тоянии  мили  позади  лежал  город Опар  со  своими  куполами и
башнями, весь залитый  мягким светом экваториальной луны. Тарзан взглянул на
слиток, который  принес  с  собой. Несколько секунд  он рассматривал его при
свете луны, потом, подняв голову, посмотрел в сторону города былого величия.
     -- Опар, -- шептал он. -- Опар, заколдованный город мертвого и забытого
прошлого. Город  красавиц  и зверей, город ужаса  и смерти, город  сказочных
богатств. -- Слиток был золотым самородком.
     Валун, на котором лежал Тарзан, находился  на равнине, на полпути между
городом  и  теми  скалами,  через  которые  он  со  своими  черными  воинами
перебрался  накануне  утром.  Спускаться  с крутой, обрывающейся скалы  было
нелегкой  задачей  даже   для   человека-обезьяны,  но  в  конце  концов  он
почувствовал  под  ногами  мягкую  землю долины и, не  оглядываясь больше на
Опар, повернул к сторожевым скалам и быстро пересек долину.
     Солнце всходило,  когда он  поднялся  на  вершину  горы, ограничивающей
долину с запада. Далеко внизу, у подошвы холмов, он увидел поднимающийся над
деревьями дымок.
     -- Люди,  -- шепнул  он.  -- А  пятьдесят человек отправились за мной в
погоню. Неужели это они?
     Он  быстро  спустился со скалы и по  узкому оврагу,  уходящему  в  лес,
поспешил на дымок. Держась опушки леса,  он за четверть  мили до того места,
где странный столбик поднимался к небу в тихом  воздухе, перешел на деревья.
Осторожно приближаясь,  он вдруг увидел примитивную бому и там, вокруг огня,
пятьдесят черных Вазири. Он обратился к ним на их собственном языке.
     -- Встаньте, дети, и приветствуйте вашего царя! С  возгласами удивления
и  страха  воины  повскакали на ноги, не зная, бежать ли им или  оставаться.
Тогда Тарзан легко соскочил с дерева, прямо к ним в бому. Когда они увидели,
что это  в самом деле их  вождь,  целый и невредимый, а не материализованный
дух его, они были вне себя от радости.
     --  Мы были трусами,  о  Вазири! -- воскликнул Бузули.  --  Мы убежали,
предоставив  тебя  твоей судьбе. Но  когда прошел наш  испуг,  мы  поклялись
вернуться  и  спасти тебя или отомстить твоим  убийцам. Мы  готовились снова
перебраться через гору и отправиться пустынной долиной к страшному городу.
     -- Видели вы, дети мои, пятьдесят страшных человек, спустившихся с горы
сюда в лес? -- спросил Тарзан.
     -- Да,  Вазири,  -- отвечал Бузули. -- Они прошли мимо нас вчера поздно
вечером, когда мы собирались вернуться за тобой. Они совсем не охотники.  Мы
услышали  их издалека, и так как нас ждало другое дело, то мы отодвинулись в
лес  и пропустили  их. Они быстро  ковыляли на  коротких ногах, а  некоторые
иногда опускались  на четвереньки,  как Болгани, горилла.  Они в  самом деле
страшные люди, Вазири.
     Когда  Тарзан  рассказал  им  о своих приключениях и о  находке желтого
металла,  и предложил  вернуться ночью  и забрать сколько  можно будет из их
сокровищ, ни один  не  отказался. И  когда  сумерки спустились  на  песчаную
долину Опара, пятьдесят эбеновых  воинов легкой рысцой  потрусили по пыли  к
гигантскому валуну, возвышающемуся перед городом.
     Если  трудно было спуститься со скалы, то, казалось,  почти  невозможно
втащить пятьдесят  воинов  на вершину. Но  задача была  выполнена, благодаря
геркулесовским усилиям со стороны человека-обезьяны.
     Десять копей были  связаны вместе, и с этой цепью, привязанной к поясу,
Тарзан взобрался-таки наверх. Потом по  одному перетащил всех  своих воинов.
Немедля двинулись они к комнате сокровищ, где каждый взял  по два самородка,
весом до восьми-десяти фунтов вместе.
     В  полночь весь отряд был уже  у подножья валуна, но  только к рассвету
взобрались  они на скалистую  вершину. Домой продвигались медленно -- гордые
воины не привыкли носить тяжести. Но они  не жаловались и к концу тридцатого
дня вступили в пределы своей земли.
     Здесь Тарзан повел их не на северо-запад к селению, а прямо на запад, и
утром  на тридцать третий  день приказал им сняться и идти к себе в селение,
оставив золото там, где они сложили его вечером.
     -- А ты, Вазири? -- спросили они.
     -- Я останусь здесь еще несколько дней, дети мои. Спешите же к своим.
     Когда они ушли, Тарзан взял два слитка  и, вспрыгнув  на  дерево, легко
пробежал несколько сот ярдов среди густых нижних ветвей. Внезапно  открылась
перед ним  крутая  поляна,  окруженная гигантами джунглей,  как исполинскими
часовыми.  В центре  этого естественного  амфитеатра было маленькое  плоское
возвышение плотно убитой земли.
     Сотни  раз  до  того  бывал Тарзан в этом уединенном  месте, так  густо
заросшем колючими кустарниками, виноградниками и огромными лианами, что даже
Шита-леопард,  при  всей  своей  гибкости,  не  мог  проскользнуть  туда,  и
Тантор-слон,  при всей своей  гигантской силе, не мог проложить  себе дорогу
сквозь  живую  стену,  защищающую  зал  собраний  больших  обезьян  от  всех
обитателей джунглей, кроме самых безобидных.
     Пятьдесят переходов сделал Тарзан, пока перенес все самородки в пределы
амфитеатра. Потом из  дупла  старого,  расколотого молнией дерева вытащил ту
самую  лопатку,  которой  когда-то  выкопал  сундук  профессора Архимеда  К.
Портера, им  же перед тем здесь зарытый.  Вырыв  длинную  канавку, он сложил
туда  состояние,  которое его  черные  воины принесли  для него  из  забытой
сокровищницы города Опара.
     Эту  ночь  он  проспал в амфитеатре,  а рано поутру  на следующий  день
отправился навестить свою  хижину перед возвращением к  Вазири.  Найдя все в
прежнем виде, он углубился  в  джунгли поохотиться  с  тем,  чтобы  принести
добычу в хижину и там спокойно попировать и выспаться на удобной постели.
     Он блуждал милях  в пяти к югу на берегу реки, впадающей в море милях в
шести  от  хижины. Он отошел от берега на  полмили, когда вдруг  ноздри  его
втянули запах, который взбудораживает джунгли, -- запах человека.
     Ветер  дул  с океана, и Тарзан понял, что источник запаха к  западу  от
него. К запаху человека примешивался, однако, и запах Нумы. Человек и лев.
     -- Надо спешить, -- подумал человек-обезьяна, запах белого человека, --
Нума, пожалуй, охотится.
     Когда  он  добежал  деревьями  до  опушки  леса,  он   увидел  женщину,
опустившуюся  на колени  в  молитве,  а перед ней дикого, примитивного  вида
белого мужчину, закрывшего  лицо руками. Позади мужчины старый  лев медленно
подвигался к легкой добыче. Лицо мужчины было повернуто в  сторону,  женщина
низко нагнула голову. Он не видел черт лица.
     Нума уже приготовился  к прыжку. Нельзя было терять  ни секунды. Тарзан
не  успел  бы  снять лук  и вправить в  него стрелу. Он не мог пустить в ход
ножа.  Оставалась  только  одна  надежда,  один  выход.  И  человек-обезьяна
действовал с быстротой мысли.
     Бронзовая рука откинулась назад, на миг копье легло на плечо гиганта --
и затем мощная рука выбросила его вперед, и быстрая смерть из зеленой листвы
влетела прямо в сердце прыгнувшего льва. Не издав ни единого звука,  он упал
мертвый к ногам тех, кто чуть было не сделался его жертвой.
     Несколько  мгновений  ни мужчина,  ни женщина не шевелились.  Потом она
открыла глаза и с изумлением взглянула на мертвого зверя, лежащего позади ее
спутника.  Когда красивое лицо приподнялось, у  Тарзана от обезьян захватило
дыхание  от изумления: он не верил своим глазам. Неужели он сошел с  ума? Не
может быть, чтобы это была женщина, которую он любит. Но, конечно,  это была
она.
     И  женщина  поднялась, а  мужчина  обнял и  поцеловал ее, и тогда сразу
кровь  бросилась в голову  человеку-обезьяне, кровавый  туман  поплыл  перед
глазами, и старый шрам на лбу выступил на темной коже ярко-красной полосой.
     Страшное  выражение появилось на  диком  лице,  когда, подняв  лук,  он
заложил  в  него отравленную  стрелу.  Злой  огонек блестел  в  светло-серых
глазах, пока он целился в спину ничего не подозревающего человека.
     Он  бросил взгляд  на гладкую стрелу,  сильно  оттягивая тетиву,  чтобы
стрела пронзила насквозь сердце, для которого была предназначена.
     Но он не выпустил рокового  вестника. Медленно опустился лук.  Шрам  на
лбу побледнел,  и Тарзан  от  обезьян,  склонив голову,  медленно повернул в
джунгли.
     XXIII
     ПЯТЬДЕСЯТ СТРАШНЫХ ЧЕЛОВЕК
     Несколько  долгих минут  простояли  молча  Джэн Портер и Вильям  Сесиль
Клейтон у трупа хищного зверя, добычей которого они едва не сделались.
     Девушка  заговорила  первая  после  молчания,   последовавшего  за   ее
неожиданным, импульсивным признанием.
     -- Кто мог бы это сделать? -- шепнула она.
     -- Бог весть! -- только ответил мужчина.
     -- Если это  друг, почему он  не  покажется?  -- продолжала Джэн. -- Не
следует ли окликнуть его? Хотя бы поблагодарить.
     Клейтон машинально исполнил ее желание, но ответа не было.
     Джэн Портер вздрогнула. -- Таинственные джунгли, -- прошептала она.
     -- Странные джунгли. Даже проявления дружбы здесь пугают.
     --  Вернемся  лучше в шалаш, -- предложил Клейтон. -- Вы будете там, по
крайней мере, в безопасности. Я плохой защитник, -- с горечью добавил он.
     -- Не говорите этого, Вильям,  -- поспешила она перебить  его, искренне
огорченная, что своими словами ранила  его, -- вы  делали все, что могли; вы
вели себя благородно,  самоотверженно. Не ваша вина, что вы не сверхчеловек.
Только один  человек мог  сделать больше. В волнении я плохо выбирала слова,
но я не  хотела  обидеть  вас. Мне  нужно только, чтобы оба мы признали  раз
навсегда, что я не могу выйти за вас, что это было бы дурно.
     -- Мне кажется,  я понял, -- отвечал он, -- Не будем больше говорить об
этом, -- по крайней мере до тех пор, пока не вернемся к культурной жизни.
     На  следующий день Тюрану  стало хуже. Он почти непрестанно бредил. Они
ничем не  могли помочь ему,  да Клейтон  и  не  особенно  стремился  сделать
что-нибудь. Из-за девушки  он боялся русского -- в  глубине души даже желал,
чтобы тот умер. Мысль о том, что, случись с ним что-нибудь,  она осталась бы
всецело  во власти  этого  животного, пугала его,  и он  забывал, что совсем
одна, на краю этого жестокого леса, она, наверное, погибла бы очень скоро.
     Англичанин вытащил тяжелое копье из трупа льва и теперь, когда по утрам
выходил на охоту, чувствовал себя гораздо увереннее, чем раньше, а потому  и
уходил дальше от шалаша.
     Чтобы  не слышать  бреда  больного,  Джэн Портер спустилась к  подножью
дерева, дальше она не решалась отойти. Сидя у грубой лесенки, которую сделал
для нее Клейтон,  она печально  смотрела на море с  неугасимой надеждой, что
когда-нибудь да покажется желанное судно.
     Сидя  спиной к  джунглям, она  не  заметила, как раздвинулись травы,  и
оттуда выглянуло  лицо дикаря. Маленькие, налитые кровью,  близко посаженные
друг к  другу  глаза внимательно оглядывали  ее,  по  временам шмыгая  вдоль
берега, чтобы убедиться, нет ли тут еще кого-нибудь.
     Вот  показалась другая  голова,  еще  одна и  еще... Человек  в  шалаше
забредил громче, и головы  скрылись так же быстро, как показались. Но вскоре
опять  выглянули, так как  девушка,  видимо, не  обращала  внимания на голос
мужчины, доносящийся сверху.
     Одна за  другой уродливые  фигуры  поползли  из  джунглей  к ничего  не
замечающей девушке. Слабый шорох в траве привлек ее внимание, она обернулась
и, вскрикнув, вскочила  на ноги. Тогда они разом сомкнулись вокруг нее. Один
поднял  ее  своими длинными  гориллоподобными  руками  и  понес  в  джунгли.
Волосатая лапа  зажала  ей  рот.  После  долгих недель страданий,  испытание
оказалось свыше ее сил, и она потеряла сознание.
     Когда она пришла  в себя,  она  лежала в чаще  девственного  леса. Была
ночь.  Большой костер  ярко горел на маленькой полянке. Кругом  разместились
несколько  десятков человек. Густые  волосы  на головах у них были  спутаны,
лица  тоже  заросли  волосами. Они сидели,  охватив длинными руками согнутые
колени коротких, кривых ног.
     Как  звери, пожирали они неопрятно приготовленную пищу. Над огнем висел
котелок, из которого они заостренными палочками доставали себе куски мяса.
     Когда  они заметили, что  их  пленница пришла  в себя, ближайший  к ней
лакомка грязной  рукой  бросил ей  кусок отвратительного кушанья. Кусок упал
возле нее, но она только закрыла глаза, почувствовав приступ тошноты.
     Много  дней  шли они  густым лесом.  Девушка  хромала, выбилась из сил.
Долгие, жаркие,  томительные дни они то тащили ее, то толкали перед собой, а
когда она  спотыкалась и  падала,  ближайший  давал ей пинка ногой  или  бил
кулаком.  Задолго  до  конца  пути  башмаки  ее  отказались  служить, платье
изодралось  в клочья, и сквозь лохмотья просвечивало тело, недавно еще белое
и нежное, а теперь  огрубевшее,  все в ссадинах и царапинах  от тех  колючих
кустарников, сквозь которые приходилось пробираться.
     Последние два дня пути она  была уже так истощена,  что ни побоями,  ни
бранью нельзя было заставить ее подняться на несчастные окровавленные  ноги.
Поруганная  природа мстила  за  себя, положив  предел выносливости.  Девушка
физически не могла встать даже на колени.
     Животные  обступили  ее,  угрожая  и  помахивая  дубинками, осыпали  ее
ударами   ног   и   кулаков,    но   она   лежала,    закрыв   глаза,   моля
смерть-избавительницу   поскорей   прекратить  ее  мучения.  Но   смерть  не
приходила, и пятьдесят страшных мужчин, сообразив, наконец, что жертва их не
может больше идти, подняли и понесли ее.
     Незадолго до  захода солнца  она  увидела  впереди  стены  и  развалины
величественного города, но она  была так слаба и  больна,  что нисколько  не
заинтересовалась.  Куда бы  они  ни  несли  ее,  конец  среди  этих свирепых
полуживотных может быть только один.
     Наконец, они прошли две стены и очутились внутри разрушающегося города.
Они внесли ее в большое здание, и  там сотни таких же точно существ окружили
ее; но были среди них и женщины, не такие  страшные и уродливые. При виде их
слабый  луч надежды  зашевелился у нее  в душе.  Но ненадолго  -- женщины не
проявляли никакого участия, по крайней мере, не оскорбляли ее.
     После   того,   как   все  обитатели  здания  осмотрели  ее,  к  общему
удовольствию,  ее  снесли в  темный  подвал  и  там положили  на голый  пол,
поставив около нее металлический сосуд с водой и такую же миску с пищей.
     Неделю  она видела  только  некоторых  женщин,  в  обязанности  которых
входило приносить ей пищу и воду. Силы, хотя медленно, все же возвращались к
ней -- скоро она  будет в  состоянии,  пригодном  для  принесения  в  жертву
пламенеющему богу. По счастью, она не знала, какая участь ожидает ее.

     Бросив копье, которое  спасло  Клейтона и  Джэн Портер от  когтей Нумы,
Тарзан от обезьян  медленно  возвращался джунглями, печальный, как  человек,
сердечная рана которого снова раскрылась.
     Он был  рад, что вовремя опустил руку и  не  дал  свершиться  тому, что
задумал  в  припадке бешеной  ревности. Одна  секунда  отделяла Клейтона  от
смерти от руки человека-обезьяны.  В  короткий промежуток времени между тем,
как  он  узнал девушку  и ее  спутника,  и  тем,  когда  он  опустил  лук  с
отравленной стрелой, направленной  в англичанина, Тарзан был охвачен сильным
и диким порывом животного инстинкта.
     Он видел женщину, которую желал, свою женщину, свою подругу, в объятиях
другого.  Согласно безжалостному  закону  джунглей,  которым  он руководился
теперь, исход мог быть только один; но в последнюю минуту врожденное чувство
рыцарства заглушило пылающий огонь страсти и спасло его. Тысячи раз возносил
он благодарения за то,  что восторжествовал  над  собой раньше,  чем  пальцы
пустили стрелу.
     Вспомнив, что он возвращается  к Вазири,  он почувствовал, что все  его
существо  возмущается  против  этого. Он  не хотел  больше видеть  людей. Он
поблуждает, по крайней мере, некоторое  время  в джунглях один, пока горе не
притупится немного. Как его  друзья-звери, он предпочитал страдать  молча, с
самим собой наедине.
     Эту  ночь  он снова провел в амфитеатре обезьян  и много  дней  выходил
оттуда на  охоту, а на ночь возвращался обратно. На третий день он  вернулся
под  вечер довольно  рано.  Не успел  он  полежать  немного  на мягкой траве
круглой полянки, как он  услышал знакомый звук, доносящийся с юга.  Это идет
по джунглям толпа  больших обезьян, ошибиться невозможно. Несколько минут он
прислушивался. Они направлялись к амфитеатру.
     Тарзан  лениво  поднялся  и  потянулся.  Тонким  слухом  он  следил  за
малейшими  движениями  приближающегося  племени,  а скоро почуял  их  запах;
впрочем, подтверждения ему уже не требовалось.
     Когда они  подошли  совсем  близко  к  амфитеатру,  Тарзан  от  обезьян
спрятался  на  дереве  с  противоположной  стороны  арены. Он  хотел  оттуда
рассмотреть пришельцев. Ждать ему пришлось недолго.
     Вот  внизу, между ветвями,  показалось свирепое  волосатое  лицо.  Злые
маленькие   глазки   одним   взглядом  охватили  всю   полянку,  потом  было
протараторено  донесение.  Тарзан  слышал  каждое  слово.  Разведчик сообщал
остальным членам  племени, что путь свободен  и они могут  спокойно войти  в
амфитеатр.
     Первым легко прыгнул на мягкий  травянистый ковер предводитель, а вслед
за  ним,  одно за  другим,  до  сотни  человекообразных.  Были тут  огромные
взрослые обезьяны и много молодых. Несколько младенцев уцепилось за косматые
шеи своих диких матерей.
     Тарзан узнавал многих членов племени, того  самого, в которое  он попал
крошечным малюткой. Многие из взрослых были еще маленькими обезьянами, когда
он был  ребенком.  В детстве он играл  и  шалил  вместе  с ними в этих самых
джунглях.  Теперь он задавался  вопросом,  узнают ли  они его?  У  некоторых
обезьян память очень короткая, и два года могли показаться им вечностью.
     Из их  разговоров он узнал,  что они  собрались,  чтобы выбрать  нового
царя, так  как старый  погиб, свалившись с высоты  ста футов  с обломавшейся
веткой.
     Тарзан подвинулся на  самый конец ветви,  чтобы  лучше их  рассмотреть.
Быстрые  глазки  одной  из  самок  первые  заметили  его.  Горловым лаем она
обратила внимание других. Несколько огромных самцов выпрямились, чтобы лучше
рассмотреть незваного гостя. С оскаленными зубами и ощетинившимися затылками
они  медленно направились  в  его  сторону, издавая  низкое,  отвратительное
ворчание.
     -- Карнат,  я Тарзан от обезьян, -- заговорил человек-обезьяна наречием
племени. --  Ты  помнишь  меня? Еще совсем маленькими обезьянками  мы вместе
дразнили Нуму, бросая в него палочки и орехи с безопасной высоты.
     Зверь, к  которому он обратился,  приостановился, с выражением смутного
понимания, смешанного с тупым изумлением.
     -- А ты, Мгор, -- продолжал Тарзан, обращаясь к другому, -- разве ты не
помнишь вашего прежнего царя? того, что умертвил могучего Керчака?
     Обезьяны  толпой подошли  ближе не  столько  с  угрожающим,  сколько  с
любопытствующим видом. Они что-то побормотали друг с другом несколько минут.
     -- Что тебе нужно от нас? -- спросил Карнат.
     --   Только   мира,   --  отвечал   человек-обезьяна.  Обезьяны   опять
посовещались. Наконец, Карнат заговорил:
     -- Если так, иди с миром, Тарзан от обезьян.
     И  Тарзан  от  обезьян  легко  спрыгнул  на  траву  посреди  свирепой и
уродливой орды, -- он прошел полный цикл, и опять  вернулся к  зверям, чтобы
зверем жить среди них.
     Не было взаимных приветствий, как  у людей, если бы они не виделись два
года.  Большинство  обезьян   вернулось  к  делам,   которые  были  прерваны
появлением человека-обезьяны, и  обращали на  него так же мало внимания, как
если  бы  он  никогда не уходил  из племени. Один -- два самца, которые были
тогда  недостаточно  взрослыми  и  не  помнили  его,  подкрались к  нему  на
четвереньках,  обнюхивая