Эдгар Берроуз.
Джон Картер Марса 1-12

Боги Марса
ВЕЛИКИЙ УМ МАРСА
Владыка Марса
Гигант с Марса
Дочь тысячи джеддаков
МАРСИАНСКИЕ ШАХМАТЫ
Скелетоиды с Юпитера
ТУВИЯ, ДЕВА МАРСА
Боевой человек Марса
Мечи Марса
Искусственные люди Марса
Лана из Гатола


   Эдгар Берроуз.
   Дочь тысячи джеддаков

   -----------------------------------------------------------------------
   Edgar Rice Burroughs. A Princess of Mars (1917)
   [= Under the Moons of Mars (1912)] ("John Carter of Mars" #1).
   OCR & spellcheck by HarryFan, 27 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


ПРЕДИСЛОВИЕ

   Представляя вам необычную рукопись капитана  Картера,  я  позволю  себе
предпослать ей несколько слов, посвященных этой замечательной личности.
   Мое  первое  воспоминание  о  капитане  Картере  относится  к  немногим
месяцам, проведенным им в  доме  моего  отца  в  Виргинии,  перед  началом
гражданской войны. Я  был  тогда  пятилетним  ребенком,  но  хорошо  помню
высокого, смуглого, безбородого человека атлетического сложения,  которого
я звал дядей Джоном.
   Он как будто всегда смеялся.  В  детские  игры  он  вступил  с  тем  же
добродушным весельем, с каким принимал  участие  в  развлечениях  общества
взрослых мужчин и дам. Он мог целыми часами сидеть с моей старой бабушкой,
занимая ее рассказами о своих необыкновенных похождениях  во  всех  частях
света.
   Мы все его любили, а наши слуги положительно поклонялись ему.
   Он был воплощением мужской красоты. Рост его  достигал  шести  футов  и
двух дюймов, плечи его  были  широки,  бедра  узки.  У  него  была  осанка
тренированного спортсмена. Черты лица были чрезвычайно правильны  и  резко
очерчены. Его коротко стриженые волосы были черными, стальные  глаза  были
полны огня и решительности, в них отражался его сильный и прямой характер.
   Манеры его были прекрасны, и  он  отличался  изяществом,  типичным  для
южных джентльменов высшей породы.
   Его умение ездить верхом было настоящим чудом и вызывало восторг даже в
этой  стране  великолепных  наездников.  Я  часто  слышал,  как  мой  отец
предостерегал его от неудержимой отваги, но он  в  ответ  только  смеялся,
говоря, что не родилась еще та  лошадь,  со  спины  которой  он  упадет  и
разобьется.
   Когда война началась, он  покинул  нас,  и  в  течение  пятнадцати  или
шестнадцати лет я его не видел. Он вернулся внезапно,  и  я  с  удивлением
заметил, что он почти не постарел и не изменился ни в каком  отношении.  В
обществе он был таким же веселым, жизнерадостным товарищем, каким  мы  его
знали раньше, но когда он оставался наедине  с  собой,  я  видел,  как  он
часами сидел, устремив взгляд в пространство; лицо его  выражало  тоску  и
безграничное горе. Он просиживал ночи напролет, устремив  взор  в  небеса.
Лишь несколько лет спустя я узнал причину подобного поведения.
   Он  рассказал  нам,  что  после  войны  он  занимался   изысканиями   и
разработкой копей в Аризоне. Что он проделал это с успехом, было видно  по
неограниченному состоянию, которое он имел. О подробностях своей жизни  за
этот промежуток времени он говорил  очень  сдержанно,  вернее,  совсем  не
желал говорить.
   Он прожил с нами приблизительно год и отправился потом в Нью-Йорк;  там
он приобрел небольшой клочок земли на Гудзоне, где я навещал его раз в год
во время моих посещений нью-йоркского рынка - мой отец и  я  в  это  время
имели целый ряд небольших магазинов  в  Виргинии.  Капитан  Картер  владел
маленьким,  но  красивым  коттеджем,  расположенным  на  возвышенности,  с
хорошим видом на реку. Во время одного из моих посещений я заметил, что он
был очень занят писанием, как я теперь полагаю, этой самой рукописи.
   Тогда же он сказал мне, что в случае какого-нибудь с ним несчастья,  он
хотел бы,  чтоб  я  распорядился  его  имуществом;  он  дал  мне  ключ  от
несгораемого шкафа в его кабинете,  где  я  найду  завещание  и  некоторые
указания,  которыми  он  просил  меня   руководствоваться   с   абсолютной
точностью.
   Отправляясь спать, я видел из своего окна,  как  он  стоял,  освещенный
лунным светом, на  небольшом  холме  с  простертыми  к  небу  руками.  Мне
показалось, что он молился, хотя я никогда не считал его религиозным.
   Несколько месяцев спустя,  когда  я  вернулся  после  моего  последнего
визита, первого марта 1886 г. я получил телеграмму с  просьбой  немедленно
приехать к нему. Хотя он хорошо относился ко всем членам  нашей  семьи,  я
всегда был его истинным любимцем; немудрено, что я поспешил исполнить  его
просьбу.
   Утром 4-го марта  я  прибыл  на  маленькую  станцию,  расположенную  на
расстоянии одной мили от его поместья. Когда я попросил лакея отвезти меня
к капитану Картеру, он сообщил мне печальную  весть,  что  сегодня  сторож
соседнего имения ранним утром нашел капитана мертвым.
   По разным причинам эта весть не очень поразила меня, но  я  поспешил  в
его поместье, чтобы позаботиться о его теле и делах.
   В его  маленьком  кабинете  я  увидел  сторожа,  полицию  и  нескольких
незнакомых мне горожан. Сторож подробно рассказывал, как  он  нашел  тело,
которое еще не успело остыть. Капитан лежал на снегу, с руками, вытянутыми
над головой. Лежал он на краю берега. Когда сторож показал это место, меня
озарила мысль, что это то самое место, где я видел  его  ночью  с  мольбой
простертыми к небу руками.
   На теле не было следов насилия и, с помощью местного врача, следователь
быстро выдал удостоверение, что  смерть  последовала  от  разрыва  сердца.
Оставшись один в кабинете, я открыл несгораемый шкаф и  извлек  содержимое
того ящика, в котором должен был  найти  инструкции.  Они  были  несколько
странные, но я постарался выполнить их  возможно  добросовестнее  во  всех
подробностях.
   Он просил, чтобы я перевез, не  бальзамируя,  его  тело  в  Виргинию  и
положил его в открытом гробу в склеп, который он сам выстроил  и  который,
как  я  узнал  позже,  был  снабжен  хорошей  вентиляцией.  Согласно   его
распоряжению, я должен был сам проследить, чтоб все было сделано так,  как
он хотел, и сохранено в тайне, если это будет нужно.
   Своим состоянием он распорядился так, что в течение двадцати лет я буду
получать весь  доход  с  поместья,  а  потом  оно  все  перейдет  ко  мне.
Дальнейшие распоряжения касались этой рукописи, которую я  не  должен  был
распечатывать  и  читать  одиннадцать  лет.  Я  имел  право  огласить   ее
содержание только через двадцать один год после его смерти.
   Гробница, в которой лежало его  тело,  имела  ту  особенность,  что  ее
массивная дверь запиралась только одним  огромным  позолоченным  пружинным
замком, который отпирался только изнутри.
   Искренне преданный Эдгар БЕРРОУЗ.



1. В ГОРАХ АРИЗОНЫ

   Мне очень много лет; сколько - я сам не знаю.  Быть  может,  сто,  быть
может, больше. Точно ответить не могу, так  как  я  никогда  не  старился,
подобно другим  людям,  и  детство  тоже  не  удержалось  в  моей  памяти.
Насколько я припоминаю, я всегда был мужчиной в  возрасте  около  тридцати
лет. Вид у меня теперь точно такой же, как сорок лет назад,  и  все  же  я
чувствую, что вечно жить я не буду, что  в  один  "прекрасный"  день  умру
реальной смертью, после которой нет воскрешения. Я не знаю,  почему  боюсь
смерти, ведь я умирал дважды - и все еще жив. И все-таки  я  ощущаю  перед
ней такой же ужас, как и вы, которые не умирали ни разу, и  мне  думается,
что именно этот страх смерти внушает мне такое твердое  убеждение  в  моей
смерти.
   И вот, в силу убеждения, я  решил  написать  повесть  об  интереснейших
моментах своей жизни и смерти.
   Объяснить эти сверхъестественные происшествия я не могу;  я  могу  лишь
изложить  простыми  словами  обыкновенного  искателя  приключений  Хронику
странных происшествий, случившихся со Мной за десять  лет,  в  продолжение
которых мое Мертвое тело лежало не найденным в одной из пещер Аризона.
   Я никогда еще не рассказывал этой истории, и ни один смертный не увидит
эту  рукопись,  пока  я  не  отойду  в  вечность.  Я  знаю,  что   средний
человеческий ум не верит тому, чего он не в состоянии постигнуть и  потому
нисколько не буду поражен, если общество, ученый мир и пресса осмеют меня,
и я прослыву лжецом, а между тем,  я  сообщу  здесь  лишь  весьма  простые
истины, которые когда-нибудь будут  санкционированы  наукой.  Может  быть,
сведения, добытые мною на Марсе, и все  данные,  которые  я  впишу  в  эту
хронику будут способствовать тому, что  человечество  скоро  узнает  тайну
родственной нам планеты, тайну,  которая,  впрочем,  для  меня  уже  давно
раскрыта.
   Мое имя - Джон Картер, но  я  более  известен  как  капитан  Картер  из
Виргинии. По окончании гражданской войны я оказался обладателем нескольких
сот  тысяч  долларов  (к  сожалению,  конфедеративных)  и  чином  капитана
кавалерийского эскадрона уже  несуществующей  армии,  слугой  государства,
исчезнувшего  вместе  с  надеждой  юга.  Итак,  без  службы,  без  родины,
совершенно разоренный, обладая единственным средством  к  существованию  -
готовностью к борьбе - я решил направиться на юго-запад и  попытаться  там
восстановить свое состояние в поисках золота.
   В этих поисках я провел около года в обществе другого  конфедеративного
офицера, капитана Джемса К.Поуэля из Ричмонда. Нам чрезвычайно повезло,  -
в конце зимы 1865 г.,  после  целого  ряда  неудач,  мы  нашли  богатейшую
золотоносную кварцевую жилу, которой не  могли  представить  себе  даже  в
самых  дерзновенных  мечтах.  Поуэль,  горный  инженер   по   образованию,
установил, что за три месяца мы  нашли  золота  на  сумму  свыше  миллиона
долларов.
   Так как наша экипировка была крайне примитивна, мы решили, что один  из
нас должен вернуться в  цивилизованный  мир,  чтобы  закупить  необходимые
машины и нанять достаточное количество людей для разработки копи.
   Так как Поуэль хорошо знал местность, а также был хорошо  осведомлен  в
вопросах горного дела, то мы решили, что экспедицию эту  должен  совершить
он. Я же должен был оставаться на страже нашей  жилы  и  оберегать  ее  от
захвата каким-нибудь странствующим искателем.
   3-го  марта  1866  г.  мы  навьючили  двух  осликов  багажом  Поуэля  и
распрощались. Он сел на лошадь и  стал  спускаться  по  горному  хребту  в
долину, через которую лежал его путь.
   Утро, в день отъезда Поуэля, было,  как  обычно  в  Аризоне,  ясное.  Я
следил взором за ним и его маленькими вьючными животными, спускавшимися  с
откоса горы вниз к долине. Все утро они мелькали перед моими  глазами,  то
отступая немного назад и вверх, то  появляясь  на  ровном  плоскогорье.  В
последний раз я видел Поуэля около трех часов пополудни, когда он  вступил
в тень горной цепи, видневшейся по ту сторону долины.
   Спустя полчаса  я  случайно  бросил  взгляд  в  сторону  долины  и  был
чрезвычайно изумлен при виде трех маленьких точек, черневших в том  месте,
где я видел в последний раз своего друга и двух его осликов. Я не  склонен
к излишней мнительности, но чем больше я  старался  убедить  себя,  что  с
Поуэлем  все  обстоит  благополучно,  и  что  точки,   которые   я   видел
двигающимися по его следам, были антилопы или дикие лошади, тем  не  менее
мне это не удавалось.
   С тех пор, как мы вступили на эту территорию, мы не встретили ни одного
враждебного  индейца,  и  потому  беззаботность  наша  дошла  до  крайнего
предела. Мы высмеивали все слышанное нами об этих хищных мародерах,  якобы
шнырявших  по  горным  тропам,  где  они  жадно  выслеживали  добычу.   По
рассказам, они подвергали жесточайшим мучениям всякого белого, попавшего в
их беспощадные когти.
   Я знал, что Поуэль прекрасно вооружен и, кроме того,  обладает  большим
опытом в схватке с индейцами; но я жил в течение ряда лет на  севере,  где
мне неоднократно приходилось сталкиваться с сиуксами, и мне было ясно, что
шансы его против  шайки  хитрых  апачей  весьма  слабы.  В  конце  концов,
состояние неизвестности стало для  меня  нестерпимым;  вооружившись  двумя
револьверами Кольта и карабином, я вскочил на верховую лошадь и направился
по следам Поуэля.
   Как только я въехал на более или менее ровную  дорогу,  я  пустил  свою
лошадь галопом и,  таким  образом,  продолжал  свой  путь,  поскольку  это
представлялось возможным до самых сумерек. Было уже почти темно,  когда  я
вдруг заметил какие-то следы, присоединившиеся к следам Поуэля.  Это  были
следы трех неподкованных жеребцов и видно было, что они мчались галопом.
   Я спешно  продолжал  свой  путь,  пока  не  наступила  полная  темнота,
вынудившая меня дожидаться восхода Луны. В ожидании мне оставалось  только
углубиться в размышления о целесообразности моей погони. Возможно,  что  я
сам, подобно нервной женщине, придумал несущественные опасности, и что при
встрече с Поуэлем все мои опасения разрешатся громким смехом. Однако я  не
был склонен к чувствительности, а чувство долга, к чему бы  оно  ни  вело,
было для меня своего рода фетишем на протяжении всей моей жизни, возможно,
именно этому принципу я обязан всеми почестями,  которыми  удостоили  меня
три республики, а равно и орденами,  и  дружеским  расположением,  которым
дарил меня старый могущественный император, а также  и  некоторые  другие,
менее именитые властители, на службе которых я состоял.
   Около девяти часов Луна светила уже достаточно ярко, и я мог продолжать
свой путь; без особого труда  я  довольно  быстро  продвигался  вперед  по
тропинке, местами пуская коня легкой рысью. Около полуночи я  добрался  до
водоема, у которого, как я знал,  Поуэль  предполагал  сделать  привал.  Я
выехал на это место совершенно неожиданно для себя и нашел его  совершенно
пустынным, без малейших признаков недавнего пребывания здесь человека.
   Я заметил, что следы преследующих всадников, - а в том,  что  это  были
преследователи, я был теперь  совершенно  убежден,  -  шли  все  время  за
следами Поуэля, лишь с коротким перерывом на остановку у  водоема,  и  все
время скорость их движения оставалась равной скорости движения Поуэля.
   Теперь я знал совершенно определенно, - что преследователи были  апачи,
и что они намеревались  захватить  Поуэля  живым,  чтобы  насладиться  его
мучениями. Поэтому, несмотря на опасность дороги, я галопом погнал коня  в
надежде догнать краснокожих  варваров  раньше,  чем  они  настигнут  моего
друга.
   Дальнейшие  мои   размышления   были   прерваны   отзвуком   выстрелов,
раздавшихся далеко впереди меня. Я  понял,  что  в  данный  момент  Поуэль
нуждается во мне больше, чем когда-либо,  и  я  немедленно  пустил  лошадь
бешеным карьером вверх по узкой горной тропе.
   Я проскакал целую милю или даже  больше,  не  слыша  ни  одного  звука.
Внезапно тропинка оборвалась и перешла в небольшое  открытое  плоскогорье,
вблизи  которого  возвышалась  вершина  горы.  Чтобы  выбраться   на   это
плоскогорье, мне пришлось проехать через узкий проход, у конца которого  я
остановился, как вкопанный, так как зрелище, представившееся  теперь  моим
глазам, наполнило мою душу изумлением и ужасом.
   Небольшая полоска равнины сплошь белела индейскими  шатрами.  Посредине
лагеря  с  полтысячи  краснокожих  воинов  сгрудились   вокруг   какого-то
предмета. Внимание их было приковано к нему настолько, что они не заметили
моего приближения, и я мог бы с легкостью повернуть назад под темные своды
ущелья и, таким образом, ускользнуть от них. Однако то обстоятельство, что
мысль эта возникла у меня лишь на другой день, лишает меня права на звание
героя, которым, в противном случае, повествование об этом эпизоде могло бы
меня наградить.
   Не думаю, что я был создан из материала, из которых делаются герои, так
как из всех тех многочисленных случаев, когда вольные мои поступки ставили
меня лицом к лицу со смертью,  я  не  могу  припомнить  ни  одного,  когда
возможность иного образа действия, нежели предпринятый мною,  открылся  бы
мне ранее, чем через много часов. Разум мой,  по-видимому,  устроен  таким
образом, что я подсознательно следую велению чувства долга, не прибегая  к
утомительным мозговым процессам. Во всяком случае, я никогда  не  сожалел,
что трусость не является принадлежностью моей натуры.
   В эту минуту я, конечно, понял, что центром всеобщего внимания  был  не
кто иной, как Поуэль. Что последовало раньше - мысль или поступок -  я  не
знаю, но через мгновение я выхватил из-за  пояса  свой  револьвер  и  стал
быстро посылать выстрел за  выстрелом  в  самую  гущу  краснокожей  толпы,
издавая в то же время дикие крики изо  всей  силы  своих  легких.  В  моем
положении я вряд ли мог придумать что-нибудь лучшее, так как  ошеломленные
неожиданностью краснокожие, в полной  уверенности,  что  их  настиг  целый
отряд регулярной армии, бросились врассыпную за своими луками, стрелами  и
карабинами.
   Зрелище, представившееся теперь моим глазам, заставило похолодеть кровь
в моих жилах. Под яркими лучами аризонской луны  лежал  Поуэль;  тело  его
было покрыто густой щетиной вражеских стрел. В том, что он уже был  мертв,
не могло быть ни малейшего сомнения, и все же я постарался спасти его тело
от поругания, как если бы дело шло о спасении его жизни.
   Подъехав к нему вплотную, я нагнулся и, ухватившись  за  его  патронный
пояс, взвалил тело на холку моей лошади.  Взгляд,  брошенный  мною  назад,
убедил меня, что возвращение более  рискованно,  нежели  продолжение  пути
вперед через плоскогорье. Пришпорив моего измученного скакуна, я  помчался
к ущелью, видневшемуся вдали по ту сторону равнины.
   Тем временем индейцы  успели  сообразить,  что  я  один,  и  мне  вслед
полетели проклятья,  сопровождаемые  стрелами  и  карабинными  пулями.  То
обстоятельство, что при лунном свете может попасть в цель, пожалуй, только
проклятье,  в  совокупности  с   их   крайне   неуравновешенным   душевным
состоянием, а также быстрый бег моего  коня  -  все  это  спасло  меня  от
метательных снарядов врага, и я получил возможность добраться до прикрытия
ближайших возвышенностей прежде, чем дикари успели организовать  настоящую
погоню.
   Конь мой продвигался вперед без поводьев, так как я знал, что он найдет
верный путь скорее, нежели я. Но на этот раз он ошибся и пошел  по  тропе,
ведущей к вершине горной цепи, а не к ущелью,  через  которое  я  надеялся
выбраться в долину и таким образом спастись от погони.  Возможно,  однако,
что  именно  этой  ошибке  я   обязан   жизнью   и   теми   замечательными
происшествиями, которые приключились со мной в течение последующих  десяти
лет.
   Первая мысль о том, что я на верном пути, мелькнула у меня, когда вопли
преследуемых стали доноситься до меня слева и притом стали менее внятными.
   Я понял, что  они  направились  по  левую  сторону  зубчатой  скалистой
возвышенности, окаймляющей плоскогорье, в то время как мой конь вынес меня
и тело Поуэля по правую ее сторону.
   Я очутился на небольшом ровном выступе скалы,  с  которого  можно  было
разглядеть тропинку внизу и увидел, как кучка преследовавших меня  дикарей
исчезла за вершиной соседней горы.
   Мне было ясно, что индейцы скоро обнаружат свою ошибку, и тогда  погоня
будет возобновлена по верному направлению, стоит им только напасть на  мои
следы.
   Я успел проехать лишь очень небольшое расстояние, как вдруг перед моими
глазами вырос большой скалистый утес. Тропинка, по которой  я  ехал,  была
ровная, довольно широкая и вела вверх именно в этом направлении. По правую
руку от меня возвышалась скала, вышиной в несколько сот футов, а по  левую
сторону оказался такой же крутой, почти отвесный  спуск,  ведущий  на  дно
скалистого оврага.
   Я не проехал и ста ярдов,  как  резкий  поворот  вправо  вывел  меня  к
отверстию большой пещеры. Отверстие было четыре фута в вышину и от трех до
четырех футов в ширину. Тропинка кончалась у самой пещеры.
   Утро уже наступило, и, как всегда в  Аризоне,  в