в том,  что он так далек от реальной жизни,  что  даже
смерть может осознать только, если увидит несомненные доказательства.
     --  Вы  ни  за  что не догадаетесь,  что  он затеял вчера, -- продолжал
Теннингтон. -- Я возвращался  один после небольшой охоты, как вдруг встретил
его  на тропинке, ведущей  к лагерю.  Он быстро шел, заложив  руки  за  полы
своего длинного сюртука, решительно надвинув шляпу на голову и глядя  упорно
в землю, шел, должно быть, на верную смерть, если бы я не перехватил его. --
"Ради бога, куда вы направляетесь, профессор?" -- спросил я его. -- "Я иду в
город, лорд Теннингтон", -- отвечал он самым невозмутимым образом, -- "чтобы
пожаловаться начальнику почтовой конторы  на  неаккуратное  обслуживание нас
сельской  почтой.  Подумайте,  ведь  я несколько недель ничего  не  получаю.
Должно быть уже  несколько писем от  Джэн. Необходимо сейчас  же сообщить  в
Вашингтон".  -- И, поверите ли,  мисс Стронг, -- закончил Теннингтон, -- что
мне чертовски трудно было убедить старичка, что нет здесь сельской почты,  и
нет никакого города, и что Вашингтон  совсем на другом континенте и в другом
полушарии. Когда  он понял, в чем  дело, он забеспокоился о дочери, пожалуй,
он в  первый раз отдал себе  отчет  о  нашем положении и допустил мысль, что
мисс Портер, быть может, и не спаслась.
     -- Мне  тяжело  думать  об  этом, --  сказала девушка,  -- и я не  могу
все-таки думать  ни о чем  другом,  как только об отсутствующих членах нашей
компании.
     -- Будем  надеяться  на  лучшее,  --  возразил  Теннингтон. --  Вы сами
подаете такой пример мужества, ведь вы, пожалуй, потеряли больше всех.
     -- Да, -- подтвердила она, -- я не могла бы любить Джэн Портер сильнее,
даже если бы мы были родными сестрами.
     Теннингтон  ничем  не проявил своего изумления. Он совсем не это имел в
виду.  Со времени крушения "Леди Алисы" Теннингтон много времени проводил  с
красавицей из  Мэриленда и  недавно  признался самому  себе,  что полюбил ее
сильнее, чем следовало в интересах собственного  душевного спокойствия,  так
как он не переставая помнил сообщение под секретом мсье Тюрана о том, что он
обручен с мисс Стронг. У Теннингтона,  впрочем, начинали появляться сомнения
в  правдивости Тюрана.  Ни  разу  молодая  девушка  не  проявила  по  адресу
отсутствующего ничего, что выходило бы за пределы просто дружеских чувств.
     --  А  затем гибель мсье Тюрана, если  они все погибли, была бы для вас
тяжелым ударом, -- осторожно заметил он.
     -- Мсье  Тюран -- очень милый друг, -- сказала она. --  Я очень  любила
его, хотя знала недолго.
     -- Разве вы не были помолвлены с ним? -- неожиданно выпалил он.
     --  О небо!  -- воскликнула она. -- Конечно, нет. Я вовсе не так любила
его.
     Лорд Теннингтон хотел  что-то  сказать  Газели Стронг,  очень хотел,  и
сказать  сейчас же;  но  почему-то  слова  застревали  у  него в  горле.  Он
несколько раз неуверенно начинал, откашливался, краснел и кончил замечанием,
что рассчитывает покончить с постройкой домиков до начала периода дождей.
     Но, сам того не зная,  он сказал девушке  то именно, что хотел сказать,
-- и она была счастлива, так счастлива, как никогда в жизни.
     На  этот  раз  их прервало появление на опушке джунглей с южной стороны
странной и  страшной  фигуры. Теннингтон и девушка одновременно заметили ее.
Англичанин  схватился  за  револьвер,  но,  когда  полуобнаженное,  обросшее
волосами существо  окликнуло его по имени и бросилось к ним, он опустил руку
и пошел навстречу.
     Трудно  было  узнать  в грязном,  изможденном создании, покрытом только
каким-то странным одеянием,  сделанным из маленьких шкурок, безукоризненного
мсье Тюрана, которого они все видели в последний раз на палубе "Леди Алисы".
     Прежде  чем  остальные члены  маленькой общины узнали  о его  прибытии,
Теннингтон и мисс Стронг расспросили его об остальных пассажирах лодки.
     --  Все умерли,  -- объяснил Тюран. -- Три матроса -- еще в  море. Мисс
Портер  унес  в  джунгли какой-то  хищный  зверь в то  время, как я бредил в
лихорадке.  Клейтон умер от лихорадки несколько дней тому назад.  И подумать
только, что  все это время мы были от вас  на расстоянии нескольких миль  --
меньше дня пути. Это ужасно!

     Джэн Портер не могла  отдать себе отчета, сколько времени она пролежала
в подвале под  храмом  древнего города Опара. Одно время ее била  лихорадка,
она бредила, но затем начала медленно поправляться. Женщины,  приносившие ей
пищу,  каждый день предлагали ей подняться, но она знаками давала им понять,
что еще слишком слаба.
     Но,  в конце  концов,  она могла подняться  на  ноги, а там  и сделать,
шатаясь,   несколько   шагов,   придерживаясь   за  стены.   Ее   похитители
присматривались к  ней  с  возрастающим интересом. День  приближался, жертва
крепла и поправлялась.
     День,  наконец,  наступил,  и  молодая  женщина, которую Джэн Портер не
видела до тех пор, с несколькими другими вошла к ней в подвал. Был  проделан
какой-то  религиозный  обряд  --  именно  религиозный,  в  этом  девушка  не
сомневалась,  и это сразу подбодрило ее. Она радовалась, что попала к людям,
которым, очевидно, знакомо облагораживающее и смягчающее влияние религии, --
они обойдутся с ней гуманно, она в этом уверена.
     Поэтому, когда ее вывели  из подвала и длинными,  темными коридорами, а
потом бетонной лестницей провели в залитый светом двор, она шла охотно, даже
радовалась: ведь она  была среди слуг божьих...  Возможно,  конечно,  что их
представление о  верховном существе несколько  иное, чем ее собственное,  но
довольно  уже того, что они  признают бога, а, следовательно, не могут  быть
злыми и жестокими.
     Но когда  она увидела каменный  алтарь в  центре  двора и  красно-бурые
пятна на  нем и возле него на бетонном полу, она удивилась и заколебалась. А
когда  они  связали ей ноги  и связали руки за  спиной,  сомнение  перешло в
испуг.  Еще минута  --  и  ее  подняли  и  положили на спину поперек алтаря,
надежда угасла окончательно, и она забилась в страхе.
     Во время начавшегося затем танца верных она лежала, оцепенев  от ужаса,
догадавшись, какая участь ее ожидает, раньше, чем увидела занесенный над нею
в руке верховной жрицы тонкий нож.
     Рука  начала  опускаться,  и  Джэн  Портер  закрыла  глаза  и  вознесла
молчаливую  молитву к создателю, перед  которым скоро должна была предстать;
тут нервы ее не выдержали, и она потеряла сознание.

     Дни  и  ночи  мчался Тарзан  от  обезьян  девственным  лесом  к  городу
развалин, в котором любимая женщина заключена в неволе, если еще не умерла.
     За одни сутки он покрыл  расстояние, которое пятьдесят страшных человек
шли почти неделю, потому что он двигался  по среднему ярусу  ветвей, над той
чащей, через которую так трудно было пробираться идущим по земле.
     Рассказ молодого обезьяньего самца не оставлял никаких сомнений  в том,
что пленная  девушка --  Джэн Портер, потому  что в  джунглях не было другой
маленькой белой самки.  В самцах  он  узнал, по  грубому описанию  обезьяны,
карикатуры  на  людей, обитающих в развалинах Опара. Он так ясно представлял
себе  участь  девушки, как если бы видел все собственными глазами. Когда они
положат  ее на тот  страшный алтарь, он не  мог  сказать с уверенностью,  но
нисколько не сомневался, что, в  конце  концов,  ее  дорогое,  хрупкое  тело
окажется на алтаре.
     Наконец, после долгих часов, которые показались вечностью нетерпеливому
человеку-обезьяне,  он перевалил  через  скалистый  барьер,  отграничивающий
долину отчаяния, и  увидел  у  ног своих страшные и суровые развалины Опара.
Быстрым шагом направился он по пыльной  и сухой, усеянной валунами равнине к
цели своих стремлений.
     Придет  ли он  вовремя?  Во  всяком случае, он  отомстит,  и в гневе он
чувствовал  в себе достаточно сил,  чтобы уничтожить  все население ужасного
города.  Около  полудня он подошел к огромному валуну,  на вершине  которого
заканчивался потайной ход к  подземельям города.  Как кошка взобрался он  по
отвесной гранитной  стене.  Спустя  минуту уже бежал  в темноте  по  прямому
туннелю к подвалу сокровищ, пробежал подвал и вышел  к шахте-колодцу, по той
стороне которого стояла башня с разборной стеной.
     Когда он приостановился  на  мгновение  на краю  колодца, слабые  звуки
донеслись к нему сверху.  Его тонкий слух  тотчас разобрал их: это был танец
смерти, предшествующий жертвоприношению, и ритуальный напев верховной жрицы.
Он даже узнал голос Лэ.
     Возможно  ли,  чтобы  обряд  был  связан именно с  тем, чему  он  хочет
помешать? Волна безумного страха прошла  по нему. Неужели он  опоздает ровно
на мгновение? Как перепуганный олень,  перепрыгнул  он через узкую щель. Как
одержимый,  принялся разбирать  стену; как только  голова и  плечи его могли
пройти  в  отверстие,  он  всунул  их  и,  гигантским  усилием мышц  вывалив
остальную подвижную часть стены, упал вместе с ней на цементн