ый отряд из шестисот с лишним сабель?! И кто спас нас (люблю каламбуры!) в сей трудный час? Хра-по-виц-кий! Непонятно с чего, воистину вообразив себя Иваном Сусаниным, приподнялся он на стременах своей пегой кобылки и зычно крикнул:
     - За мной, воины российские! Чую в себе Силу и ведаю Путь истинный!
     - Где наша не пропадала! - махнул рукой я. Редко ли перст Судьбы упирается в лоб самоуверенного дурачка, дозволяя оному творить подвиги, неподвластные и титанам!
     Мы двинулись за майором без слова протеста, а он, пугая слух неприятеля гневными воплями, увёл всю партию в чащобу. Враг остановился на опушке, прислушался и... не дерзнул нас преследовать. Вот уж воистину чудо, не знаешь и какому святому пудовую свечку ставить.
     Но, как оказалось впоследствии, причина, вынудившая генерала Эверса прекратить погоню, едва не увенчавшуюся разгромом нашим, была проста, как репа. Французы узнали Храповицкого! Памятуя, с каким успехом он водил их по лесам, блуждая в трёх соснах, противник логично предположил, что мы сами заберёмся туда, откуда уж и не выберемся. Партизану партизанская смерть!
     Всё вышло, как и хотел проклятый француз: Храповицкий загнал бригаду нашу в такую глушь, что Макар с телятами утопился бы от зависти! Мы сидели непонятно где три дня, голодные, холодные и злобные, как бабуины! На исходе четвёртого, когда было принято единогласное решение утешиться каннибализмом (угадайте, кого мы хотели съесть?!), откуда ни возьмись загрохотали русские пушки... Мы ползли на сей божественный грохот наперегонки со своими же лошадьми. Оказалось, что в полутора верстах атаман Платов с графом Орловым-Денисовым освобождали от бонапартистов Воскресенское. Кто не был спасён своими - не знает истинного счастия!
     Любезный граф тут же предложил мне перейти всем отрядом под его надёжную руку, но я выпросил отсрочку решения, покуда не покормлю людей. Следом в лагерь ворвался генерал-адъютант Ожаровский и, видя бедственность положения нашего, показал немедля вступить в свои ряды. Но я и тут выклянчил отсрочку ответа, покуда не накормлю лошадей. Ночью мы тихо снялись и удрали "рассыпным отступлением". Обоим "покровителям" моим я оставил печальственные решпекты о невозможности служить под командой первого из-за поступления ко второму и неимении возможности служить второму из-за поступления под начальствие первого.
     Нет, ну сами подумайте, господа, по зрелом размышлении - оно мне надо? Я тут в лесах сам себе голова, хочу - воюю, хочу - книжки читаю, а носиться на побегушках у бригадных генералов - увольте, там и без меня шустрых мальчиков хватает... На всякий пожарный при первом же привале накатал на обоих кляузу армейскому генералу Коновницыну, прося, чтоб впредь меня глупостями не беспокоили. За спасение - благодарим покорно, хотя могли бы выбраться и сами... Опять же несъеденный Храповицкий ещё не раз будет портить мне кровь.
     Мы по-прежнему спали, не зажигая костров, ибо перебранками с лесниками насытились по уши, а оголодавшие французы постепенно потянулись в леса, то ли рассчитывая на богатую охоту, то ли в надежде найти нас и резво сдаться.
     Скрепя сердце, собирали мы этих хитроумников и таскали за собой, делясь скудным пайком, покуда не представлялся случай сбагрить всех в гостеприимный Юхнов. Многие солдаты неприятеля уже искренне считали его дальней французской провинцией. Так что подчас бывало, партия наша возила за собой до полутыщи пленников, кои терпеливо ждали в указанном месте, покуда мы повоюем и приведём ещё две-три сотни пополнения. Я так думаю, попроси мы хорошенько, они бы нам ещё и помогали...
     Видимо, великие наполеоновские войны давно стояли поперёк горла даже самой французской армии. Все хотели закончить этот фарс побыстрее и как можно меньшим количеством человеческих жертв. Это было хорошо понятно всем, но чего я не знал в те поры, так это того, что Бонапарту служат не только люди. И у них свои законы, свои правила...

***

     В ту ночь мы улеглись рано, часов под восемь вечера, так как подъём и поход планировали на полуночь. Три-четыре часа ходу, и можно рушиться неприятелю как снег на голову, прерывая казачьими пиками самый сладкий предрассветный сон французов. Так вот, никакого похода не получилось, ибо я был жестоко и нелицеприятно похищен. Да-с! Такого фортеля моя судьба доныне не выкидывала, но... Говорю о событии сём без чувства ложного стыда и даже с неким оттенком уважения к тем отчаянным храбрецам, что сумели меня умыкнуть.
     Итак, я спал, как и все товарищи мои, на сырой земле, в снегу, в грязи, уж как придётся, подложив пару еловых веток и крепко намотав на руку поводья верного скакуна. Ничего особенного не снилось (в смысле ни прапрапрапрадеда, ни его знакомцев!), так, белиберда какая-то о памятных годах в кавалергардии. На мгновение показалось лишь, будто бы ноздрей моих коснулся незнакомый сладковато-дурманный аромат, и душа воспарила к нездешнему. Но уже через минуту-другую, проснувшись от неплавных покачиваний, понял я, что лежу на спине, связанный по рукам и ногам, и везут меня, грешного, неведомо куда на детских санках. Насчёт последнего уверен абсолютно, ибо загребал пятками снег... А вот кто везёт, зачем, почему - сие пока таилось в сумерках догадок.
     В густой темноте русского леса не было видно ни зги, но похитители мои уверенно петляли меж сосен, словно бы преотличнейше зная дорогу. Судя по хрусту шагов на снегу, злодеев было трое. По зрелом размышлении я пришёл к выводу, что вряд ли кому интересен как невеста (это на Кавказе их постоянно похищают), а значит, скорее всего, украден как военное лицо. Но в сём виде могу представлять интерес лишь для неприятельской армии, что тоже печально, ибо особенных перспектив не оставляет. Французы так часто клялись покончить в своём тылу с партизанами, что вряд ли ограничатся словесным внушением и устным порицанием.
     Грусть, наведённая на меня моей же логикой, оказалась чрезмерной для гусарского оптимизма и даже вызвала первые нервные всхлипы. Орать и рыдать я собирался чуть позднее, как только воры остановятся и вытащат кляп. Или, правильнее, если вытащат... Однако же чаяния мои оправдались, санки замерли, устав скольжением, а мои похитители дышали хрипло и часто. Извернувшись из всех мыслимых и немыслимых сил, я рывком сел и успешнейше выплюнул кляп! Судя по шмяканью, в кого-то попав...
     - Только не кричите, подполковник Давидофф, - на хорошем французском с едва уловимым акцентом посоветовали мне. - Ваши люди далеко, а наше начальство не настаивало на том, чтобы получить вас живым, - их устроит любой результат.
     - Кто вы? - откашлявшись, вопросил я, так как вокруг по-прежнему не было видно ни зги.
     - Мы служим императору.
     - Какому?
     - Император один, все прочие - самозванцы, узурпировавшие престолы родственников императора, - внятно пояснили мне.
     Что ж, поголовной раздачей тронов ретивым родственничкам прославился только Наполеон. Так, значит, наш Александр Первый, по-ихнему, тоже самозванец?! В иное время я бы уже полчаса как дрался, но сейчас мои возможности были ограничены, посему пришлось довольствоваться исключительно сарказмом...
     - И что, ваш самоуверенный коротышка так жаждет меня видеть? Наверняка лишь по причине отбития нами обоза с тёплыми кальсонами и краковской колбасой...
     - Армия голодает, - сумрачно ответили из темноты.
     - А сосульки грызть не пробовали?!
     За сии дерзостные слова я был вознаграждён хлёсткой пощёчиной. Ладонь бьющего показалась мне необычайно узкой и холодной, словно бы даже нечеловеческой.
     - Нет доблести в том, чтобы бить связанного...
     - Может быть, действительно развязать ему руки? Это будет забавно - один человек против трёх эльфов! - раздались сдержанные смешки, словно кто-то тряс мешок с медными бубенчиками.
     - Эльфов?! А это, прости господи, кто такие?
     - Чёрный Дьявол так плохо учился в школе...
     - Да уж знаниями по всякой иноземной шушере не удручался!
     Бац! И за эти слова мне вновь досталось по морде. Нет, эти типы точно не французы. У тех культура, обхождение, этикет какой ни есть, а тут чуть что - хлещут по щекам, словно пьяного лакея. Где эстетизм, братцы?
     - Мы - представители древнейшей расы, чьим предкам некогда принадлежала вся Британия!
     - Хм, профессия у вас тоже древнейшая? - опять-таки не удержался я. - Эй, эй, не надо драться! Я всего лишь спрашиваю, как такие ловкие ребята попали на службу к императору Франции, ведь Британия выступила против Наполеона.
     Ответом послужило некоторое молчание. Я по-прежнему ничего не видел, но, кажется, говорил всё время один, остальные просто смеялись. А потом тот, кто вёл беседу, вынужденно признался:
     - Нас изгнали.
     - Обворовывали сады или растляли малолетних овечек?
     Я честно стерпел два удара. Не подумайте, что это от смирения или любви к оплеухам - мне вынужденно приходилось дерзить, ибо пока бьют - слушают, пока слушают - разговаривают, пока разговаривают - никуда не везут... Уразумели мою военную хитрость?
     - Нас изгнали потому, что люди стали безудержно наглыми! Они не хотят понимать очевидного и признавать свою ничтожность перед эльфами. Они поклоняются хладному железу, они забыли наши плети, они... не верят в нас. Мы напомнили им вкус эльфийских стрел!
     - Ага, а неистовый корсиканец наверняка пообещал всем по отдельному королевству в покорённой России! Девочки, а вы здесь хвостики не отморозите?
     На этот раз я ощутил у горла холод отточенного металла. Ещё чуть-чуть, и они сорвутся... Поторопить или сами дозреют? Потороплю:
     - Кто-то тут недавно предлагал повеселиться - трое против одного? По-моему, немножко нечестно... У нас благородные люди дерутся на саблях, а вы, как я понимаю, пилочками из ридикюлей! А может, вы меня насмерть духами забрызгаете?
     - Огня!
     Два или три раза блеснули искры из-под кресала, после чего вспыхнул первый факел.
     Через несколько минут их горело уже штук шесть, освещая маленькую лесную поляну, окружённую соснами и свеженькими сугробами. За кругом огня ночь казалась ещё темнее, что придавало месту схватки некий эффект театральности. Слишком уж декоративным показалось увиденное... Зима в этом году наступила необычайно рано и покрыла белым не только землю. По крайности, на миг мне почудилось, будто бы предо мной стоят люди с заснеженными волосами...
     Но нет, просто они были седые. Все трое. Стройные, высокие, с вытянутыми лицами и узкими плечами. Волосья длинные, будто у дьяконов, зачёсаны назад, открывая непривычные острые уши с белёсой опушкой, как у лисиц. Одеты бедно, за спиной луки (это в наш-то просвещённый, пороховой век!), в руках длинные зеленоватые ножи, наверное, из меди. Честно говоря, в открытом бою я бы и шестерых таких хлюпиков не убоялся, но в данном случае никак не следовало губить даже троих. Ибо кто ж ведает, куда они меня на санках завезли и сколько придётся ковылять обратно? Значит, убивать никого не будем, достаточно просто их отлупить...
     - Ну так что, тройняшки, по каким правилам будем драться?
     - В эльфийских забавах нет правил...
     Я не сразу понял, что это значит. Худосочные типы нордической наружности легко сбросили оружие в снег и неуловимо-скользящими шагами пошли на меня. Я успел засмеяться... два раза... уж больно комичными выглядели их сведённые тоненькие бровки и маленькие кулачки. Что они могут сделать широкоплечему русскому гусару, поднаторевшему в методах народной войны?! Оказалось, многое могут...
     Никто и не подумал развязать мне руки или хотя бы дать возможность встать с санок. Я и опомниться не успел, как эта заграничная шпана пустилась тузить меня со всех сторон, старательно выбивая из моей головы последние остатки здравого смысла. Так изобретательно, больно и разнообразно меня не били ещё никогда! Отродясь не предполагал у себя столь огромного количества ранимых и чрезвычайно болючих мест... Может, не стоило хамить остроухим столь уж откровенно? Встав, я попытался махать на них ногами по методу полковника Гётальса, но, увы, шустрые наглецы легко увёртывались от моих каблуков, хохоча как заводные. Я с трудом переводил дух, прижавшись мокрой спиной к сосне, пока они, отсмеявшись, собирались в повторную атаку.
     - Я всё понял, достаточно! Вы - лихие парни, и героизму вам не занимать, а теперь ведите меня к своему начальству.
     - Зачем, мы ещё не наигрались.
     - Как это... Но я же вроде в плену, а по законам войны отношение к пленным должно быть гуманны... - Договорить не удалось - мне залепили лицо снегом и дважды ударили в пах. Даже не знаю, что может быть хуже для гусара и патриота...
     Когда под градом поощряющих ударов мне кое-как удалось подняться на ноги, я плюнул на гордость и ударился в бега! Стыда в том не вижу никакого: "бьют - беги!" - тоже одна из наипервейших заповедей партизана. О, их это позабавило ещё больше!
     Эльфы-изгнанники преследовали меня неторопливо, со вкусом, размахивая факелами, смакуя каждый мой шаг и комментируя каждое движение. Если б я мог, то ответил бы наглецам убийственной эпиграммой или меткой метафорой, но увы, когда ТАК бьют, то охота острить "отбивается" первой.
     - Вы устали, подполковник, вы ведь всего лишь человек... Не убегайте, мы доставим вас к императору!
     - Правда?! - едва дыша, обернулся я.
     - Нет, - весело рассмеялись они, воткнув факелы в снег и прыгая на меня гурьбою.
     Под тройным весом я не удержался и, опрокинувшись на спину, полетел в рыхлый сугроб, грузно проваливаясь в какую-то вонючую чёртову дыру! Точнее, в яму... тёплую и надышанную, на что-то мягкое и живое. На что именно, понял секундой позднее, но в ту секунду озарения вся жизнь моя промелькнула перед внутренним взором моим. Мы влетели прямёхонько в медвежью берлогу! И, видимо, сразу его разбудили... а зря.
     Единый мах медвежьей лапы выбил меня из берлоги как пробку, едва не вышибив дух. Нет, ей-богу, если б он чуть получше прицелился, я бы как раз сбил головой столетнюю сосну, а этакого потрясения мозга ни один гусар не выдержит. Потревоженный зверь взревел торжествующе и... затих. Про то, что в берлоге остались трое эльфов, вспомнилось как-то не сразу. По-моему, я уже вообще уполз шагов на пять-шесть, как за спиной жалостливым полушёпотом пропищало:
     - Денис Васильевич, смилуйтесь!

***

     - О-о, да вы, оказывается, по имени-отчеству обращаться умеете, - устало пробормотал я, прикладывая ком снега к разбитой губе. Холод притуплял боль. Вытащив один из факелов, я, прихрамывая, вернулся назад и осторожно заглянул в берлогу. Картинка прямо-таки сентиментально-уморительная...
     Лежит наш русский медведь (здоровущий, аж не верится!) и дрыхнет самым незатейливым образом, а под его правой лапой лежат рядком три остроухих эльфа, боясь толком вздохнуть от ужаса. Ибо даже при беглом взгляде ясно, что, ежели зверь чуточку усилит объятия, у ребятишек отовсюду горчица поползёт...
     - Хм, ну что ж, спокойной ночи всем! Медведь тёплый, не замёрзнете, а мне на войну пора, прапрапрапрадедушка ждёт-с...
     - Смилуйтесь, спасите, мы больше не будем, - наперебой зашептали они. - Убейте эта чудовище, и мы вас отпустим!
     - Ка-ка-я-а щедрость... - искренне поразился я, делая им ручкой на прощание. - Не скучайте, до весны не так далеко. Отдохните, выспитесь, проведите время с пользой. От всякого существа можно чему-нибудь научиться, от медведя, например, лапу сосать. Да, если вдруг проснётся - пойте ему колыбельную, не то заломает...
     Мне вслед полетели замысловато-певучие проклятия, наверняка на эльфийском. Древняя раса, говорите? Медведь тоже немолодой, побеседуйте о прошлых временах... Я погасил все факелы, кроме одного, и, ориентируясь по собственным следам, пошёл искать своих. На секунду сзади раздалось недовольное ворчание, - видимо, хищник всё-таки проснулся. И сразу же вслед за ним тихое, слаженное пение:

     К Ивовым кущам Тазаринана я приходил по весне.
     О краски, о ароматы весны в Нан-Тазарионе!
     - Здесь хорошо! - говорил я.
     У вязов Оссирианда скитался я летом.
     О свет, о мелодии лета у Семиречья Оссира!

     Удовлетворённое ворчание плавно перешло в храп. Замечательно, значит, они нашли друг друга... С рассветом я вышел на Федотове. Только-только постучался в ближайшую избу, как на моей спине повисли трое:
     - На горяченькое потянуло? От нас так легко не сбежишь, не след полевому командиру ради чарки с запеканкой боевых товарищей бросать! - радостно тормошили меня Бекетов, Макаров и Бедряга. А потом, удивясь побитости физиономии моей, гневно требовали возвращения к берлоге и отмщения иноземцам.
     Однако благородным планам сиим не суждено было осуществиться - пошёл густой снег, и найти быстро заметаемые следы в чащобе просто не представлялось возможным. Так что если вы, любезные, вдруг по весне встретите в русском лесу небритого, отощавшего эльфа - накормите бедолагу, я на них зля не держу...

     В ужасах войны кровавой
     Я опасности искал,
     Я горел бессмертной славой,
     Разрушением дышал;
     И в безумстве упоенный...

     Чем конкретно я был тогда до безумства "упоенный", наверное и не помню, но голова буквально раскалывалась. С болью в висках и печальными мыслями двадцать первого числа, около полуночи, прибыли мы на Смоленскую дорогу. Переночевали столь же скрытно, без огней, а на рассвете двинулись на Ловитву. Представьте же себе ужас наш, когда в пути стали попадаться нам разрозненные части французских мародёров - числом от пяти сотен и более! Нам даже некуда было бежать, солдаты неприятеля, плача, падали на колени, целовали копыта лошадей наших, насильственно умоляя... взять их в плен! И на отказ сразу хватались за оружие, грозя перебить тут всех, ежели храбрые русские казаки не соизволят увезти их из заснеженной просеки в благословенный Юхнов. Дескать, там, по слухам, и трпло, и харч бесплатный, и население практически как в Бургундии или Булони. Французы галантно кланялись и не отступали...
     - Да уж, сдаются они... Много вас таких по России раком ходит! - грозно рявкнул я, прекрасно понимая, что никакого иного разрешения нет и не будет - надо брать.
     С трудом продвигаясь сквозь фуры, телеги, кареты, палубы, конных и пеших солдат, офицеров, денщиков и всякий сопутствующий сброд, мы плакали горючими слезами, но честно брали всех в плен! Да будь партия моя втрое сильнее, будь у каждого казака по десять рук, и тогда невозможно было бы удовлетворить всех жаждущих. Посему, отгоняя в сторону живую силу противника, приказал я "палить головнёй" по всей дороге. Скифы мои только этого и ждали, поджигая всё подряд, устроя из обозов вражеских огненный мост в саму преисподнюю!
     Бесчинство наше было прервано нежданным появлением императорской гвардии и самой французской кавалерии. В тот день я вновь увидел великого врага своего воочию! Наполеон Бонапарт, в серой шинели и знаменитой треуголке, восседал на маленькой арабской кобылке под незыблемой охраной своих верных "ворчунов". Я знал, что бой не по силам, но страстно хотелось эдак погарцевать у него на виду и первым из офицеров наших "поблагодарить" злодея за визит в земли российские. Хорошенько поблагодарить, так, чтобы понял, - по-французски, но матом! Не сомневайтесь, слова я знал, у полковника Гётальса нахватался...
     Явно доораться мне не удалось, и по сей день не уверен, слышал ли он меня? Свидание было кратковременным: приходилось уступить место громадам войска, двигавшегося мимо меня. Однако же мы с товарищами вплоть до самого вечера "конвоировали" императора французов и протектора Рейнского союза с присутствующей почестью! Это-то он точно видел, потому как оборачивался надменно и нервно...
     Ночью был сон, опять приходил прапрапрапрадедушка. Был весел, ругался мало, рассказал о некоем заговоре против моего имени. Всю беседу передаю вкратце, ибо сновидения - понятия расплывчатые, зыбкие, аналитическому уму неподвластные. А уж уму гусара...
     - Слушай, я горжусь тобой, мой прапрапраправнук!
     - Стараюсь по мере сил быть полезным Отечеству, - ст