ломки самолета летели вниз и несчастные
люди гибли, так и не успев вступить в бой.
     И только  Юлиан Пятый  раскрыл секрет  грозного  оружия.  Он  придумал
покрытие, которое защищало алюминий от этих лучей, не давало им раскачивать
электроны металла и разогревать их до испарения.
     Убежденный в  правильности своей  теории, Юлиан  Пятый  с  несколькими
уцелевшими самолетами  скрылся в самой дальней части земли. Ортис искал его
несколько месяцев,  но только  в 2050  году две воздушных армии встретились
снова и  в последний  раз. Юлиан  Пятый за  это время завершил задуманное и
теперь, перед решающей битвой он был уверен в победе над старым врагом. Его
флагманский корабль двигался во главе небольшой колонны - последней надежды
землян, а  сам Юлиан  Пятый стоял в рубке рядом с небольшим, укрепленным на
треноге, ящичком.
     Ортис устремился  навстречу. Он рассчитывал уничтожить корабли один за
другим по  мере сближения.  Он уже предвкушал радость легкой победы. Вот он
направил электронную пушку на корабль врага и нажал кнопку. И тут брови его
нахмурились. В  чем дело? Он осмотрел пушку, проверил прицел, подставил под
излучатель кусок  алюминия, который в одно мгновение превратился в пар. Все
работало, а  корабли врага  не исчезали.  А когда корабли сблизились, Ортис
все понял:  он увидел,  что  самолет  противника  покрыт  серым  веществом,
который защищает алюминиевые части от воздействия невидимых лучей.
     Тогда Ортис  злобно усмехнулся. Он повернул ручку на блоке настройки и
снова нажал  кнопку. Мгновенно  бронзовый пропеллер  растаял в  воздухе.  А
вместе  с   ним  и  остальные  бронзовые  части  самолета.  Вся  эскадрилья
беспомощно повисла в воздухе, совершенно лишенная управления.
     Но флагманские  корабли уже  так сблизились,  что враги  хорошо видели
друг друга.  Выражение лица  Ортиса было  торжествующим, а  у Юлиана Пятого
лицо было угрюмым.
     - Ты  хотел перехитрить  меня! -  издевался  Ортис.  -  Но  я  столько
трудился ради этого дня! Я разрушил мир, чтобы превзойти тебя, Юлиан. Чтобы
превзойти и  убить тебя.  Но я хотел, чтобы ты знал, что я хочу убить тебя.
Убить самым жестоким способом, какого не смог бы придумать самый изощренный
ум. Ты защитил алюминий от воздействия моих лучей, но твой кретинский ум не
смог дойти  до того,  что простой  регулировкой я  могу перестраиваться  на
любой другой  металл, и  не обязательно  металл. Я  могу  настраиваться  на
человеческую плоть и кости.
     И вот что я хочу сделать сейчас, Юлиан Пятый! Сначала я уничтожу кости
твоего скелета.  Это будет  безболезненно для тебя и я даже надеюсь, что ты
не умрешь.  Потому что  я хочу, чтобы ты познал силу настоящего интеллекта.
Ты умрешь,  Юлиан, но постепенно: сначала кости, затем плоть, а потом умрут
твои люди и твой выродок, сын твой и женщины, которую я люблю. И теперь она
будет моею.  Узнай это,  прежде чем  отправиться в  ад! - и он повернулся к
своему орудию.
     Но Юлиан  Пятый положил руку на маленький ящик, стоящий рядом с ним. И
он успел  нажать кнопку  на ящичке  раньше, чем Ортис нажал свою. Мгновенно
электронная пушка  исчезла прямо  на глазах  изумленного  Ортиса.  А  затем
корабли столкнулись.  Юлиан Пятый  перескочил на корабль врага и бросился к
нему.
     Ортис стоял,  не имея  сил двинуться с места. Он был охвачен ужасом от
того, что  великолепное творение  его разума  растаяло в воздухе без следа.
Затем он взглянул на приближающегося Юлиана и крикнул:
     - Стой! Ты все время крадешь у меня плоды моих трудов. Ты как-то сумел
выкрасть у меня тайну моего изобретения и вот сейчас ты уничтожил его. Если
есть Бог на небесах...
     - Да! - крикнул Юлиан Пятый. - Я уничтожу тебя, если ты не сдашься мне
со всей своей армией.
     - Никогда!  - выкрикнул  Ортис. -  Он был  страшен  в  своей  безумной
ярости. -  Никогда. Это конец для нас обоих, Юлиан Пятый! - С этими словами
он рванул  рычаг на  панели  управления  и  раздался  страшный  взрыв.  Оба
корабля, охваченные пламенем, рухнули вниз, в бушующий океан.
     Так нашли  свою смерть  Юлиан Пятый  и  Ортис,  унеся  с  собой  тайну
ужасного оружия, которое Ортис принес с Луны. Но Земля была опустошена. Она
была беспомощна  перед своими  врагами. Остается  только предполагать,  что
сделал бы  Ортис, останься  он жив.  Может быть  он навел  бы порядок в том
хаосе, который создал сам.
     Оставалась еще  надежда, что  земляне объединятся  перед лицом  общего
врага. Но  этого не  случилось. Те,  что  были  недовольны  правительством,
присоединились к  Калькарам. И  любители пожить  в  свое  удовольствие,  не
затрачивая никакого  труда, лентяи,  всякого рода  авантюристы  встали  под
знамена завоевателей, предвкушая поживу.
     Космический флот  Калькаров несколько  раз летал  на Луну, привозя все
новые и  новые войска. Каждый год они доставляли на землю по семь миллионов
воинов.
     Юлиан Шестой со своей матерью Наа-ее-Лаа был жив. Остался жив и Ортис,
сын Ортиса  и женщины  - калькарки,  но мой  рассказ не  о них,  а о Юлиане
Девятом, который родился через сто лет после рождения Юлиана Пятого.
     Юлиан Девятый сам расскажет о себе.
     
     
     Глава вторая
     
     Сур, сборщик налогов
     
     Я родился  в тевиоса  близ Чикаго  первого января  2100 года от Юлиана
Восьмого и  Элизабет Джеймс. Мои отец и мать не были в браке, так как браки
были  запрещены   законом.  Назвали  меня  Юлианом  Девятым.  Мои  родители
принадлежали к классу интеллектуалов, число которых быстро уменьшалось. Оба
они умели  читать и  писать. Они  и меня обучали этому - весьма бесполезное
знание, так  как книгопечатание  было давно  заброшено, а  большинство книг
уничтожено задолго до моего рождения. Поэтому читать было нечего, а иметь у
себя книгу,  значило открыто признать себя вонючим интеллектуалом и вызвать
на себя гнев, презрения и гонения Калькаров, которые правили всей землей.
     Первые двадцать  лет моей  жизни прошли  без  особых  событий.  Будучи
мальчишкой я  играл в обширных развалинах, которые когда-то были прекрасным
городом. В  разграбленном, много  раз горевшем  городе,  который  назывался
Чикаго, все  еще вздымались  из пепла  скелеты громадных  зданий.  Я  очень
тосковал по романтике тех давно ушедших дней, когда у моих предков еще было
достаточно  сил,  чтобы  оказывать  сопротивление  завоевателям.  Мне  была
противна та  затхлая жизнь,  которую нам приходилось вести сейчас и которую
скрашивали  только   редкие  случайные   убийства  Калькаров.   Даже  отряд
Калькаров, расквартированный  на берегу большого озера, не беспокоил нас за
исключением тех  случаев, когда  высшие власти требовали сбора налогов. Да,
мы кормили  этих завоевателей  и отдавали  им своих девушек - многих, но не
всех, как вы поймете позже.
     Комендант тевиоса  служил здесь  уже много лет и мы могли считать, что
нам повезло. Из-за своей лени или флегматичности он не был слишком жесток и
не очень  притеснял нас. Его сборщики налогов исправно посещали нас, но они
никогда не  знали в  точности, сколько  же мы оставляем себе. Совсем не так
обстояло дело в других тевиосах.
     Я помню, как один беженец из тевиоса Милуоки однажды пришел к нам. Это
был настоящий  мешок костей и он рассказал нам, что в прошлом месяце десять
тысяч человек умерло с голоду в их тевиосе.
     Слово тевиос  означало административную  единицу территории.  Никто не
знал, что  это за  слово, но  моя мать  сказала мне  (а ей  в свою  очередь
сказала ее мать), что это слово пришло к нам из другого мира, с луны. Также
как слово Каш Гвард, которое тоже ничего конкретного не означает. Один воин
- Каш  Гвард, сто  воинов - тоже Каш Гвард. Если человек приходит с листком
бумаги, на  котором написано  что-то, что  никто не  может прочесть, и этот
человек убивает  твою мать и уводит твою сестру, то говорят, что это сделал
Каш Гвард.
     Это была одна из многих причин, почему я ненавидел правительство. Меня
бесило то,  что Двадцать  четыре выпускают  печатные  воззвания  и  приказы
народу, которому  не дозволено  учиться читать  и  писать.  Я  сказал,  что
печатное дело было давно забыто. Это было правда только в отношении народа.
Двадцать Четыре  имели свою  типографию, где  печатались деньги, манифесты,
приказы.  Деньги  были  нужны  Калькарам  в  том  случае,  когда  в  народе
поднималось недовольство против непосильных налогов. Тогда сборщики платили
за товары  деньгами. Однако  эти деньги  не представляли  никакой ценности.
Разве что их можно было использовать для растопки печей.
     Эти деньги  не годились  для уплаты налогов. Двадцать Четыре принимали
только золото  и серебро, а также продукты. Они уже потом не пускали золото
в оборот  и оно  постепенно исчезало, хотя еще во времена моего детства его
было столько, что мы играли им на улицах.
     Три воскресенья в месяц сборщики налогов посещали рынок, определяя наш
оборот, а  в последнее  воскресенье  месяца  они  приходили  забирать  один
процент с  того, что  каждый продал  или купил  в течение  месяца. Ничто не
имело твердой  цены. Можно  было торговаться  два часа, чтоб вымянять мещок
бобов за  коровью шкуру,  а в следующее воскресенье этот же мешок стоял уже
три, а  то и  четыре шкуры. И сборщики налогов пользовались этим, определяя
сумму налога в дни самых высоких цен.
     У моего  отца было  стадо  длинношерстных  овец,  которых  он  называл
ангорскими. Мать из их шерсти делала для всех нас одежду. Благодаря шерсти,
молоку, мясу наших овец мы жили сравнительно неплохо. Кроме того возде дома
мы имели  небольшой огородик.  Все остальное  мы могли  легко  выменять  на
рынке. Торговать  помимо рынка  было строго запрещено. Однажды зимой, когда
мать заболела  и у  нас не  было угля,  чтобы обогревать  дом, отец пошел к
начальнику Каш Гвард, чтобы выпросить разрешение купить уголь не в базарный
день. Солдаты  послали с  ним Гофмейера,  гаента Калькаров,  который  ведал
угольными складами нашего тевиоса, чтобы тот убедился, насколько бедственно
наше положение. И Гофмейер потребовал пять овец в обмен на мешок угля весом
в пол-овцы.
     Отец протестовал,  но бесполезно.  И ему  ничего не оставалось делать,
как отнести  овец и взять уголь. И эта несправедливая сделка стоила ему еще
трех овец, так как она вошла в сумму оборота.
     Старый сборщик  налогов не  позволил бы  себе такой наглости. Но к нам
направили нового сборщика.
     Отец сказал,  что хуже  уже не  будет, хуже  некуда. Но  он  ошибался.
Худшее было  впереди.  Перемены  начались  в  2017  году,  когда  Ярт  стал
Джемадаром Соединенных Тевиосов Америки. Разумеется перемены не происходили
мгновенно. Вашингтон  был далеко  от Чикаго,  а железнодорожного  сообщения
между ними  не было. Двадцать Четыре оставили несколько разрозненных веток,
но технического  персонала было  мало и  поэтому поездка  из Вашингтона  до
Гари, крайней западной точки, занимала несколько недель.
     Отец сказал,  что все  железные дороги были уничтожены во время войны,
когда Калькары  завоевали сторону. Рабочим было разрешено работать не более
четырех часов  в день.  Но Калькары  не удовлетворились этим. Они создавали
новые законы, которые вообще не оставляли времени для работы. Но хуже всего
было то,  что всех  инженеров и  техников, которые  могли  бы  поддерживать
железную дорогу  в рабочем  состоянии, постепенно изолировали и уничтожали.
Они ведь были интеллигентами.
     В течение семидесяти пяти лет не было сделано ни одного паровоза, а те
немногие, что  еще оставались,  пришли в полную негодность. Двадцать Четыре
пытались задержать  неотвратимое тем, что использовали поезда исключительно
для своих  нужд: для  переброски войск  и официальных  поездок. Но недалеко
было время,  когда железные  дороги  перестанут  существовать  -  навсегда.
Однако для меня все это не имела смысла, так как я никогда в жизни не ездил
на поезде,  да и  никогда не  видел ни  одного.  Только  заржавевшие  среди
развалин тут  и там.  Но мои родители с ужасом воспринимали гибель железной
дороги - ведь это было единственная уцелевшая связь с прошлой цивилизацией.
И теперь она рушилась. Оставалось только варварство.
     Самолеты, автомобили, корабли, телефоны - все это исчезло до того, как
родились мои  родители. Но  родители моих  родителей еще пользовались этими
благами цивилизации.  Телеграф действовал  еще и  сейчас,  хотя  оставалось
совсем немного линий, соединяющих Вашингтон с западным побережьем. К западу
от нас не было ни железных дорог, ни телеграфа. Когда мне было десять лет я
видел человека,  прискакавшего на  лошади из  Тевиоса Миссури.  Он выехал с
сорока спутниками,  чтобы доехать до востока и посмотреть, что же произошло
в стране  за пятьдесят  лет. Но  во время пути бандиты и Каш Гвард перебили
всех. Остался он один.
     Я затаив  дыхание, стараясь  не пропустить  ни слова,  слушал  рассказ
этого человека  о трудном и опасном путешествии. И потом много недель после
этого я  рисовал  в  своем  воображении  героические  приключения,  которые
происходили со  мной во  время  путешествия  на  таинственный  запад.  Этот
человек много  рассказывал нам  о своей  родине. Он  говорил, что земля там
богаче, что  там и  люди живут  лучше, чем  здесь. Поэтому  он  не  захотел
оставаться у нас и решил вернуться домой, даже рискнул вновь столкнуться со
смертельными опасностями.
     Вскоре наступила  весна и  я с вожделением смотрел на реку, предвкушая
удовольствие первого  купания. С  окон нашего  дома уже  были сняты  овечьи
шкуры и солнце весело бродило по трем нашим комнатам.
     - Плохие  времена настали,  Элизабет, -  сказал отец. - Раньше тоже не
было ничего хорошего, но с тех пор, как Джемадаром стала эта свинья...
     - Тише, - прошептала мать, показывая на открытое окно.
     Отец замолчал, прислушался. Мы услышали чьи-то шаги и в дверном проеме
появилась тень человека. Отец вздохнул с облегчением.
     - А!  - воскликнул  он. - Это же наш добрый брат Иохансен. Входи, брат
Пит, и расскажи нам новости.
     - О,  новости есть! - воскликнул пришелец. - Вместо старого коменданта
назначен новый  по имени  Ортис, он  из приближенных  самого Ярта.  Что  ты
думаешь по этому поводу?
     Брат Пит  стоял между  отцом и матерью, спиной к последней, так что он
не мог видеть, как мать отчаянно замигала отцу, предостерегая его от лишней
болтовни.  Я   видел,  как  отец  нахмурился,  видимо  ему  не  понравилось
предостережение матери, и когда он заговорил, слова его были именно такими,
какими должны были быть у человека, пострадавшего за болтовню.
     - Как я могу думать о том, что делают Двадцать Четыре?
     - Я  тоже не  могу обсуждать их действия, - быстро ответил Иохансен, -
но между нами ведь мы можем высказаться открыто и облегчить душу, а?
     Отец пожал  плечами, отвернулся. Я видел, что он весь кипит от желания
облегчить душу  ругательством на тех дегенеративных тупых животных, которые
уже целое  столетие правили  землей. Он  в детстве  еще слышал  рассказы  о
торжестве цивилизации,  о счастливой жизни, о том, как и когда все это было
утрачено.
     Мои родители  пытались зажечь  во мне  искру угасшей культуры в жалкой
надежде, что  когда-нибудь придет  день, когда мир выкарабкается из вонючей
слизи невежества,  куда его  столкнули Калькары, и эта искра вспыхнет ярким
пламенем.
     - Брат  Пит, - сказал наконец отец. - Я должен идти к сборщику налогов
и отнести  ему три  овцы. -  Он старался  говорить спокойно,  хотя это было
нелегко для него. Горечь и досада слишком явно звучали в его голосе.
     -Да, да,  - сказал Пит. - Я слышал об этом деле. Новый сборщик смеялся
над тобой у Гофмейера. Он считает, что это очень удачная шутка и собирается
продолжить ее.
     - О, нет! - воскликнула мать. - Он не сделает этого.
     Пит пожал плечами.
     - Может он просто шутит? Эти Калькары большие шутники.
     - Да,  - Сказал отец. - Они болшие шутники. Но когда-нибудь и я сыграю
с ними шутку. - И он зашагал к стойлу.
     Мать встревоженно  посмотрела ему  вслед, а  затем перевела  взгляд на
Пита, который вышел за отцом.
     Мы с  отцом повели  овец сборщику.  Это оказался маленький человечек с
копной рыжих  волос, тонким  носом и  двумя близко  посаженными газами, его
звали Сур. Как только он увидел отца, злоба перекосила его лицо.
     - Как твое имя, человек? - спросил он надменно.
     - Юлиан Восьмой, - ответил отец. - Вот три овцы - налог за месяц.
     - Как ты назвал себя? - рявкнул Сур.
     - Юлиан Восьмой, - повторил отец.
     - Юлиан  Восьмой! -  заревел Сур.  Я полагаю ты слишком интеллигентен,
чтобы быть братом такому, как я?
     - Брат Юлиан Восьмой, - угрюмо повторил отец.
     Загнав овец, мы направились домой, но тут снова услышали голос Сура.
     - Ну?
     Отец вопросительно повернулся к нему.
     - Ну? - повторил Сур.
     - Я  не понимаю,  - сказал отец. - Разве я не выполнил то, что требует
закон?
     - Вы что здесь с ума посходили? - выкрикнул Сур. - В западных тевиосах
сборщики налогов  не живут  только на  свое нищенское  жалование.  Граждане
приносят им небольшие подарки.
     - Хорошо,  - спокойно сказал отец. - В следующий раз принесу тебе что-
нибудь.
     Посмотрим, - рявкнул Сур.
     По пути  домой отец  не проронил ни слова. Он молчал и во время ужина,
состоящего из овечьего сыра, молока и лепешек. Я был ужасно зол, но то, что
я рос в атмосфере страха и террора, научило меня держать язык за зубами.
     Закончив  ужин,   отец  резко   вскочил,  так   что  стул   отлетел  к
противоположной стене, и изо всех сил ударил себя кулаком в грудь.
     - Трус! Слизняк! - закричал он. - О Боже! Я не могу вытерпеть этого! Я
сойду с  ума, если  буду и  дальше терпеть  эти издевательства! Я больше не
мужчина! Теперь нет мужчин. Все мы черви, которых эти свиньи топчут ногами,
грязными копытами.  И я  не осмелился  ничего сказать!  Я стоял молча, пока
этот подонок  оскорблял меня, плевал на меня! Я все терпел и что-то жалобно
мычал. Это невыносимо!
     Прошло  всего   несколько  поколений,   а  они  вытравили  мужество  у
американцев. Мои  предки сражались  под Бункер  Хилл, при Геттисбурге, Сан-
Хуане, Шато  Тьери. А  я? Я  преклоняю  колени  перед  каждым  дегенератом,
которого назначили  на должность  из Вашингтона. И все они не американцы, и
даже не  земляне. Я  склоняю голову  перед  этими  вонючими  с  Луны  -  Я,
представитель самого великого народа на Земле!
     - Юлиан!  - воскликнула  мать. -  Будь осторожен,  дорогой. Кто-нибудь
может услышать.
     Я увидел, что она дрожит.
     - А ты разве не американка? - прорычал он.
     - Юлиан,  не надо, - взмолилась она. - Я ведь беспокоюсь не о себе, ты
это знаешь.  Я беспокоюсь  о тебе  и моем  мальчике. Я  не хочу, чтобы тебя
забрали, как это случилось со многими, кто говорил то, что у него на душе.
     - Я  знаю, дорогая,  - сказал он после паузы. - Я беспокоюсь за тебя и
сына, ты  беспокоишься за  меня и  сына. И  все продолжается по старому. О,
если бы  нас было  побольше, если  бы я мог найти тысячу мужчин, которые бы
осмелились выступить против завоевателей.
     - Тише,  - предупредила  мать. -  Вокруг столько шпионов. Каждый может
оказаться им. Поэтому я предупредила тебя, когда пришел Пит.
     - Ты подозреваешь Пита? - спросил отец.
     - Я  ничего не  знаю, но  я боюсь  всех. Так жить страшно. Но я живу в
этом страхе  все время  и моя мать жила также. И ее мать тоже. Я никогда не
смогу привыкнуть к этому страху.
     - Американский  дух согнут.  но не  сломан, -  сказал  отец.  -  Будем
надеяться, что он никогда не будет сломан.
     - Если  наше сердце  страдает вечно,  - сказала мать, - оно никогда не
сломается. Но  это очень  трудно так  жить. Трудно когда мать даже не хочет
приносить в  мир ребенка.  - Она  взглянула на  меня. - Потому что его ждут
страдания и  унижения. Я  всегда хотела  иметь много  детей, но  я  боялась
этог