ок; и все мнили себя генералами! Все-все, даже Храповицкий, храбро оставивший голышом на холодрыге весь Вестфальский полк.
     Именно он впоследствии и повторил у нас бессмертный подвиг незабвенного Ивана Сусанина. Правда, нехотя, без огонька, без особого желания - и всё-таки! А началось всё с вульгарного спора.
     - Это я - то не герой?! - орал Храповицкий, размахивая пальцами у меня перед лицом.
     - Спокойствие, майор, только спокойствие!
     - Нет, пусть он мне при всех скажет, как я продался французам, опозорил дворянскую честь, опорочил уланский мундир, осрамил отца и мать... Что, нет, господа?! Тогда почему он вечно мною помыкает?
     - Пустяки, майор, дело житейское...
     - И кто он такой вообще?! Гусар, поэт, видите ли, партизан... ах, ах, ах, мать моя тётя Нюра! Его же из Петербурга с треском вышибли за стишки антиимператорские! А у меня, между прочим, характеристика особенная есть, не угодно ли? "Человек ума делового и весёлого, характера вспыльчивого, возвышенных чувств, строжайших правил честности и исполненных дарований как для поля сражения, так и для кабинета; образованности европейской". Вот-с, господа!
     - Это его же дядя сочинил, действительный член Дворянского собрания Юхновской губернии, - мельком дополнил я.
     - А вы... а вы... а вы - вырядились тут в мужицкое платье! Боитесь мундир надеть?!
     - Стыдитесь, майор, - вступились свидетели сей безобразной сцены. - Денис Васильевич в своём кафтане рискует наособицу - российских офицеров французы берут в плен, а супротивоборствующих мужиков расстреливают без суда и следствия!
     - Ха, да что ж тут рискового, господа? Холопов регулярная армия никогда не трогает, это экономически невыгодно. Полно вам, ежели вот на меня, к примеру, надеть армяк и...
     В этот момент у меня в голове тихо народилась замечательнейшая идея. Я не сразу осознал её истинную значимость (ибо думал о том, как выманить врага из-под села Крутого...), но, когда мысль моя сформировалась окончательно, был готов расцеловать Храповицкого в обе щеки:
     - Бедряга, армяк майору! Да не мой, найди что-нибудь пообтрёпаннее!
     Ротмистра как ветром сдуло, наверняка полетел в деревню безлошадных мужиков раздевать. Чеченский, Бекетов, Макаров и другие присутствующие мгновенно подобрались поближе, радуясь нежданному развлечению.
     - Господа, товарищи боевые, братцы! При всех спешу принести свои извинения майору Храповицкому. - Все недоумённо вытянули лица - как можно извиняться перед особой столь склочного нрава?! Сам Храповицкий, подозрительно поджав губки, выпятил пузо и важно кивнул. - А также поклониться в пояс герою нашему. Все поклонимся, ибо сей момент предложил он самый простой и отважный способ выманить французов из тёплого гнёздышка в Крутом!
     При сих словах "герой" наш сделался рассеян рожею, но, не ведая, куда я клоню, не смел перечить командиру при офицерах. Прочие же, нюхом уловив движение ветра, бросили шапки вверх и трижды грянули "ура!".
     - Оденьте майора соответственно образу мужицкому. Через час ему идти в село, повторять подвиг бессмертного Ивана Сусанина!
     - Но... а... э... какого же бессмертного?! - осел голосом смутьян, да поздно.
     - Скажетесь предателем! - деловито пояснял я, пока мои парни, давясь смехом, распаковывали бывшего улана, переодевая его в портки, онучи, лапти и распоследние лохмотья, принесённые запыхавшимся Бедрягой. - Дескать, разбойники Дениса Давыдова отняли у вас норковую шубу и манто, а вы горите местью в сердце! Ведите неприятеля мимо Вязьмы, через речку Уду, вдоль Белищина, в сторону Кикина, где на дороге между Царёво-Займищем и Лосмино, не доходя до Сергеенкова, мы их и встретим. Эх, удаль русская, катай-валяй! Сокрушим врага в песи, а, гусары?!
     - Не-э-эт!.. Я дворянин, а не лингвист-филолог! Я и половины ваших названий не запомню... - безнадёжно взвыл Храповицкий. Но его жалкий протест утонул в рокочущем рёве нашей храброй партии... Так восторженно способен орать только русский человек в предвкушении праведной драки за возлюбленное сердцу Отечество!
     Покуда Макаров с Чеченским и казаками провожали "предателя" в нужную сторону, я вновь склонился над картой боевых действий. Бревну понятно, что Наполеон по первому снегу выдвинется из Москвы, не дерзнув зимовать в полусожжённом городе при вечном опасении нападения моих летучих отрядов.
     Интересно, а что прапрапрапрапрадедушка имел в виду, говоря, что он про меня уже знает? Неужто слава о подвигах партизанских дошла и до кровавого корсиканца?! Вот ведь кон-фузия, а наши-то и не ценят... Сколь ни пишу в ставку светлейшего о героических происшествиях наших, хоть бы медаль кому прислали смеху ради! Вот кончится война, я им всё припомню! Штабным-с крысам, выходит, каждый чих в подвиг, а мы, лесные партизаны, и не люди вовсе, так, что ли?!
     - Денис Васильевич, поручик Тилинг, пленённый вчера с обозом Вестфальского полка, нижайше просют выслушать, - доложил сотник Бирюков. Я молча кивнул бравому донцу - пусть зовут француза.
     Поручик оказался низкорослым, щуплым малым, и конвой из двух казаков льстил ему невероятно. Для поддержания соответствующей образу строгости я сдвинул брови и надул щёки. Бабушка говорила, что так я особенно похож на беспощадного бульдога...
     - Прошу простить и выслушать, месье Давид офф. Слухи о вашем великодушии вызывают заслуженное уважение в рядах всей французской армии, - склоняясь в глубоком поклоне, начал этот скользкий лис. Я мрачно кивнул, удовлетворённо добрея в душе. - Когда я был захвачен в бою вашими храбрыми молодцами, они обыскали меня на предмет скрытого оружия. Разумеется, это очень правильно и соответствует законам военного времени. Я ни на кого не указываю пальцем и ни на что не в претензии, однако...
     Сотник Бирюков под моим косым взглядом начал с подозрительным вниманием изучать землю под ногами, словно всерьёз рассматривая её на предмет посева озимых.
     - Там было несколько вещей личного плана. - Француз вытер скупую слезу, хлюпнул носом и вдруг разразился бурно-обильными рыданиями. - Они... забрали письма-а... конвертик-тик-ик-к с локоном! Я умру, если... дары моей воз...люб-люб-ленной будут втоптаны в грязь пыр...пор...пар...тизанскими сапогами. Вот полный спи-и-и-сок...
     Естественно, пылкая речь сия, вперемежку с искренней солёностью слез, нашла мгновенный отклик в моём сердце. Ибо, по совести говоря, у меня самого была такая же трагедия. В то время я пылал страстию к неверной, которую полагал верной. Писал ей письма, слагал стихи (кои большей частью до поры так и оставались в карманах полковника Гётальса!), и именно её образу были посвящены, ставшие позже эпическими, строки, написанные ей в альбом:

     Где под подушками потеет столько...,
     Где столько пуз затянуто в корсеты!

     О-о нет! Прошу прощения, это не о ней, сейчас... а, вот:

     Как мил ваш взор полузакрытый,
     Как мил ваш стан полунагой!

     Блистательно, не правда ли? А чопорной капризнице моей что-то пришлось не по вкусу, и мне отказали от дома. Так что любовь и война на равных разделили занимаемое мною поприще.
     Милостиво кивнув поручику, я приказал гнать его взашей обратно. Сам же устроил выволочку казакам, и те, Христом-богом клянясь, пообещали выложить всё, что имели. Развернув мятую бумажку, с немалым удивлением перечёл я, что же именно было отнято нечистыми на руку донцами. Список впечатлял достойно:
     "Кошелёк с 2000 золотых наполеондоров;
     Золотое кольцо с бриллиантами (не менее 16 карат!);
     Золотая цепь нашейная (тяжёлая);
     Золотой браслет на руку (в трёх экземплярах);
     Золотое распятие (весом в четыре фунта!);
     Золотые часы швейцарские;
     Золотая фигурка Будды из музея в Неаполе;
     Золотой браслет на ногу (толстый);
     Золотые побрякушки для украшения сбруи (общим весом в шесть фунтов);
     Золотой медальон с портретом любимой девушки;
     Золотой медальон с портретом любимого Императора;
     Золотая табакерка с инициалами (подойдут любые);
     Золотое оружие, дарованное за личную беспримерную храбрость".
     Отсутствовали только письма и треклятый локон в конвертике! Ей-богу, я был готов извиниться перед каждым казаком лично... Чего, кстати, мне делать не пришлось, ибо через пять минут полк Попова-тринадцатого безропотно завалил меня разнообразными ювелирными изделиями, хоть лавку открывай. Трезвым взглядом осмысливая всё, что требовал вернуть пронырливый месье Тилинг, я выкопал из кучи две-три пачки чьих-то писем (наверняка для раскуривания трубок брали, канальи!) и грозно напомнил, чтобы локон отдали тоже. Казаки вздохнули, но выложили-таки пакетов двадцать с волосами...
     Уж где там чьи, я гадать не стал, ограничась отправкой оных французскому поручику с его же списком. От себя добавил коротенькое послание в стиле Вольтера: "Примите, сударь мой, вещи столь для вас драгоценные. Пусть они, напоминая о милом предмете, вместе с тем докажут, что у русских партизан кроме чести и совести есть ещё и мозги! Искренне ваш Денис Давыдов".
     Говорят, впоследствии этот хлыщ не поспешил вернуться в разорённую Францию, а до тысяча восемьсот девятнадцатого года жил в Орле, заключив законный союз с богатой вдовой-купчихой.

***

     Утром следующего дня пленных погнали в Юхнов. Мы же всей бригадой двинулись в оговорённом направлении - спасать милого сердцу моему Храповицкого. Конечно, майор скандалист и ворчун беспримерный, но, вынужденно совершая великий подвиг, он, несомненно, заслуживал всеобщего уважения, и бросить его мы не могли. Быть может, приключения мои кому-то и кажутся водевильно-легковесными, однако как можно ждать от истинного гусара яркого живописания трагедий и бед народных? Да, были и кровь, и огни, и товарищи погибшие, и ужас, и тлен, и величие российского духа, но... Память услужливо стирает всё зловещее, словно счищая накипь с человеческого сердца. А всё хорошее старается уберечь, награждая блеском и покрывая позолотой незабвенности...
     Заняв нужную высоту и приготовясь к бою, мы безуспешно прождали Храповицкого два дня. На третий выпал первый снег. И вот, с утречка, по серебряной пороше показались вдалеке три всадника. Двое, не доскакав до нас, похлопали по плечу третьего, по-французски пожелав ему удачи, и были таковы. Лишь медные каски да серые походные плащи неприятельской кавалерии показали просыпающимся дозорам моим полный провал нашей затеи. Новоявленный "Сусанин" подъехал к нам уже хорошо одетым, накормленным и даже чуточку набравшимся фон-бароном. Приводить его доклад полностью смысла не вижу - бред полнейший! А потому в необузданном гневе просто повелел мошеннику спрятаться от меня с глаз долой, чтоб не нервировал!
     Самое обидное, что у него ведь почти всё получилось. Легковерные французские офицеры приняли "печальственное" повествование за чистую монету. О моих шалостях и бесчинствах они знали давно, а посему ещё одно "преступление супротив своего же народа" их не смутило и не удивило ни капельки.
     Наоборот, бодро собравшись, весь отряд противника выдвинулся на поиски меня, сообразуясь с указаниями Храповицкого. Все бросились в лес, а там... Да, он не Сусанин! Мягко говоря... Скажу больше, оказывается, без опытного проводника этот уланский умник способен заблудиться в собственном овине. Вольно мешая названия всех сёл и местечек, он безбожно перепутал маршрут и пару раз действительно заводил врага в такие дебри, что сам едва не ревел от новизны пейзажа.
     Благо что глава отряда, пользуясь французскими картами (спешно скопированными с наших!), умело выводил людей своих на торную дорогу. Потратя таким образом два дня в бесплодных прогулках по лесу, французы разумно решили отпустить рыдающего "предателя" восвояси. Двоих молодцов выделили составить ему компанию, а то, что они вышли прямиком на засаду нашу, - есть невероятнейшее стечение обстоятельств!
     Я был близок к отдаче приказа об отстранении майора Храповицкого из отряда, если б не знал, что он только об этом и мечтает... Фигу! Будет служить Отечеству как миленький! А в качестве наказания я решил отправить его с ближайшей партией пленных всё в ту же Юхновскую губернию. Там давно ждут кого-нибудь из наших, дабы набить морду за эдакое перенаселение... Пусть отдувается!
     Как видите, жизнь партизанская отнюдь не синекура, а вечный бой, постоянная беготня с места на место, ночлег в холодном лесу, редкая баня и практически полное отсутствие женщин. Последнее переносилось особенно тяжко, но одну занимательную историйку по сему поводу я вам всё-таки поведаю...
     Началась она, когда Наполеон окончательно отмазался от зимовки в Москве. Дескать, город весь обгорелый, кругом сажа, комфорта никакого, по Кремлю одни сквозняки гуляют, и вечером пойти абсолютно некуда... А вот у нас-то как раз и было! В смысле было куда пойти, ибо на днях получил я на руки известие от помещика Тихуновича с приглашанием посетить его усадьбу в Спасском и на домашний ужин с дамами. Просили прийти в парадном, а дам предоставят на месте-с...
     Любезность сия оказалась весьма кстати, так как скопившаяся усталость и превосходство мужской компании давали уже результаты отрицательные. Мы то обращались друг к другу исключительно ласковыми словами, а то гавкали на товарищей своих же не хуже цепных псов. Где уж при таких крайностях соблюсти взаимовежливое обращение и культуру внутреннюю... Настала пора развеяться!
     Я приказал чистить мундиры, стричь бороды, пудрить носы и закручивать усы на шомполе. Пленять провинциальных барышень - дело нехитрое, обычно они вниманием не избалованы, а гусарский мундир почему-то считают первейшей ступенькой к алтарю. В тонкостях любви же настолько неискушенны, что не всегда понимают, отчего это талия вдруг так расплылась... о, что я говорю?! Истинный гусар никогда не отступит от расположенной девицы и непременно женится, как честный человек! Только, разумеется... когда командование отпустит... после войны... сегодняшней или завтрашней... А матерь наша Россия хороша уже тем, что на необъятных просторах её хоть где-нибудь да дерутся!
     В Спасское мы отправились небольшим отрядом: я, приближённые офицеры да казачье прикрытие из десятка сабель. Донской полк Попова-Тринадцатого увязался следом по недомыслию, а в том, что за ним последовали и прочие партии, моей вины нет, Я их с собой не звал! Однако же молодцы мои, оккупировав село, неплохо там отсиделись, пополнив запасы и откушав на ночь домашнего.
     Нас же встретил специально посланный конюх, сопроводив вплоть до барского дотла, находившегося в усадьбе, верстах в двух от самого Спасского. Казаков отправили на кухню, а мы, отряхая снег, вошли в распахнутые ворота. Дом встретил нас праздничной иллюминацией, умопомрачительной чистотой и давно позабытым комфортом. От самых дверей шестеро отутюженных лакеев приняли наши кивера и бурки, обтрюхали снег с ботиков, вежлибо повесили на крючки пистолеты и сабли, с поклонами приглашая пройти в главную залу. Сам Тихунович находился уже там, принимая каждого из нас едва ли не с распростёртыми объятиями. Сложением сей господин был сухощав, росту невысокого, правый глаз с моноклем, а речь весьма изысканна для сельского жителя.
     - Пгашу, пгашу, господа! - мягко грассируя, он указал на богато сервированный стол. - Вы оказали мне такую честь, я просто вознесён до небес. Пгоходите, пгоходите, пгисаживайтесь, без церемоний!
     - Позвольте и мне выразить нашу общую благодарность за столь любезное приглашение на ужин, - слегка поклонился я. Бекетов, Макаров, Бедряга и Чеченский последовали моему примеру. Как вы догадались, Храповицко-го мы с собой не взяли, ну его с его фанаберией... в одно место.
     А стол, надо признать, был действительно великолепен: запотевшие графины, дымящийся поросёнок, дичь в перьях, русские соленья и маринады, вазы с фруктами и горящий котёл ароматнейшего пунша!
     - Весьма польщён вашим пгибытием, господа! - продолжал хлебосольный хозяин и, указуя бледным пальчиком в соседнюю залу, прозрачно намекнул:
     - Дамы уже истомились... Здесь, в глуши, пгиличным девушкам одно газвлечение - танцы!
     И впрямь откуда-то грянула музыка, божественные звуки мазурки вспорхнули в воздухе, а через узенькую щель приоткрытой двери замелькали розовые кринолины. Послышался заливистый смех, сравнимый разве с журчанием весеннего ручья, перезвоном серебряных колокольчиков или плеском холодной водки в хрустальный фужер... Молодцы мои стали, вытянув шеи, подобно легавым на перепелиной охоте.
     - Ну что же вы, господа?
     - Тысяча извинений, забылись, - за всех чохом повинился я. - Вы правы, сначала надо выпить - это святое. А ну шагом марш!
     Парни встали у стола узким мужским кругом, приняли по рюмочке с подноса у лакея и, выдохнув, опрокинули молча, по-партизански. Сам помещик не пил, сославшись на мучающую его подагру, я так просто не успел, заглядевшись на канделябр в виде Хлои с цветочками. А у офицеров моих ослепительное тепло явственно пробежало по жилам и обнадёжило изнутри, - музыка в соседней комнате стала значительно громче! Боевые товарищи рванулись туда со всем пылом, включая и ротмистра Чеченского, который, несмотря на внешнюю образованность, по-русски хорошо знал только три фразы: "Щас зарэжу!", "Давай пацелую!" и "Дэнис Васылыч, я больше нэ буду..."
     Тихунович любезно согласился представить моих молодцов гостям, а я, грешным делом, задержался у стола, подманивая лакея на предмет своей законной рюмочки. А получив оную, всё одно не успел уделить ей уважительного отношения, ибо краем глаза заприметил неземной красоты девицу, таившуюся за портьерой у окна. Простое длинное платье не скрывало дивную линию бёдер, крепенькие плечики манили нетронутой свежестью, а личиком - чистая Психея с бездонными глазами, достойная кисти Левицкого!

     Из-под ресниц её густых
     Горит и гаснет взор стыдливый...
     Но отчего души порывы
     И вздохи персей молодых?

     Скромница, потупив дивные ресницы свои, тем не менее решительно делала мне указание пальчиком. Пользуясь отсутствием хозяина, я не без сожаления отставил водку, решив не противиться зову сердца и прочего, а принять судьбу на грудь, как и следует русскому гусару. Наверняка особа столь пленительная нуждается в защите от посягательств злого дядюшки, нападок коварной мачехи, ну или в крайности всегда есть повод зарубить двух-трёх усатых тараканов, бесчинно отравляющих девушке жизнь. А между нами говоря, главное - подойти и, выгнув спинку, вскинуть бровь и звякнуть шпорами, а уж причину, по которой вы беспременно должны оказать барышне услугу, она придумает сама... и не одну!
     - Простите мне безумную дерзость мою, но не вы ли отважный поэт-партизан Денис Давыдов? - смущённо пролепетала девица, пылко утабкивая меня к себе за портьеру.
     - Вы знаете имя бедного Давыдова? Обойдённого чинами, брошенного регулярной армией, окружённого дикими ордами неприятеля и забытого ветреной возлюбленной... Что ж, он у ваших ног!
     - Отлично, тогда не будем терять времени!
     - Понял, действую.
     - О нет! Вы меня не совсем поняли. - Девушка твёрдо упёрлась ладошками мне в грудь, и жар гусарского поцелуя угас втуне. - Я должна предупредить вас об ужасной опасности, коей подвергаетесь вы в этом доме!
     - Самое ужасное, что меня может ждать, - это ваша немилость!
     - Денис Васильевич... я - порядочная девушка, - с завидным упорством пояснила красавица, пыхтя, отпихивая меня в сторону. - Мне больно вас разочаровывать, но вы в плену иллюзий.
     - Тогда вы, искусительница, моя самая прекрасная иллюзия! - Я всё ещё на что-то надеялся, ибо крепость, взятая одним наскоком, не доставляет большого удовлетворения человеку военных наклонностей. - Я отступаю, но исключительно по отсутствию привычки к войне с дамами. Будь вы французом - убил бы на месте! Но прежде скажите хоть имя ваше?
     - Лизавета, - сдержанно поперхнулась она. - Теперь уберите руки в стороны и выслушайте меня на расстоянии. Вам грозит беда, я стала невольной свидетельницей жутких планов моего отчима, хозяина этого дома, и его сношени