т церковь, выручая военнопленных, а также отрезая пути возможному отступлению противника. Я сам, с прежним отрядом моим, остался в резерве, прикрывая столбовую дорогу к Вязьме и останавливая, конфискации ради, случайных грибников.
     Распоряжение моё было исполнено успешно, хотя и не так удачно, как хотелось бы. Во-первых, французы почему-то не запаниковали... Даже наоборот, открыли довольно сильный, хотя и оплошный огонь из окон по улице. Герои Храповицкого отчаянно бегали взад-вперёд по селу, осыпаемые градом пуль, честно вопили, что-де "наши в городе!", но им никто не верил. Казаки тоже хлебнули лиха, нагайками выгоняя из церкви пригревшихся и разморённых после ужина пленников. Люди ворчали, огрызались и кое-где даже непозволительно шумели, в дерзновенно резкой форме высказываясь о всей нашей партизанщине.
     Я же, видя бедственное положение солдат наших, приказал жечь избы с засевшим в них неприятелем. Ломать - не строить, минуты не прошло, как синим племенем заполыхало всё село! Несознательные крестьяне костерили нас на чём свет стоит... Французы меж тем, собравшись с силами, устоялись на месте плотным каре и, грозя ружейным огнём, принудили нас к отступлению. Мне и по сей день горько об этом вспоминать, но - увы! - правда дороже всего... На помощь противнику из-за леса спешно двигалось два батальона пехоты, а поскольку мы были отягчены упирающимися спасёнными, то не следовало и помышлять об открытом противлении.
     Подобрав раненых, я повёл отряд на Покровское и был воистину вознаграждён за смирение, ибо приметил у села артиллерийский парк практически без охраны! Налетев всем кагалом, мы овладели оным без малейшего сопротивления, взяв двадцать четыре пушечных палубы и аж сто сорок четыре вола для их перевозки, не считая канониров и фурманщиков. Грозный итог сражений в Юреневе составил: тридцать пять погибших с моей стороны, сто пятьдесят пленных французов и полсотни наших.
     Что делать - а ля герр, ком а ля герр... О потерях со стороны неприятеля наверное сказать не могу, но убеждён, что они были вдвое, втрое, нет - впятеро более ужасны!
     Едва расположась в Покровском, известился я, что новый транспорт пленных россиян, числом в четыреста человек, остановился неподалёку. Быв уже раз наказан за отвагу штурмовать селение, занятое пехотой, я отрядил вперёд урядника Крючкова с шестью отборными казаками. Им надлежало выехать навстречу и пистолетными выстрелами отпугнуть охрану транспорта, дабы валили отсюда подальше и дали же наконец отдохнуть. И предприятие сие увенчалось совершеннейшим успехом! Заслыша выстрелы и видя донцов с пиками на лошадях, пленённые воины российские дружно восстали, вследствие чего сто шестьдесят шесть человек и четыре офицера были мгновенно обезоружены!
     С сей добычей я окончательно обосновался в Покровском, отужинал чем бог послал и, не дожидаясь утреннего визита мстительных погорельцев Юренева, в ночь двинулся на Городище. Где уже и отдышался, наказав вахмистрам Скрыпке и Колядке подготовить сопровождение для доставки связанных французов в Юхнов. Сам я с некоторых пор избегал появляться в губернском центре лично, да вы понимаете почему...
     Доселе рассказы мои касались примеров исключительного героизма народа российского, однако же не всё в нашей партизанской жизни было мазано мёдом. Кое-что было мазано прямо противоположным... С горечью в душе и мерзостью в желудке вынужден признать наличие подлых изменников царю и Отечеству. В нашей округе их было немного...
     - Всё дворовые люди майора Семёна Вишнева, строгий был барин, однако, - степенно докладывал мне староста Городищева. - Старых порядков, ещё императора Павла, царствие ему небесное, помнил!
     - Не отвлекайтесь, вы про изменников нам поподробнее, - дай бог не в третий раз напомнил я. Беседа с крестьянами всегда чрезмерно утомительна, особенно после тяжёлой ночи (до третьих петухов резались в карты и хлестали какую-то мутную дрянь, раздобытую всё тем же Бедрягой).
     - Так они, злодеи, господина своего жизни лишили, а сами французу поганому служить подались и крест на том целовали. Уж ты, батюшка Денис Васильевич, яви такую монаршую справедливость - накажи негодников примерно!
     - Вы говорите с кадровым офицером! Как подполковник и патриот, разумеется, я...
     - А то уж больно опасные они. Поручика Иванова убили почём зря!
     - Но вообще-то дела сии скорее относятся к уголовным, чем...
     - Церковь под Знаменским разграбили!
     - ...к военным, а следовательно, подлежат разбору...
     - Прах помещицы Збыкиной из гроба вырыть не устыдились!
     - ...полицейского ведомства, куда нам вмешиваться...
     - Дома богатых поселян неприятелю указывали!
     - ...не позволяет разумная субординация, ибо...
     - По казакам твоим стреляли!
     - ...сие было бы прямым нарушением государственных полномочий...
     - По казакам твоим стреляли!!
     - ...вот ежели бы они умыслили что греховное против моих молодцов...
     - По ка-за-кам тво-им стре-ля-ли-и-и!!! - уже на последнем нерве, срываясь на визг неприличествующего звучания, доорался-таки настырный мужик, подпрыгивая на месте.
     Я затравленно огляделся, но, увы, офицеры мои безмолвствовали, а старый сотник Ситников едва не заплакал от горя, живо представляя, как кто-то мог злодейски стрелять из-за кустов по его милым казакам... Я понял, что от меня ждут жёсткого, но справедливого решения. И хотя сердце моё противилось жандармскому произволу, но рассудок повелевал изловить мерзавцев, дабы примерно покарать со всей строгостью военного времени. Так и было поступлено...
     Правда, ловили мы их долго. Хитрецы трусливо тёрлись вблизи расположения французских войск, что существенно затрудняло поимку. Поднимать в атаку все отряды ради отбития двух-трёх тихих изменников представлялось тактически не обоснованным. Не этого от меня ждали Родина, Багратион, Кутузов и, в конце концов, государь Александр...
     Однако терпенье и труд всё перетрут. В должный день и час один из негодяев попал-таки в лапы моих казаков. Наутро велено было согнать всех жителей близлежащих деревень, дабы показательным расстрелом вбить в головы зрителей уважение и память. Приговорённого вывели в чистой рубахе, священник отпевал его... живого! После чего взвод наставил ружья, и грянул залп... холостыми. Нет, ну в самом деле, у меня гусары, а не расстрельная команда. Ни один из моих молодцов, даже под угрозой каторги, не согласился бы участвовать в столь позорном деянии. Бледного и подмоченного (пардон за натурализм!) злодея отвязали от столба и, дав пару затрещин, пустили бежать в чисто поле... Быть может, я и нарушил все мыслимые реестры и партикулярные правила, но пусть несчастный понесёт божью кару, а Денис Давыдов не замарает рук своих убийством безоружного.
     - Вот как, братцы мои, карают богоотступников, изменников Отечества и ослушников начальству! Кто ещё хочет влажными портками по пыльной дороге мельтешить?! Ведомо ли вам, что войско может удалиться на время, но государь, православный царь наш, знает, где зло творится? Наполеон далеко, а мы близко, и при малейшем беспорядке снова явимся и накажем всех! Всех, я говорю, и всякого, кто только... А ну признавайтесь, есть среди вас потенциальные предатели?! Ну, может, не прямо сейчас, а предатели в перспективе... есть?!
     Мужики бдительно оглядели друг друга, что-то взвесили, прикинули, далеко ли успеют удрать, и после недолгого, но бурного обсуждения выдвинули нам шестерых лающихся кандидатов. Дабы сразу расставить все точки над "и" и показать, кто в доме барин, я велел тут же на месте выдрать всех шестерых нагайками. После экзекуции поклонился народу, тепло попрощался с почёсывающимися "жертвами воспитательной политики армии" и отправился восвояси. Не очень далеко, всё в то же Городище, где известился печальственным событием - письмом о гибели благодетеля моего, князя Багратиона...

***

     Великое горе моё не знало границ... Я прослужил пять лучших лет под началом этого святого человека. Воина - безграничной храбрости, мужчины - всех мыслимых добродетелей, необычайной высоты души, дружелюбия и редкой в наше время порядочности. Кто приучал меня к железной дисциплине, и распорядку дня, и физкультуре? Кто прикрывал своими генеральскими эполетами мои гусарские шалости? Кто личным примером безуспешно отвращал меня от пьянства?! Не стыдясь суровых товарищей, я плакал как ребёнок... а потом сел на пенёк строить планы кровавой мести.
     Первоначально даже хотел поубивать ВСЕХ французов, собственноручно задушить Наполеона, после чего победным маршем пройти до самого Парижа и спалить его дотла, к ёлкиной матери! Поверьте, во всём отряде не нашлось ни одного труса, который бы посмел мне возразить. Придавленные ужасным осознанием смерти бывшего начальника моего, все (воистину все!) горели гневным негодованием к неприятелю. "Постой, братмусью!" - мрачно хмурили кустистые брови казаки и уланы, а пехотные солдаты, точа штыки, кусали ус, невнятно бормоча что-то о полковнике-хвате. Не обо мне ли? Бог весть... Я лишний раз умилялся, глядя на соратников моих... И надо было именно в этот торжественный момент единения душ и священных порывов впереться дураку нарочному с несвоевременным докладом:
     - Кажись, французы, ваше высокобродь!
     - Оставь меня, Петренко, я в нирване...
     - Дак не много же их вроде. Одна карета и охраны сабель пять, а то и шесть. Прямо в руки идут, а поперед них запах приятственный, ассамблейный - аж на версту фонтанирует... - мечтательно облизнулся казачок, беспардоннейшим образом игнорируя моё горе.
     - Запах приятственный, говоришь? Духи французские, вот это что! Ну и кто ж мне тут в день траура лесной воздух парфюмерией пачкать вздумал?! - кровожадно оскалив зубы, взревел я. - А подать сюда этих ароматных французов, хоть бы там шла старая гвардия "ворчунов" в полном составе со своим ненаглядным императором, - мы им всем загнём салазки! И не держите меня-а-а!!!
     Никто и не собирался... Гусары дружно шарахнулись в стороны, ибо вид мой в то роковое мгновение был воистину страшен. Глаза горят, трёхнедельная щетина - дыбом, усы - в струнку, немытая голова всклокочена, а с уст готовы сорваться самые ужасные богохульства:
     - По ко-о-ням! Пленных не брать (Юхнов переполнен)! Противника не щадить! Их лошадям намылить холки! Карманы у трупов вывернуть!
     - Но... это не по-офицерски, Денис Васильевич, - робко возразили из задних рядов.
     - Я сказал, вывернуть, да-с! Но ничего не брать! Пусть так и валяются в грязи их паршивые деньги, ключи от квартир и батистовые платочки, - устыдившись минутного порыва, поправился я. - И хватит вопросов - Родина ждёт от нас дел, а не болтовни. За мной, орлы кривоклювые!
     Вдохновлённая сей пламенной речью, конная часть моей бригады разом вскочила в сёдла и грозной лавой понеслась вершить святое дело. В смысле месть и освобождение земли российской от произвола наглых захватчиков. Ишь разъездились, как в своём занюханном Версале!
     Мы мчались во весь опор, комья грязи летели из-под копыт, и холодное утреннее солнце вздрагивало в небесах в такт нашей бешеной скачке. Карету мы увидели сразу же, выскочив из-за леса на просёлочную дорогу. Подлые французы повели себя просто как последние трусы: поворотив скакунов своих, с заячьей прытью бросились они прочь! И не говорите мне потом, что у этих людей сохранились хоть какие-то понятия о чести, доблести и благородстве... Все шестеро постыдно бежали! Мой отряд, в пять сотен клинков, легко окружил брошенную карету и, выражаясь языком адмиралтейским, "взял оную на абордаж".
     Кучер, или берейтор, бросил кнут, поднимая руки перед пиками казаков. Я, полный праведного гнева и присущей мне в пылу боя безрассудности, самолично распахнул дверцы и... замер пред пистолетным дулом, уставленным мне прямо в лоб!
     - Ки э ля? И по какому праву врываетесь в мой экипаж?! - прозвучало на чистом французском. На меня смотрели гневные голубые глаза в обрамлении самых длинных на свете ресниц.
     - Э-э... прошу прощения, ошибочка вышла... - невнятно залепетал я на языке мадам де Сталь, более сражённый несомненной красотой незнакомки, нежели грозным пистолетиком в её изящных ручках.
     - Я спрашиваю, кто вы, неотёсанный мужлан?! - нервно морща тоненькие бровки, напомнила парижанка. (О, не сомневайтесь, как гусар и дворянин, я никогда не спутаю парижский акцент с орлеанским или тулузским.)
     - Мадмуазель, не бойтесь меня! Же партизан де ля рюсс, Дени Давидофф, к вашим услугам.
     - Дени Давидофф?! - В её округлившихся глазах мелькнул неподдельный ужас. - Вы тот, кого мои соотечественники называют Чёрным Дьяволом!
     - Впервые слышу, но... вообще-то у нас часты перебои с горячей водой... - смущённо признал я.
     - А все эти ужасные люди - ваша банда?
     - Мадмуазель, вы незаслуженно обижаете самых достойных сынов России!
     - Но если я вас застрелю, разве эти звероподобные казаки не поспешат совершить надо мной грубое насилие, привязав к телеге и день за днём удовлетворяя свою ненасытную похоть?! - мечтательно опустив ресницы, простонала незнакомка. А я в очередной раз удивился представлению цивилизованных европейских женщин о нас, простых русских людях...
     - Конечно же нет! Максимум вас расстреляют как военную преступницу. Но, скорее всего, Макаров и Храповицкий доставят вас в Юхнов, а там найдут способ безболезненно вернуть на родину.
     - Но... как же... а мне рассказывали...
     - Увы, мадмуазель! Донские казаки предпочитают женщин в теле, а вас они просто обойдут вниманием как особу (с их точки зрения!) болезненную и бесполезную...
     - Дикари! - Француженка возмущенно вздёрнула носик и опустила пистолет.
     Аромат её духов действовал умопомрачающе даже на меня, чего уж тут было осуждать молодого парнишку с неиспорченным обонянием. Голубые глаза испытующим взглядом пробежали мои широкие плечи, крутую грудь, плоский живот наездника и сильные руки знающего мужчины... Чур меня! Я едва не забыл, ради чего остановил этот транспорт - ради благородной мести во имя светлой памяти князя Багратиона!
     - Мадмуазель, в связи со сложившейся обстановкой вынужден сообщить вам...
     - Ни слова больше, месье. - Восхитительно-небесным движением красавица вскинула тонкий пальчик, едва ли не касаясь моих губ. - Всё понятно без слов: законы войны суровы и я - ваша пленница. Ныне, присно и во веки веков!
     - Аминь, - неуверенно подтвердил я и с печалью во взоре повернулся к своим, смущённо переходя на родную речь:
     - Братцы мои, не честь офицеру русскому поднимать руку на слабую женщину. Даже в день тризны по любимому генералу! Есть предложение: невинную гражданку Франции отпустить восвояси, но карету отобрать и разграбить просто из принципа. Кто "за"?!

***

     Согласились все. В истинно русском сердце нет места бессмысленной жестокости, никто из молодцов моих и не помыслил о причинении малейшего вреда всё ещё незнакомой парижанке. Кстати, действительно, почему до сих пор незнакомой? Подкрутив усы, я вновь обернулся к карете, дабы устранить сие досадное недоразумение:
     - Мадмуазель, я переговорил со своими людьми. Вы вольны идти куда угодно, вас никто не обидит. Но прежде позвольте одинокому, холостому незарегистрированному гусарскому подполковнику узнать ваше...
     - О, месье Давидофф! - страстно воскликнула француженка. - Моё имя Шарлотта де Блэр, я кузина и близкая подруга мадам де Фориньи, фрейлины королевы Жозефины. Их брак с императором распался, но у меня есть поручение деликатнейшего свойства... Конечно, Наполеон женат, но речь идёт хотя бы о подобии примирения двух венценосных особ. Франции не нужна Австрия, бывшая императрица пытается восстановить любовь и справедливость! Как мужчина и офицер, вы не сможете отказать мне в маленькой услуге...
     - Я весь у ваших ног! - аристократично поклонился я, залихватски хлопая о колено ермолкой. - Чем могу быть полезен?
     - Не позволяйте вашим благородным варварам отнять у меня карету и лошадей. А также драгоценности, деньги, личные вещи, - пустилась перечислять зарвавшаяся прелестница, но я был начеку - гусар всегда должен быть начеку с пленённым врагом, неезженой кобылой и красивой женщиной!
     - Мадмуазель Шарлотта, вам нет нужды просить о чём-либо - мы не разбойники, мы - партизаны!
     - Мм... и в чём же разница?
     - О, уверяю вас, она весьма существенна, - туманно намекнул я, усаживаясь в карету и задёргивая занавесочку в оконце.
     Казаки уже вовсю потрошили багаж, и мне не хотелось, чтобы их не правильно поняли...
     - Разбойники обобрали бы вас до ниточки, да ещё, не приведи господь, и убили бы в придачу! А мои молодцы всего лишь разбросают ваши вещи по дороге, и вы всё сможете подобрать на обратном пути.
     - Вы... идиот? - подумав, предположила она.
     - Я готов поставить охрану! Буквально полчаса назад мы клятвенно побожились не брать в руки ничего французского, так что всё, от капора до подвязок, будет в целости и сохранности.
     - Ваше высокоблагородие, - в дверцу деликатно постучал один из гусар, - разграбление закончено.
     Мы с дамой одновременно высунули головы в окошко кареты. В осенней грязи романтично белели загадочные детали женского туалета, коробочки, мешочки, парфюмерия, расчёски, гребешки, домашние тапочки, большой горшок с ручкой (непонятного назначения) и много чего такого, что разом всколыхнуло во мне ностальгию по мирной жизни. Балы, красавицы, лакеи, кучера, и вальсы Шуберта, и хруст французской булки... Тьфу, чёрт! Ничего французского, запах кислых русских щей и ржаного хлеба, вот!
     - Спасибо за службу, родимые! - от всей души рявкнул я, когда госпожа де Блэр без слов опрокинулась в обморок. Нагнувшись к ней, я задел шпорой нечто стеклянное, пошарив под скамеечкой, выудил объёмистый штоф, судя по наклейке - настоящий коньяк. - Благодарю за заботу, мадмуазель... Бедряга, лови! Велю причаститься по чайной ложечке всем, кто отличился в сегодняшнем набеге.
     - Рады стараться, отец родной! - восторженно грянула моя команда. Я смахнул слезу умиления:
     - А мне путь лежит прямиком во французский лагерь. Совершеннейше невозможно допустить, чтобы неопытная девица, русского языка не знающая, с местными обычаями незнакомая, от мужиков с вилами пудреницей отмахивалась. Так что сопроводить оную дамочку - наипервейший долг для любого гусара! Ну а ежели к вечеру не вернусь, уж не поминайте лихом и... и... Эй, вы куда?!
     - Бог в помощь, Денис Васильевич! - проорал бодрый вахмистр, с бутылью в руках уносясь на лихом коне.
     Все прочие радостно бросились в погоню, и пару минут спустя на дороге остались лишь разворованная карета, всё ещё бессознательнал парижанка, не верящий в избавление берейтор да неунывающий я...
     - Ну чего застыл, пенёк бретонский?! Погоняй давай! Госпожа твоя в разваляистом недвижении пребывает, сейчас я ей головку в окно высуну - ветерком обовьёт, сразу полегчает.
     - Как вы смеете, месье?! Не надо в моё окно... ничего высовывать! - слабым, но обеспокоенным голоском произнесла милая Шарлотта, после чего втянула меня внутрь, бросив кучеру:
     - Гони, Жак!
     - Держитесь на Дорогобужской линии и часа через три-четыре выйдете на Монино - там ваши соотечественники дурью маются.
     - В каком смысле?
     - Меня ловят...
     - Охота на партизана? - пошутила красавица.
     - На гусара, мадмуазель! - вскинув бровь, поправил я.
     - О-о-о, как это романтично звучит: "охота на гусара"! - облизнув губки, прошептала она. - Тогда, пожалуй, мне тоже... охота... Жак! Постарайтесь объезжать колдобины, и... нам, над о быть в Монине часов через шесть. Не раньше! By компронэ муа?
     - Уви, мадмуазель!
     Берейтор щёлкнул бичом, отдохнувшие лошади резво взяли с места, и я плюхнулся на атласное сиденье прямо напротив моей обаятельной спутницы. Она задумчиво теребила волнительные кудряшки у виска, а на её розовой шейке играла синяя жилка, чудесным образом гармонируя с цветом глаз и вызывая в груди моей поэтические токи.
     Первое время пути (минут пять-десять) мы романтически молчал