кая и узкая, с разбросанными по ней чахлыми деревьями, там и
сям усеянная большими валунами. А в дальнем конце равнины --  величественный
город,  с  толстыми  стенами,  стройными  башнями,  минаретами  и  куполами,
пламенеющими  в солнечных лучах. Расстояние было слишком велико, чтобы можно
было  заметить  признаки   разрушения,  и  Тарзану  город  показался   дивно
прекрасным,  а  воображение уже рисовало ему широкие улицы  и величественные
храмы, переполненные оживленной, счастливой толпой.
     Около часа  отряд  отдыхал на верхушке горы,  а затем Тарзан  повел его
вниз, в долину. Дороги не  было, но  спуск был далеко не такой крутой, каким
был подъем с  той стороны. Спустившись в  долину, они быстро пошли вперед, и
было еще светло, когда остановились у стен древнего города.
     Наружная  стена была футов  пятидесяти  в вышину  там,  где она  вполне
сохранилась,  и  вообще,  насколько  они  могли  охватить   взглядом,  стена
развалилась местами только вверху, не больше  чем на двадцать футов от края.
Такие стены  все еще могли служить прекрасной защитой. Несколько раз Тарзану
показалось,  что кто-то шевелится  в местах, где стена повреждена, как будто
живые  существа  следят  за  ними  из-за  старинных  бастионов. И  часто  он
чувствовал  на  себе взгляд невидимых глаз, но ни разу  не мог бы  сказать с
уверенностью, что его не обманывает воображение.
     В эту  ночь  они разбили лагерь у  стен  города, снаружи. В полночь  их
внезапно разбудил пронзительный вопль, раздавшийся из-за стен. Он начался на
очень высокой ноте и постепенно спускался, пока не перешел в жалобные стоны.
Вопль оказал  странное действие  на черных, почти парализовав их  ужасом;  и
прошло по крайней мере с час,  пока  лагерь не  улегся снова. Поутру влияние
испуга  еще не рассеялось,  и Вазири бросали  боязливые,  косые  взгляды  на
массивную, зловещего вида твердыню, возвышающуюся перед ними.
     Тарзану   пришлось  долго  уговаривать  и  убеждать,  чтобы  черные  не
отказались от  предприятия  и не поспешили обратно по  равнине  к скалам, по
которым спустились накануне. Но, наконец, то приказаниями,  то угрозами, что
он пойдет один, он заставил их сопровождать себя.
     Они шли минут пятнадцать вдоль стены, пока попали на такое место, через
которое можно было проникнуть внутрь. Это была узкая щель, дюймов в двадцать
шириной, внутри которой  шла бетонная, со ступеньками, вытертыми от времени,
лестница, делавшая скоро крутой поворот.
     В  этот узкий  проход вошел  Тарзан,  протиснувшись боком  из-за  своих
широких  плеч.  За   ним  следовали  черные  воины.  За  поворотом  лестница
обрывалась и начиналась ровная дорожка, которая шла, извиваясь и поворачивая
спирально, пока вдруг, круто обогнув угол стены, не вывела их на узкий двор,
по ту  сторону  которого  поднималась  вторая,  внутренняя  стена, такой  же
высоты, как  и первая. Эта внутренняя  стена заканчивалась вверху маленькими
круглыми башенками, чередующимися  с  остроконечными  монолитами.  Последние
местами  посваливались, и  стена  начала разрушаться, но в общем она  была в
гораздо  лучшем состоянии,  чем  наружная.  Проход,  такой  же узкий,  как и
первый, открывался и  в этой стене, а, пройдя его,  Тарзан со своими воинами
очутился в широкой аллее, в конце которой возвышались грозного  вида мрачные
гранитные здания, начинающие приходить в упадок. Среди обломков вдоль зданий
росли  деревья  и  виноград заплетал  зияющие отверстия окон. Только  здание
прямо напротив них заросло меньше других и как  будто лучше сохранилось. Это
было массивное строение под  огромным куполом. По обе стороны высокого входа
стояли ряды  столбов,  из которых каждый завершался  огромной фантастической
птицей, высеченной прямо в камне монолита.
     Пока  человек-обезьяна  и его  спутники  осматривались вокруг,  выражая
различные  степени  удивления перед  тем, что открывалось им  в этом древнем
городе,  расположенном  в  глубине  дикой Африки,  многие  из  них  услышали
какое-то движение внутри  здания, на которое они смотрели. Неясные тени  как
будто двигались внутри в  полумраке. Не было ничего такого, что глаз  мог бы
отчетливо уловить -- только странное ощущение жизни там, где жизни как будто
не  должно было  быть,  потому что  все  живое  казалось неуместным  в  этом
заколдованном мертвом городе давно прошедших веков.
     Тарзан  вспомнил,  что  читал  как-то  в  Париже,  будто  была какая-то
исчезнувшая белая раса,  жившая, по  преданиям, в самом  сердце Африки.  Ему
пришло в голову, не видит ли  он перед  собой развалины цивилизации, которую
этот  странный народ  насадил  в дикой  обстановке  своей  странной  и дикой
родины.  Возможно ли, чтобы и сейчас последние  представители этой расы жили
среди  развалин былого великолепия своих  предков? Снова он обратил внимание
на то, что в большом храме кто-то украдкой двигается.
     --  Пойдем! --  позвал  он  Вазири.  --  Посмотрим,  что  там, за этими
разрушающимися стенами.
     Его  людям очень не хотелось идти за ним, но, когда они увидели, что он
бесстрашно  углубился  в  мрачный  портал, они  пошли за  ним  на расстоянии
нескольких шагов, сбившись  в  кучку и являя  собой все признаки панического
ужаса. Один вопль, вроде того, какой они слышали  ночью, и они бросились бы,
как безумные,  к  узкой щели,  которая  вела  во внешний мир  сквозь толстые
стены.
     Войдя в здание, Тарзан  определенно  почувствовал, что на него  смотрит
много глаз.  Во  мраке  бокового  коридора послышался шелест, и он готов был
поклясться,  что видел руку  человека в амбразуре окна, выходящего  вверху в
купол ротонды, в которой он стоял.
     Пол в комнате был бетонный, стены из полированного гранита, на  котором
были вырезаны странные фигуры людей и зверей. Местами  в стены  были вделаны
доски желтого металла.
     Подойдя поближе к одной из таких досок, Тарзан увидел, что  она золотая
и испещрена какими-то  иероглифами. За этой первой комнатой шли другие, а за
ними  здание  разделялось  на  два  огромных крыла. Тарзан прошел  несколько
комнат,  встречая многочисленные подтверждения  слухов о сказочном богатстве
первоначальных  строителей. В  одной  комнате было  семь  столбов массивного
золота, в другой золотом был выстлан весь пол.
     И  все  время,  пока  он  осматривал  здание, его  черные  воины кучкой
толпились у него за спиной, а странные тени мелькали у  них  с обеих сторон,
впереди и позади, никогда не приближаясь впрочем настолько, чтобы можно было
с уверенностью сказать, что в комнате есть еще кто-то.
     Нервное  напряжение  начинало становиться непосильным  для  черных. Они
просили Тарзана  вернуться на воздух  и солнечный свет. Ничего  хорошего  не
может выйти  из  прогулки  здесь, говорили они, потому что в этих развалинах
бродят души умерших, когда-то здесь живших.
     --  Они следят за нами, о царь, -- шептал  Бузули.  --  Они ждут,  пока
заманят  нас в самую глубину своей  твердыни,  и тогда они бросятся на нас и
растерзают нас зубами. Так духи  всегда поступают.  Мне  об этом рассказывал
дядя моей матери, он великий колдун.
     Тарзан засмеялся. -- Дети мои, бегите обратно, на солнце, -- сказал он.
-- Я вернусь к вам, когда обыщу сверху  донизу  эти развалины и найду золото
или приду к заключению, что его нет. Мы можем, впрочем, снять доски со стен,
столбы слишком тяжелы для нас;  но, я думаю, где-нибудь должны  быть большие
кладовые, полные золота, которое мы легко могли бы унести с собой. Бегите же
пока на воздух, где вы вздохнете свободней.
     Часть воинов  с  радостью последовала  приказанию  вождя, но  Бузули  и
некоторые  другие  не  решались  оставить  его,  колеблясь  между любовью  и
преданностью  к своему  царю  с одной  стороны  и  суеверным  страхом  перед
неизвестным с другой.  И вдруг  случилось то, что разрешило вопрос, исключив
возможность дальнейших обсуждений. Среди тишины разрушенного храма прозвенел
у самых их ушей  тот же  отвратительный вопль, который они  слышали минувшей
ночью,  и с  криком ужаса  черные  воины  повернули и бросились бежать через
пустые залы векового здания.
     Тарзан от обезьян остался на том самом месте, где  они оставили его, со
злой  улыбкой  на  губах поджидая врага, который, он в этом  не  сомневался,
сейчас бросится на него. Но снова воцарилась тишина, если не считать слабого
намека на звук шагов босых ног, крадущихся откуда-то поблизости.
     Тогда Тарзан  повернул  и углубился в храм. Он  переходил из  комнаты в
комнату,  пока не  попал в  комнату, в  которой еще сохранилась одна толстая
запертая дверь. Он оперся об нее плечом, и  в это время опять, почти рядом с
ним,  раздался   тот   же  вопль.   Было   очевидно,  что  этим  воплем  его
предупреждают,  чтобы  он не осквернил этой особой  комнаты.  А, может быть,
именно в ней-то и лежат запасы сокровищ?
     Как  бы  то  ни  было,   раз   странные   невидимые  охранители   этого
заколдованного  места  не хотели, чтобы он  вошел  именно  в эту комнату, от
этого желание  Тарзана проникнуть туда утроилось и, хотя  вопли  повторялись
неустанно, он надавливал  дверь плечом до  тех пор, пока  она с  треском  не
распахнулась, соскочив с петель.
     За ней  был  могильный  мрак.  Ни  одного  окна, через  которое мог  бы
проникнуть  хотя  бы  слабый  луч  света,  а  так  как  и  в коридоре,  куда
открывалась  дверь,  была  полутьма,  то  и  распахнутая дверь  не  помогла.
Нащупывая  пол  впереди рукояткой копья, Тарзан вступил во мрак. Вдруг дверь
захлопнулась за ним, и в то же самое время  со всех сторон потянулись к нему
в темноте чьи-то руки.
     Человек-обезьяна боролся с  дикой  яростью  и геркулесовской силой.  Но
хотя  он  чувствовал, что удары его не пропадают  впустую, хотя он  запускал
зубы в мягкое тело, каждый раз две новые руки появлялись вместо отброшенных.
В конце концов они потянули его  вниз и  медленно, численным превосходством,
одолели его. Потом они связали ему руки сзади и ноги загнули к спине, связав
с руками.
     Он так и не слышал ни одного звука, кроме тяжелого дыхания своих врагов
и шума битвы. Он не знал, что за существа захватили его в плен, и решил, что
это люди, только потому, что они связали его.
     После этого они  подняли его и, то  толкая, то волоча по земле, вынесли
из темной комнаты во внутренний дворик храма. Тут он увидел своих врагов. Их
было около сотни -- маленьких коренастых людей, с большими бородами, которые
закрывали часть лица и падали на  волосатые груди. Густые  волосы  на голове
начинались у самых бровей и падали на спины и плечи. Ноги у них были кривые,
короткие  и тяжелые, руки  -- длинные и мускулистые; на поясницах у них были
надеты шкуры  леопардов  и львов, и большие  ожерелья  из  когтей этих самых
животных  свисали на грудь. Массивные обручи из  самородного золота украшали
руки  и  ноги.  Вооружены  они были тяжелыми,  узловатыми  дубинками,  а  на
перевязях, составлявших их единственную одежду, висели ножи.
     Но то, что больше всего произвело впечатление на их пленника, -- это их
белая кожа; ни в оттенке, ни в чертах лица не было и  намека на негритянское
происхождение.  А между тем низкие лбы,  злые,  маленькие  близко  сдвинутые
глаза далеко не располагали в их пользу.
     Во  время  борьбы  в  темной  комнате и  пока  они  тащили  Тарзана  на
внутренний дворик,  не было произнесено  ни  единого  звука,  но сейчас  они
перекидывались  между  собой односложными словами  на совершенно неизвестном
Тарзану языке.  Оставив человека-обезьяну на бетонном полу, они  прошли один
за   другим  на  своих  коротеньких  ножках  в  другую  часть  храма,  более
отдаленную.
     Лежа на спине, Тарзан  увидел, что стены храма со  всех сторон окружают
маленький дворик, величаво поднимаясь вверх. Только на самом верху виден был
маленький кусочек голубого неба, да в  одном  месте,  сквозь  амбразуру,  он
увидел зелень, но не мог  бы  сказать, росла ли она внутри  храма или за его
пределами.
     Кругом дворика, сверху донизу, шли ряды открытых галерей, и по временам
пленник  улавливал,  что  с  этих  галерей на  него смотрят  острые  глазки,
сверкающие из-за спускавшихся на лицо волос.
     Человек-обезьяна  осторожно попробовал крепость связывавших его уз,  и,
хотя полной уверенности быть не могло, но ему показалось, что им  не устоять
перед его сильными мускулами, когда придет  час  вернуть себе свободу; но он
не  решался  испытать  их, пока  не  стемнеет,  так как  чувствовал на  себе
стерегущие глаза.
     Он  пролежал  во  дворе  несколько часов, прежде чем первые лучи солнца
стали проникать в этот колодец; почти одновременно он услышал шлепанье босых
ног  на галереях над ним и сейчас же увидел, что все они наполнились людьми,
а в это время другие люди входили в двери.
     На одно мгновение все глаза обратились к полуденному солнцу, и вслед за
этим  люди  на галереях и люди во  дворе  затянули  в унисон на низких нотах
какой-то гимн. Окружавшие  Тарзана  начали  танцевать в  такт торжественному
пению.  Они  медленно кружились  вокруг  него,  напоминая своими  движениями
неуклюжих ковыляющих медведей, не глядя на него и не отрывая глаз от солнца.
     Минут десять  продолжали они монотонно шагать  и петь, потом  внезапно,
все сразу,  с  поднятыми вверх  дубинками,  повернулись  к  своей жертве  и,
издавая страшный вой, с дьявольскими гримасами, бросились на него.
     В этот самый момент в середине кровожадной орды вдруг появилась женская
фигура с дубинкой,  точно такой же,  как у  них,  но  сделанной из золота, и
отогнала мужчин.
     XX
     ЛЭ
     В  первый  момент  Тарзан подумал, что по  странному  капризу судьбы он
спасен,  но когда он  вспомнил,  как  легко одна  девушка  отогнала двадцать
гориллоподобных  мужчин,  и когда  вслед за  этим он увидел, что  они  снова
возобновили  свое  монотонное  кружение вокруг него, причем она обращается к
ним с монотонным напевом, он понял, что и это входило в программу церемонии,
в которой он был центральной фигурой.
     Минуту спустя, девушка вытащила нож  из-за своей перевязи и, нагнувшись
над  Тарзаном, перерезала ремень, которым были связаны  у него ноги.  Потом,
когда мужчины, перестав  кружиться, подошли ближе, она знаками приказала ему
подняться и, закинув ремень, которым до того были связаны ноги, ему  на шею,
повела его через двор. Мужчины парами следовали за ними.
     Извилистыми коридорами шли они все дальше и дальше, в самую  отдаленную
часть храма, пока не вошли в большую комнату, в центре которой стоял алтарь.
Только  тогда Тарзан  сообразил,  что  значил  тот странный  обряд,  который
предшествовал их переходу в эту святая святых.
     Он  попал  в  руки  потомков  древних  поклонников  солнца. Его  мнимое
спасение  одной  из жриц было только  частью  пантомимы,  повторяющей старый
языческий  обряд: солнце, заглянув  на него через  отверстие  между  стенами
двора, предъявило к  нему свои права, и из внутреннего  храма явилась жрица,
чтобы спасти  его  от  кощунственных рук простых  смертных как  человеческую
жертву пламенеющему божеству.
     Если   бы   ему   нужны   были  еще   доказательства  правильности  его
предположения, то достаточно было взглянуть на красно-бурые пятна на  камнях
алтаря и на полу вблизи него, а  также  на  черепа  людей, выглядывавшие  из
бесчисленных ниш по стенам.
     Жрица  подвела   жертву  к  ступеням   алтаря.  Галерея  наверху   тоже
наполнилась  зрителями,  а сквозь сводчатую  дверь в восточном углу  комнаты
медленно  потянулась вереница женщин. Как и мужчины, они были одеты только в
шкуры диких зверей,  схваченные  у пояса ременными  перевязями  или золотыми
цепями.  А черные волосы  их были  покрыты  золотыми уборами,  состоящими из
множества кружочков  и овальных  пластинок, искусно  соединенных вместе так,
что  получалось нечто вроде металлической шапочки, от которой свешивались по
обе  стороны  головы  до  пояса   длинные  цепочки,  состоящие  из  овальных
пластинок.
     Женщины  были сложены более пропорционально,  чем мужчины, черты лица у
них  были  гораздо  тоньше,  форма  головы  и  большие  мягкие черные  глаза
свидетельствовали о гораздо большей  интеллигентности и человечности, чем  у
их повелителей.
     Каждая жрица держала в руках две золотые чаши, и, когда они выстроились
в ряд по одну сторону алтаря, мужчины, стоящие напротив, подходили, и каждый
брал чашу из рук женщины, стоящей напротив него.
     Затем пение возобновилось, как вдруг из темного  прохода позади алтаря,
из подвала, находящегося под комнатой, появилась еще одна женщина.
     Верховная жрица, решил Тарзан. Это была  молодая женщина, с  лицом даже
умным и красивого овала. Украшения на  ней были вроде тех, что на других, но
более сложно сработанные, а некоторые  были усыпаны  бриллиантами.  Ее белые
руки  и  ноги  почти  сплошь  были покрыты массивными  украшениями,  а шкура
леопарда,   составлявшая   ее  единственное   одеяние,  сдерживалась  плотно
охватывающим талию поясом из золотых колец, соединенных  в причудливый узор,
усеянных бесчисленным количеством маленьких бриллиантов. За поясом у нее был
длинный нож, а в руке вместо дубинки тонкий жезл.
     Подойдя к алтарю, она остановилась, и пение прекратилось. Жрецы и жрицы
преклонили перед ней колени, а она, протянув над ними жезл, читала длинную и
скучную  молитву. Голос у нее был нежный  и музыкальный. Тарзан никак не мог
себе  представить,  что его  обладательница в  одну  минуту, в  фанатическом
экстазе религиозного  рвения, превратится  в кровожадного палача  и, держа в
руках окровавленный нож,  первая напьется  красной теплой крови из маленькой
чаши, стоящей на алтаре.
     Окончив  молитву, она  в  первый раз  взглянула на Тарзана.  С заметным
любопытством, она осмотрела  его с ног до головы. Потом заговорила  с ним и,
кончив, остановилась, как бы поджидая ответа.
     -- Я не понимаю вашего языка, -- сказал Тарзан. -- Не можем ли мы найти
общий язык? --  И он  пробовал французский, английский, арабский, Вазири  и,
наконец, язык метисов Западного Берега. Но она не понимала его.
     Она кивнула  головой, и голос  ее прозвучал как будто устало, когда она
предложила жрецам продолжать  обряд.  Они повторяли  свое  нелепое кружение,
пока  жрица не положила  ему конец. Она  все  это  время стояла, внимательно
разглядывая Тарзана.
     По данному  ею сигналу, жрецы  бросились на человека-обезьяну и, подняв
его, положили поперек  алтаря так, что голова свешивалась с одной стороны, а
ноги  с  другой. Затем жрецы и жрицы выстроились  в два ряда, держа наготове
маленькие  золотые чаши, чтобы получить свою  долю  крови жертвы после того,
как жертвенный нож сделает свое дело.
     В ряду жрецов  поднялся спор из-за первого  места.  Дюжее  животное,  с
интеллектом гориллы, судя по выражению лица, старалось  оттолкнуть на второе
место  человека  поменьше, но маленький апеллировал к верховной жрице, и  та
холодным,  не  допускающим возражения  тоном  приказала  большому отойти  на
дальний конец ряда. Тарзан слышал, как тот ворчал и протестовал, переходя на
указанное место.
     Тем  временем жрица, стоя над Тарзаном, начала произносить  заклинание,
медленно  поднимая вместе с  тем свой острый, тонкий нож.  Человеку-обезьяне
казалось, что прошла целая вечность, пока  рука перестала подниматься, и нож
остановился вверху над его незащищенной грудью.
     Потом нож начал спускаться, сначала медленно,  а дальше, по мере  того,
как ускорялся темп заклинания, все скорей и  скорей. Тарзан  все  еще слышал
ворчание недовольного жреца  в конце ряда. Голос его раздавался все громче и
громче.  Жрица,  стоявшая  вблизи  от  него,  строгим  голосом  сделала  ему
замечание. Нож опустился уже совсем близко к груди Тарзана, но задержался на
мгновение,  когда  верховная жрица подняла  глаза, выразив быстрым  взглядом
неудовольствие виновнику кощунственного перерыва.
     Произошло замешательство  среди спор