сти, поэтому я
круто взял вверх, чтобы, достигнув более холодных слоев воздуха,  избавиться
от них.  Уже  поднимаясь,  я  припомнил  внезапно,  что  в  рукописи  Боуэна
совершенно четко обозначено: чем дальше продвигаешься на север Каспака,  тем
реже встречаешь этих ужасных рептилий, делающих жизнь на его южных  границах
совершенно невозможной.
   В силу этого наилучшим выходом было найти посадочную площадку  где-нибудь
на северной оконечности острова, а затем уже перебросить  туда  спасательную
партию с "Тореадора". Летя на  север,  я  не  смог  удержаться  от  соблазна
произвести небольшую  разведку.  Я  знал,  что  бензина  у  меня  более  чем
достаточно, чтобы перелететь через всю территорию и вернуться обратно; кроме
того, я не исключал и возможности наткнуться на Боуэна  или  кого-нибудь  из
его людей. Пролетая над манящими водами  внутреннего  моря,  я  заметил  два
больших острова - один на  северной,  другой  на  южной  оконечностях  этого
водного пространства, но не стал менять курса для их осмотра, решив  сделать
это в следующий раз.
   Дальний берег моря представлял собой более узкую, по сравнению  с  южной,
полоску суши между линией скал и водой; местность  была  холмистой  и  более
открытой. Здесь было полно удобных для посадки мест, а еще дальше к  северу,
мне показалось, я увидел что-то похожее на деревню, хотя полной  уверенности
у меня не было.  Подлетая  ближе,  я  заметил  толпу  человеческих  существ,
преследующих одинокую фигурку. Спустившись ниже, чтобы  получше  рассмотреть
эту сцену, я привлек к себе внимание толпы шумом пропеллера. Преследующие  и
преследуемый остановились  как  по  команде,  поглядели  вверх  и  мгновенно
разбежались кто куда. В тот же момент откуда-то  сверху  на  меня  свалилась
какая-то темная масса,  и  я  с  опозданием  убедился,  что  летающие  ящеры
попадаются даже и в этой части Каспака.  Птеродактиль  накинулся  на  правое
крыло самолета так быстро и  неожиданно,  что  спасти  меня  мог  бы  только
штопор. Я находился очень близко к земле, но даже и в  этом  случае  опасный
маневр мог мне удаться, если бы не большое дерево, оказавшееся на пути.  Мои
попытки избежать встречи одновременно с птеродактилем и деревом закончились,
к сожалению, плачевно. Крылом я задел одну из верхних ветвей, самолет как бы
споткнулся, развернулся и, окончательно выйдя из-под  контроля,  врезался  в
дерево, где и застрял среди густой кроны на высоте сорока футов  над  землей
весь разбитый и изломанный.
   Оглушительно  шипя,  птеродактиль  скользнул  мимо  дерева,  на   котором
"приземлился" мой самолет, сделал еще пару кругов  и,  хлопая  перепончатыми
крыльями, взял курс на юг.  Как  я  правильно  догадался  тогда  (позже  эта
догадка подтвердилась), лесные заросли  служат  надежным  убежищем  от  этих
отвратительных тварей, которые  чувствуют  себя  среди  деревьев  со  своими
гигантскими  крыльями  и  огромной  массой  столь  же  неуютно,  как  и  мой
гидросамолет.
   Минуту-другую я продолжал сидеть в безнадежно  изуродованном  летательном
аппарате, с трудом начиная понимать всю глубину постигшей  меня  катастрофы.
Все мои планы поиска Боуэна и  мисс  Ларю  упирались  в  использование  этой
машины,  и  вот  в  несколько  кратких  мгновений  моя  эгоистичная  тяга  к
приключениям привела к полному крушению надежды  на  их  спасение.  Как  эта
катастрофа отразится на дальнейшей судьбе всей нашей  экспедиции,  я  боялся
даже загадывать. Не исключено, что из-за своей самоубийственной  глупости  я
окажусь виновником гибели всех ее участников. То, что я сам был  обречен  на
смерть, честно скажу, беспокоило меня гораздо меньше.
   Там, за гранитной неприступной стеной, меня  с  нетерпением  ожидали  мои
товарищи. Уже скоро их нетерпение перерастет в беспокойство,  а  я  бессилен
подать им весть. Они так и не узнают о моей судьбе. Конечно, они  попытаются
забраться на вершину стены, в этом я был уверен. А вот  уверенности  в  том,
что эта попытка удастся, у меня не было. Тем не  менее  оставшиеся  в  живых
волей-неволей, скорбя об ушедших, отправятся в обратный путь домой. Домой! Я
стиснул зубы и постарался забыть это слово;  уж  мне-то  больше  никогда  не
доведется увидеть свой дом.
   А Боуэн с мисс Ларю? Ведь я и их обрек на смерть. Они,  конечно,  никогда
не узнают, что их пытались спасти. Если они еще живы, когда-нибудь они могут
случайно набрести на это дерево с остатками разбитого самолета среди  пышной
кроны. Они будут гадать и удивляться, но узнать правду им не будет  дано.  Я
рад этому. Пусть они никогда не узнают, что это я, Том Биллингс, подписал им
смертный приговор своим преступным и эгоистичным поступком.
   Эти мысли здорово испортили мне настроение, но я постарался взять себя  в
руки и выбросить их из головы. Придется попытаться сделать все, что  в  моих
скромных силах, чтобы превратить поражение в победу. В конце концов,  я  еще
дешево отделался. Если не считать  ушибов  и  царапин,  я  был  жив,  цел  и
невредим. С большим трудом я выбрался  из  висевшего  под  неудобным  углом,
аэроплана и по ветвям и стволу дерева спустился на землю.
   Положение  мое  было  серьезным.  Между  мной  и  моими  друзьями  лежали
внутреннее море не менее шестидесяти миль шириной в этой части  Капроны  или
сухопутный вариант миль в триста  вдоль  северного  побережья,  бесчисленные
опасности которого, честно признаюсь, не вызвали у меня никакого энтузиазма.
Увиденное мной в этот первый день с лихвой убедило меня в том, что  Боуэн  в
своей рукописи нисколько  ничего  не  преувеличил.  Более  того,  я  склонен
полагать, что к тому времени, когда он начал писать  свой  дневник,  он  уже
настолько привык к  ежеминутному  риску,  что  скорее  преуменьшил  грозящие
человеку опасности.
   Стоя под деревом, которое века назад должно было стать  частью  каменного
пласта, и глядя на море, кишащее жизнью, которая должна была превратиться  в
прах еще до сотворения Богом Адама, я не дал бы и глотка прокисшего пива  за
мои шансы когда-нибудь увидеть друзей и внешний мир; несмотря на все это,  я
поклялся пробиться сквозь эту ужасную страну  или  погибнуть.  У  меня  было
полно патронов, я имел  револьвер  и  крупнокалиберный  карабин  -  один  из
двадцати из снаряжения  экспедиции,  купленных  под  впечатлением  описанных
Боуэном  крупных  плотоядных   хищников,   населяющих   Каспак.   Наибольшую
опасность, правда, представляли  для  меня  хищные  ящеры,  чья  примитивная
нервная система позволяла им функционировать несколько минут после получения
смертельного ранения.
   Окружающая меня местность выглядела  привлекательной  и  необычной,  хотя
ближе было бы, наверное, определение неземной, так как трава, деревья, цветы
не принадлежали той Земле, которую до сих пор  знал  я.  Они  были  крупнее,
ярче,  обладали  самыми  причудливыми  формами,  но   это   лишь   добавляло
очарования, и привлекательности ландшафту - так гигантские кактусы  оживляют
и придают странную прелесть печальной панораме  пустыни.  И  над  всем  этим
светило огромное красное солнце, неземное солнце над неземным миром.  Вокруг
меня бурлила жизнь. Ее присутствие ощущалось и на вершинах деревьев, и у  их
подножия; о ней говорили постоянные круги и всплески  на  поверхности  моря;
странные величественные и грозные существа поднимались из  глубин  и  парили
над волнами; лесные заросли были  наполнены  звуками.  Это  непрекращающееся
гудение то ослабевало, то вновь усиливалось, перемежаясь  временами  жуткими
криками или потрясающим  землю  рыданием,  и  все  время  меня  не  покидало
необъяснимое ощущение, что чьи-то невидимые глаза следят за  мной  и  чьи-то
неслышные шаги раздаются за моей спиной. По  природе  я  человек  далеко  не
пугливый, но груз ответственности давил на мои плечи,  так  что  я  поневоле
проявлял больше осторожности, чем мне свойственно. Я все время поглядывал по
сторонам и часто оборачивался, держа ружье наготове на  случай  неожиданного
нападения. Один раз я даже готов был поклясться,  что  видел  среди  смутных
форм лесных чудовищ человеческую фигурку, перебегающую от одного  укрытия  к
другому, но полной уверенности в этом у меня не было.
   Большей частью я старался избегать зарослей,  предпочитая  сделать  лучше
лишний крюк,  чем  углубляться  в  эту  мрачную  тьму,  хотя  временами  мне
приходилось это делать в тех местах, где джунгли вплотную примыкали к  морю.
В доносящихся до меня звуках, смутных формах невиданных животных в  чаще  и,
может быть, еще более невиданных человекоподобных существ таилась, казалось,
такая физическая угроза, что я всякий раз вздыхал с облегчением,  добираясь,
наконец, до открытой местности.
   Я продвигался к северу уже около часа. Меня все еще не покидало  странное
убеждение, что какое-то  существо  неотступно  следует  за  мной  по  пятам,
прячась среди  деревьев  и  кустарника.  Когда  я  в  сотый,  наверное,  раз
оглянулся, привлеченный каким-то звуком, то увидел,  как  какое-то  существо
бежит в моем направлении. Я не мог толком разглядеть, что это такое, так как
мешали деревья и кусты, но ясно было, что на меня нападали, причем, отбросив
все предосторожности. Прежде чем существо показалось, я заметил, что оно  на
самом деле не одно - в  нескольких  ярдах  за  его  спиной  через  кустарник
ломился кто-то еще.
   Итак, на меня напали, но кто - звери или люди?
   Когда передний из преследователей, наконец, появился из зарослей  акации,
я уже держал ружье наготове. Должно быть, я выглядел ужасно глупо, если  мое
удивление хоть в малой степени отразилось у меня на лице. Опустив  ружье,  я
изумленно  наблюдал  за  стройной  девичьей  фигуркой,  быстро  бегущей   по
направлению ко мне. Но недолго пришлось мне так стоять с опущенным ружьем. Я
заметил, что девушка постоянно с испугом оглядывается на бегу, и  в  тот  же
момент из кустарника выскочила самая крупная кошка из  всех  ранее  виданных
мною.
   Сперва я принял ее за саблезубого тигра, но, как оказалось  впоследствии,
это был не столь опасный  и  свирепый  зверь,  хотя  вполне  грозный,  чтобы
удовлетворить жажду приключений любого охотника на крупного  хищника.  Зверь
начал приближаться к нам. Глаза его горели, открытая пасть, полная  страшных
зубов, как будто "ухмылялась". Завидев меня, хищник изменил тактику - теперь
он приближался медленно, в то время как  девушка  с  длинным  ножом  в  руке
отважно заняла позицию слева и чуть сзади меня. На бегу она  что-то  кричала
мне на незнакомом языке, сейчас, остановившись, она вновь обратилась ко мне,
но я, конечно, не мог ее понять. Меня поразил ее голос - нежный,  мелодичный
и без малейших признаков паники.
   Лицом к лицу с огромной  кошкой,  оказавшейся,  как  теперь  стало  ясно,
гигантской пантерой,  я  хладнокровно  выждал,  пока  мне  не  представилась
возможность послать пулю в наиболее подходящую точку,  поскольку  выстрел  в
лоб  при  охоте  на  крупных  хищников,  часто  приводит   к   нежелательным
последствиям. Пользуясь тем,  что  зверь  не  нападал  открыто,  а  медленно
подкрадывался с опущенной головой, выставив тем самым  спину,  я  прицелился
приблизительно с сорока ярдов в то место, где кончаются шейные позвонки. И в
этот момент, словно почувствовав мое намерение,  пантера  подняла  голову  и
ринулась вперед. Я знал, что стрелять в этот покатый лоб бесполезно; тем  не
менее, мгновенно сменив прицел, я нажал на курок, надеясь, что меткая пуля и
большой заряд окажут достаточный эффект на зверя  и  дадут  мне  возможность
произвести второй выстрел.
   Выстрелив, я с удовлетворением увидел,  как  хищник  подпрыгнул  вверх  и
перевернулся, и хотя в ту  же  секунду  он  снова  оказался  на  ногах,  тех
коротких мгновений, которые понадобились ему для этого, вполне хватило  мне,
чтобы послать вторую пулю прямо в сердце. Пантера снова свалилась на  землю,
но тут же вскочила и опять бросилась на меня. Живучесть обитателей Каспака -
одно из чудес этого мира, свидетельствующее о  низком  развитии  центральной
нервной системы у этих реликтов, давно исчезнувших во всех остальных уголках
Земли.
   Третью пулю я всадил в нее уже почти в упор и думал, что  мне  конец;  но
нет, перевернувшись через голову, зверюга упала замертво у самых моих ног. Я
обнаружил, что мой второй выстрел совершенно разворотил  сердце  хищника,  и
все же он продолжал нападение; не выстрели я в третий раз,  он,  несомненно,
успел бы покончить со мной, прежде чем окончательно испустить дух, или,  как
это своеобразно описывает Боуэн Тайлер,  "прежде,  чем  он  понял,  что  уже
умер".
   Ну а поскольку пантера, по-видимому, уже успела убедиться в своей гибели,
я  переключил  все  внимание  на  девушку,  которая  разглядывала   меня   с
несомненным  восхищением.  Впрочем,  должен   признать,   что   мое   оружие
заинтересовало ее в не меньшей степени, чем моя  персона.  Она  представляла
собой самый совершенный  экземпляр  дикарки,  который  я  когда-либо  видел,
причем те немногие предметы одежды, бывшие на ней,  только  подчеркивали  ее
прелесть. Облачение ее состояло в основном  из  сыромятной  шкуры  какого-то
животного. Она держалась на ее левом плече и под  правой  грудью,  спускаясь
слева к бедру, а справа к металлическому  кольцу,  схватывающему  ее  правую
Ногу выше колена, за которое и крепился свободный конец шкуры. Кроме  этого,
на ней был свободный кожаный пояс с ножнами, правая  рука  выше  локтя  была
охвачена единственным браслетом, в то время как на левой руке от запястья до
локтя таких браслетов было несколько. Позже я узнал, что эти браслеты служат
чем-то вроде щита при схватке на ножах.
   Тяжелую копну ее волос обхватывал широкий обруч с  треугольным  узором  в
центре, выполненным  из  черепаховых  пластин,  сам  же  обруч,  как  и  все
остальные украшения, был из чистого золота, инкрустированного перламутром  и
разноцветными камушками. С левого плеча  ее  спускался  хвост  леопарда.  На
ногах были прочные сандалии. Единственное ее оружие - клинок  был  железным,
рукоять была обмотана кожей и имела на конце золотой набалдашник.
   Все это я успел разглядеть за те несколько секунд, что мы  стояли  с  ней
друг против друга. Впрочем, я обратил внимание и еще на одну особенность  ее
внешнего  вида:  она  была  невообразимо  грязна!  Но  несмотря  на  это,  я
чувствовал, что никогда прежде мне не доводилось встречать столь совершенной
красоты. Будь я, к примеру, писателем, я, возможно, назвал бы греческим  тип
ее красоты, но, не будучи ни писателем, ни  поэтом,  скажу,  что  с  гораздо
большей степенью уверенности  я  назвал  бы  его  американским  -  в  лучшем
понимании этого слова.
   Так вот, повторяю, мы стояли и разглядывали друг друга. Наконец, губы  ее
раскрылись  в  милой  улыбке,  заодно   продемонстрировав   мне   два   ряда
ослепительно белых безупречных зубов.
   - Галу? - спросила она с нарастающим волнением.
   Припомнив, что в своей рукописи Боуэн пишет, что слово "галу"  обозначает
высшую форму человека, я повторил его, указывая при этом на  себя.  В  ответ
она разразилась целой речью, из которой я, к сожалению, не понял  ни  слова.
Все это время девушка продолжала оглядываться в сторону джунглей. Вдруг  она
коснулась моей руки и указала в их направлении.
   Обернувшись, я увидел волосатую человекообразную фигуру, стоящую  поодаль
и наблюдающую за нами,  затем  еще  одну  и  еще,  по  мере  того,  как  они
появлялись из  зарослей  и  присоединялись  к  своему  вожаку.  Наконец,  их
собралось не меньше двух десятков. Они были  совершенно  обнажены.  Их  тела
покрывали густые волосы. Хотя передвигались они на двух  ногах,  не  касаясь
земли руками, во всем их облике было немало обезьяньих черт: при ходьбе  они
сильно наклонялись вперед, передние конечности были необычайно длинны, да  и
черты лица были скорее обезьяньи, чем человеческие. Близко посаженные глаза,
плоские носы, выпяченные губы и торчащие желтые клыки представляли собой  не
слишком приятное зрелище.
   - Алу! - произнесла девушка. Я перечитывал приключения Боуэна так  часто,
что знал их почти наизусть, и сразу определил,  что  передо  мной  те  самые
представители древнейшей человеческой расы - забытое племя Алу,  не  имеющее
собственного языка. - Казор! - воскликнула девушка, и в тот же момент  толпа
алу, пронзительно  вереща,  бросилась  на  нас.  Они  приближались,  издавая
странные звуки, что-то среднее между лаем и рычанием, и  скаля  свои  мощные
клыки. Вооруженные от природы этим оружием в дополнение  к  могучим  мышцам,
они представляли  собой  серьезную  угрозу  и  были  вполне  способны  легко
расправиться с нами, не имей мы необходимых средств защиты. Я выхватил  свой
пистолет и выстрелил в вожака. Тот свалился как подкошенный, а все остальные
бросились наутек. Девушка снова одарила меня  улыбкой  и,  подойдя  поближе,
погладила  ствол  моего  оружия.  Когда  она  проделывала  это,  пальцы   ее
соприкоснулись с моими, и я почувствовал, будто электрический  ток  пробежал
по моим жилам. Я постарался объяснить  себе  это  тем  обстоятельством,  что
давно не встречал женщин.
   Она снова что-то сказала мне, и снова я не понял ни слова.
   Тогда она показала рукой на север и двинулась  вперед.  Я  последовал  за
ней, так как мой путь лежал в этом же направлении; но покажи она  на  юг,  я
все равно последовал бы за ней,  так  сильно  влекло  меня  к  человеческому
общению в этом мире хищников, ящеров и полулюдей.
   Всю дорогу девушка о  чем-то  мне  рассказывала  и  была,  похоже,  очень
удивлена, не встретив понимания с  моей  стороны.  Ее  серебряный  смех  был
единственным ответом на мои попытки в свою очередь разговаривать с ней,  как
будто моя английская речь представляла собой самые смешные звуки  на  свете.
Часто после бесплодных попыток заставить меня понять, она показывала на меня
рукой с восклицанием: "Галу!", а затем, касаясь моей груди или руки,  весело
выкрикивала: "Алу, алу!" Я понимал, что она имеет в виду, зная  из  рукописи
Тайлера значение некоторых жестов и слов. Она пыталась доказать мне,  что  я
вовсе не галу, а всего лишь безъязыкий алу. Но каждый  раз,  проделывая  эту
операцию,  она  так  заразительно  принималась  хохотать,  что  у  меня   не
оставалось другого выбора, как смеяться вместе  с  ней.  Ее  удивление  моей
неспособности понять ее было вполне естественным, поскольку, начиная  с  так
называемых людей дубины, стоящих на низшей ступени развития,  но  обладающих
речью,  и  кончая   цивилизованными   галу,   язык   многочисленных   племен
тождественен, если  не  считать  усложнения  его  по  мере  повышения  шкалы
эволюции. Она, принадлежащая к Галу,  в  состоянии  понять  "людей  дубины",
"людей топора", людей копья и, в свою очередь, быть понятой ими. Хо-лу,  или
обезьяны, безъязычные алу и я были  единственными  существами  человеческого
типа, с которыми она не могла общаться; было, однако, очевидно, что рассудок
ясно показывал ей, что я не принадлежу ни к тем, ни к другим.
   Но она нисколько не отчаивалась, а вместо этого с  энтузиазмом  принялась
обучать меня своему языку.  Не  беспокой  меня  так  судьба  Боуэна  и  моих
товарищей с "Тореадора", я бы только желал  одного:  чтобы  период  обучения
продолжался как можно дольше.
   Я никогда не мнил себя сердцеедом  или  дамским  угодником,  хотя  всегда
любил женское общество. Во время учебы в колледже у меня было немало  друзей
среди представительниц прекрасного пола. Полагаю, что моя  привлекательность
для определенного типа девиц объяснялась тем, что я никогда не  влюблялся  в
них. Такого  рода  занятия  я  всегда  оставлял  другим,  несравненно  более
искусным в этой области; сам  же  я  всегда  предпочитал  общение  на  более
приземленном уровне: танцы, верховая езда, теннис, гольф и тому подобное.
   Но в общении с этой полуголой дикаркой я чувствовал какую-то неизъяснимую
прелесть, совсем не похожую ни на одно прежде испытываемое мною чувство