щая, как полуденное солнце, сила заставила его раскрыть ладонь, с коей я легко спорхнул на успокоившемся жеребце. Прямо надо мной, превышая размерами самого Наполеона, светилось доброе лицо Михаила Илларионовича. В горящих глазах корсиканца мелькнул ужас...
     - Кутузов!.. Мама, отконтузь меня вторично... - ошеломлённо пробормотал я.
     - Денис Васильевич, что с вами?! Живы ли? Поднимайте его, господа!
     Чьи-то грубые, заботливые руки вытащили меня из занозистых досок артиллерийского палуба, которые я при падении серьёзно повредил головой. Сначала были только голоса, объёмные изображения моих боевых офицеров проявились значительно позже...
     Наполеоновская гвардия показывала хвост свой, вкруг меня толпились верные товарищи, солнце уходило на закат, а разум отказывался верить в недавно произошедшее.
     - Нет, не наезднику пристало петь, в креслах развалясь, лень, негу и покой... - твёрдо определился я, шатаясь, как ковыль под ветром. - Значит, как в астрале, так мы храбрые! А без астрала, один на один, на кулаках по-партизански - слабо?! Коня мне, парни, я ему покажу, как...
     Как и что именно - не помню. Безыскусно потерял сознание и был приведён в себя лишь час спустя методом искусственного дыхания поручика Макарова. На лбу вызрела во-о-о-т такенная шишка...

***

     Произошедшие события в корне изменили мою сумбурную жизнь, по крайней мере, заставили взглянуть на неё под другим углом.
     Я начал задумываться не о своей значимости (упаси бог!), а скорее о той мистической роли, что уготована мне судьбой. В сущности, кто я? Если отбросить все славословия, липовые титулы и самосочинённые достоинства, - обычный гусарский подполковник... И кто Наполеон?! Выбившийся из низов гениальный самоучка, великий полководец, ниспровергатель королей, человек, собственноручно переписывающий историю мира! Он и я... согласитесь, это как минимум несопоставимо.
     Вот Кутузов - это да! Это другое дело, иной уровень, масштаб, мощь, реальная величина в космическом масштабе. Так почему же мне всё время трещат в уши, будто бы именно я должен остановить Бонапарта?! Как я его остановлю? Чем?! Надеюсь, от меня не ожидают цареубийства? Каким бы образом этот корсиканец ни получил свою корону, на данный момент он единственный законный император Франции, а его родственникам принадлежит полмира! Не то чтобы я боялся со всеми связываться, но в любом случае нам ещё со школы твердили о том, какие небесные кары ожидают убийц помазанника Божьего! А Наполеон - помазан...
     Дальше этой мысли у меня ничего не пошло. То есть появилось чёткое и осмысленное понимание того, что я для чего-то очень нужен и важен, но для чего, где, зачем и кому - тёмный лес без единой свечки... Однако лее, по правде говоря, уныние, как и умствование, - не есть отличительная черта гусара. Наоборот, веселие сердца и лёгкость памяти, забывающей невзгоды, - лучшее качество для поэта и партизана в кочевой жизни!
     А посему, недолго горюя вослед ушедшей гвардии Бонапарта, я собрал партию свою и уверенно двинулся догонять "ворчунов", дабы сделать их прощание с Россией как можно более ярким и запоминающимся. Верный скакун был похоронен с почётом, а мне доставили горячую калмыцкую кобылку, резвую и обаятельную.
     С кипящим сердцем мы вышли на Боево к Лядам (впоследствии два населённых пункта слились в одно местечко с весьма фривольным названием, хи-хи!). Туда же подкатил корпус вице-короля Италийского, мы гавкнули на них из засады, и макаронники трусливо бежали, оставя нам четыреста семьдесят пять пленных и большое число обозов. Времени на сон не было, мы продолжали жаркую погоню.
     В ночь на шестое ноября разъездные мои перехватили рапорт от майора Бланкара к маршалу Бертье. Из коего следовало, что на Копыс движется целое конное депо, укомплектованное соответственно и под малой охраною. Улавливаете шелест крыльев славы?
     Новость сия была особенно восторженно принята лошадьми нашими, которые честно делили тяготы и лишения службы со своими седоками. Не более часа, молитвенно сложив копыта, беспрестанно кланяясь и оглашая окрестности жалобным ржанием, благородные животные уговаривали нас взять депо. В самом деле, у многих подковы совсем разболтались, сёдла были не новые, упряжь рваная, про чепраки и потники вообще молчу... Сдавшись под их нажимом, я поднял усталых людей и бросил в атаку.
     Французы защищались отчаянно! Если бы часть лошадей наших не форсировала ещё не замёрзший Днепр и не ударила врага с тыла - ничего бы нам не обломилось. Но, твёрдо зная, за что проливают кровь, скакуны казались неуязвимыми, отчаянно кидаясь грудью на французские телеги и фуры. Неприятель пришёл в нешуточное смятение, ибо знал, как договариваться с людьми, но как сдаваться в плен лошадям российским - понятия доселе не имел...
     Победа была полной и окончательной! Мы взяли около шестисот рядовых и десять офицеров, а героические животные щеголяли теперь в обновках от лучших кутюрье Франции, сверкая элегантными подковами, блестящими мундштуками, тиснёными поводьями и кружевной отделкой сёдел.
     Через день пришло повеление от генерала Коновницына, несмотря на все успехи мои, сдаться под командование графу Ожаровскому. Дескать, тому сильно не везло в последнее время, его все били, и надо бы поддержать генерал-адъютанта, пока он окончательно не расстроился. От отряда графа оставалось всего шестьдесят сабель, он полон надежд и жаждет присовокупить к себе мои восемьсот клинков. Умны-ы-й...
     Однако же приказы командования не обсуждаются, и, немного поскорбев, я принял вынужденное решение сделать вид, будто бы никакого повеления не получал, и бежать, пока не догнали. Раз Коновницын так легко меня сдал, то жаловаться Кутузову тоже смысла мало... А, пусть после войны со мной разбираются... если поймают...
     Меж делом с боем взял село Мокровичи и городок Белыничи. Особенно важными находками показались госпиталь и магазин. В одном взяли на нужды армии пятнадцать лекарей и шестьдесят ведер спирту, в другом - четыреста четвертей ржи, сорок пшеницы, двести гречихи и пятьдесят четвертей конопли! Последнее оказалось особенно приятным, так что мы на три дня выпали из партизанствования, а сладковатый дым (вперемешку с сивушным ароматом), витающий над войсками моими, заставлял обливаться слезами всех французов по ту сторону Нижнего Березина.
     Наполеон, впервые испытавший неудачу, здесь, на берегах, мог быть изничтожен полностью. Обломки некогда грозной его армии быстро следовали к переправе, сюда же стремились с разных сторон три русские армии и многие отдельные отряды.
     Казалось, конечная гибель французов предрешена, но несогласованность и преступная слепота генерала Витгенштейна и адмирала Чичагова привели к тому, что Кутузов был введён в заблуждение насчёт истинных намерений противника, задержав армию в Староселье. Если бы не отчаянная храбрость решительного Ермолова, французам вообще удалось бы уйти незатронутыми, но имя сего героя никогда не приветствовалось осторожным командованием.
     Я же, как ни пытался мешать переправе, никоим образом не мог остановить оную. Продолжая терзать врага, отбивая у него обозы и впрок затариваясь пленными, мы тем не менее не могли причинить Наполеону серьёзного вреда. Да и брали-то по большей части всякую разную шушеру, гвардия и все лучшие части кавалерии беспрепятственно уходили от происков наших.
     Быть может, мне и удалось бы добавить врагу втрое больше головной боли, если бы не ужасное и чудесное (странное сочетание, не так ли?) возвращение моей случайной знакомицы, мадемуазель Шарлотты де Блэр. Вот уж не думал не гадал вновь встретить прелестницу сию, ибо след её оборвался у села Монина, а превратности военной службы не давали мне повода удариться в "шерше ля фам".
     Но, видно, злая судьба приберегла свидание наше до нужного часу, а обойти судьбу не было дано ещё ни одному смертному...
     Всё произошло в полуразрушенном флигеле помещичьей дачи в Бобрах. Сам дом был захвачен французами как штаб-квартира корпуса Ренье и впоследствии изрядно порушен нашей артиллерией, но часть построек уцелела, как и подвалы. О, это жуткое место я буду долго вспоминать с содроганием в сердце...

***

     А начиналось всё вполне благообразно: я прилёг отдохнуть от ратных дел в отбитой у врага телеге с сеном. Пока моя новая лошадь успешно набивала себе брюхо, а половина партии по-братски делилась с другой половиной захваченным под Бобрами неприятельским обозом с крупой, я приказал не тревожить мой сон ничем, кроме разве визита самого императора. Любого, хоть Наполеона, хоть государя Александра - всех прочих, непременно желающих пообщаться, гнать в шею банниками.
     Но, к вящему самомнению моему, судьбе было угодно, чтобы разбудил меня именно император. Да не какой-нибудь там, а сам Пётр Великий! Причём сразу начав драться и орать в ухо:
     - Спишь, подлец! Как можно офицеру русскому спать, когда Родина в опасности?!
     Меня кубарем вышвырнуло из тёплой телеги и приложило спиной к колесу. Первым порывом было напомнить царю-реформатору, что Родина как раз уже вне опасности, Наполеон пересёк-таки Березину и уходит боевыми порядками на зимние квартиры в заброшенный Париж. Однако, глянув на сжатые кулачищи государя и нервный тик, подбрасывающий правую щёку, я разумно промолчал. Ну его, мне и так по жизни шишек на четверых отмерено...
     - Ну, что молчишь-то?! - грозно возвысился надо мной царь.
     - Не сплю, ваше величество, господин бомбардир, - старательно припоминая курсы истории, доложил я. - Бодрственно мыслю о судьбе возлюбленного Отечества, коему пользу принесть и славу умножить желаю безмерно!
     - Молодец! - с чувством восхитился Пётр Великий и, схватив меня за уши, легко приподнял на уровень собственного роста, троекратно облобызал и поставил на место. - Орёл! Герой! Вот теперь тебя люблю я! Вот теперь тебя...
     - Э... не велите казнить, государь, а вот вас, случаем, не прапрапрапрадедушка мой послал?
     - Чингисхан? - неприветливо выгнув бровь и выкатив правый глаз, фыркнул царь. - Да с чего мне его слушать?! Я сам пришёл! Мне ведь тоже интерес иметь не зазорно к тому, как один подполковник всей армии французской башку морочит, ха!
     - Ха-ха! - в тон поддержал я. - А мне ничего не передавали?
     - Да как ты смеешь, дурак?! Я - самодержец, а не курьер!
     - Виноват, исправлюсь, а всё-таки?
     - Ох, шельмец... - шутливо погрозил мне пальцем великий государь. - Был один совет от предка: бабам не доверяй столь безоглядно! Сам знаешь, небось, ежели с неё все корсеты да рюши содрать, румяна смыть, парик сволочь, что останется? Вот и думай, какая ж она на самом деле...
     - Кто?
     - Да иноземка твоя! - вновь разгневался на мою недогадливость царь Пётр и, резко наклонясь, пребольно укусил меня за коленку.
     Тонко взвизгнув, я подпрыгнул на месте и... проснулся.
     Моя калмыцкая кобыла глядела на меня с самым виноватым выражением на морде. Видимо, переувлеклась, или именно на колене моём лежал самый вкусный василёк. Ладно хоть не до крови тяпнула... А вообще, так у драгун даже любовная игра такая есть под названием "Хочешь, покажу, как лошади кусаются?" Но играть в неё надо непременно с юными дамами, и желательно в бане - визгу-у-у! В порядке воспитательных мер я всё ж таки дал своей дуре кулаком по лбу и, потирая колено, спрыгнул с телеги. Пора бы и делами заняться, пусть вахмистр соберёт людей, привал окончен...
     - Бедряга! Бедряга-а, чёрт тебя дери...
     - Нет его! - почти сразу откликнулся кто-то из казачков. - Ушёл к барскому дому, во-он туда!
     - Вечно его носит по подворотням, ровно кота блудливого, - сумрачно буркнул я и, прихрамывая, попёрся в указанном направлении.
     Спросите меня, зачем я туда пошёл - ума не приложу! Нужен мне был этот Бедряга как собаке пятая нога и хвост в косичках... Нет, вообще-то нужен, конечно, хотя, в принципе, построить отряд могли и другие офицеры. Опять же сон этот невразумительный... Ну царь-то как царь, всё на месте. Хорош, грозен и прекрасен, как на картинках, но что он пытался мне донести? О какой такой иноземке речь? Почему моей? И главное, зачем надо с неё всё стащить, чтобы потом увидеть, чего где останется?! Мы это и так, на личном опыте, давно знаем-с...
     В полуразвалившемся флигеле всё было предано разору и надругательству, я с негодованием распихивал ногами грязные улики пребывания французов на нашей земле. Выволок порезанный портрет миловидной девицы кисти Рокотова, почти целую вазу для фруктов, два чудом уцелевших батистовых платочка и очень красивый мундштук для трубки, сделанный из слоновой кости, но почерневший и с трещиной... Всё прочее было сожжено, изгажено, изломано и брошено за ненадобностью в спешке.
     К высокой грусти моей добавилось некоторое недоумение, поскольку следов отчаянного вахмистра обнаружить так и не удалось. А ведь если бы Бедряга сюда зачем-то попёрся, то уж никак не из сентиментальных соображений или праздного любопытства.
     Покинув флигель, я решился обойти развалины по кругу, и упрямственность моя была должным образом вознаграждена - позади каких-то пристроек стыдливо притулилась французская карета. Брошенная, хромая на одно колесо, давно покинутая кучером и лошадьми, но такая безумно знакомая...
     Боже, перед глазами на мгновение встала сырая осень, грязная дорога, усыпанная лифчиками, и пышные, словно турецкие опахала, ресницы мадемуазель Шарлотты де Блэр! Ужели злой рок забросил сюда таинственную прелестницу, рисковавшую жизнью ради всеми забытой королевы, алкающей утраченного внимания венценосного супруга? Куда направилась она из далёкого Монина, добралась ли до Москвы, нашла ли императора, сумела ли склонить его к мольбам и просьбам некогда блистательной Жозефины?
     То, что в прошлый раз она мелочно, по-бабски, предала меня французам, гнева в сердце моём уже не вызывало. Ведь, в конце концов, они были её соотечественниками, а я лишь... лёгким элементом флирта, романтической шалостью, живой игрушкой и несложившимся удовлетворением. Ах, что и говорить... Так куда же тут мог запропаститься этот негодник?!

***

     - Бедряга-а!
     Тишина. Ни ответа ни привета, и лишь холодный ветерок заметает снежком следы гусарских ботиков, ведущие к невзрачной двери в полу закопчённой стене.
     Не сразу, ох не сразу догадался я, что сие может значить... А догадавшись, сразу же рванул дверную ручку на себя, в надежде найти внутри боевого товарища, наверняка отыскавшего тайный погребок с вином. Темнота, как понимаете, соответственная, зато тепло. Спускаюсь по ступенечкам вниз, далеко, глубоко, однако же всё теплее и светлее. Вроде даже какой-никакой огонёк забрезжил...
     Иду не спешу, в одной руке пташка, в другой пистолет, и мысль одна неустанная: а так ли он мне нужен, этот Бедряга? Что я, без вахмистра не проживу?! Однако ж на следующей минуте ступеньки выводят меня ещё к одной двери, из-за коей и пробивается оранжевый такой свет. Бурные события партизанской жизни давно отучили меня бросаться в омут, не выловив рыбку. И голова целее, и мало ли каких зубастых щук туда понапускали...
     Посему, осторожненько прильнув к щели глазом, я дерзновенно уставился внутрь, приятно ужаснувшись происходящему. "Приятно" потому, что всё происходило не со мной, а "ужаснулся", потому как было чему! Прошу прощения за некую нескладность литературной речи, но как гусару выражаться литературно, видя соратника своего наедине с прекрасной дамой, причём оба в неглиже?! Да ещё в кожаном!!! Вот ей-богу, готов хоть пять раз широким крестом креститься - всё так и было!
     Комнатка низенькая такая, посередине топчан с одеялом лоскутным; на топчане за руки за ноги привязан наш Бедряга, весь в ремешках, подштанниках коротеньких с заклёпками, во рту шарик красненький, а морда вся блаженная, как у пьяницы под Рождество, - срамота-а-а... А над ним (прости меня, боже, я это видел!) та самая француженка, мадемуазель Шарлотта. И тоже ведь не в шелках да бархате...
     Ботфорты чёрные на каблучищах, панталоны дамские в обтяжку, урезанные до (подскажите, как это по-латыни?!), выше нечто вроде корсета декольтированного, перчаточки эдакие до локтей, а на пышных кудрях кругленькая шляпка с рожками. В одной руке хлыст, в другой - трезубец, и глаза горят, ровно у кошки сиамской перед грешным делом. Главное, страшно всё так, не по-людски как-то... Тонкие чёрные пальчики вытащили изо рта вахмистра красный шар.
     - Скажи, что я твоя Госпожа!
     - Вы моя Госпожа!
     - Скажи, что ты мой!
     - Я ваш!
     - Скажи, что исполнишь все мои пожелания, раб!
     - Я исполню все ваши пожелания, Госпожа!
     Оказывается, Бедряга не хуже меня лопочет по-французски, а в остальном, честное слово, даже плюнуть захотелось от омерзения... Ну мало ли как влюблённые люди наедине развлекаются, не жалко! Но мыслимо ли так унижаться?!
     Щелчок кнута, змеиный поцелуй... и новые жестокие вопросы:
     - Скажи, что готов умереть за меня!
     - Я готов умереть за вас!
     - Скажи, что хочешь меня!
     - Я хочу вас, Госпожа!
     - Скажи, что отныне ты не гусар, а мой раб!
     - Я не... - Бедряга неожиданно заткнулся, старательно пытаясь непослушным языком произнести крамольные слова. Видимо, что-то в его душе предупреждающе тренькнуло, и он на мгновение понял, что дамочка чересчур заигралась.
     - Я жду, раб!
     - Что-то как-то сквознячком потянуло... - раздумчиво ответил он. - Не пора ли к любовному делу, Шарлотта Огюстовна?
     О, так он её уже и по отчеству знает! Когда же, интересно...
     Спросить не удалось, раздался хлёсткий удар, и на узкой груди вахмистра вспыхнула красная полоса.
     - А-а-у... твою мать! - уже на родном языке взвыл мой друг, но его вопль был мгновенно заткнут всё тем же красным шаром.
     - Кричи не кричи, милый, а ты здесь надолго... - загадочно проворковала француженка, удовлетворённо поглаживая хлыст. Мне почему-то сразу вспомнилось:

     С тобой летят, летят часы,
     Язык безмолвствует... одни мечты и грёзы,
     И мука сладкая, и восхищенья слезы...
     И взор впился в твои красы,
     Как жадная пчела в листок весенней розы.

     Не знаю, что к чему, стишок-то вроде о нормальной любви, но как-то пришлось к ситуации...
     По совести говоря, я бы так и ушёл, наверное (в конце концов, третий - лишний!), но извращённая девица вдруг схватилась за трезубец, ретиво кольнув вахмистра в плечо. Тот взвыл так, что едва не подавился шариком! Из трёх неглубоких ранок заструились ручейки крови, а красавица Шарлотта с урчанием бросилась их слизывать.
     Я счёл своим командирским долгом вмешаться. Как бы она потом ему всё подряд ни зализывала, однако ж всё одно наутро тело будет, мягко говоря, побаливать. А нам ещё допартизанить надо! Наполеон уходит, на Платова с Сеславиным надежды мало, Ермолов вообще не в фаворе, а про Чичагова и Витгенштейна молчу на месте... Кому Родину-то защищать?! Как всегда, кроме нас - некому...
     - Прошу прощения, что помешал, но, увы, волей злого рока вынужден прервать ваши невинные, шалости! Бедряга, ты мне нужен! Мадмуазель Шарлотта, счастлив видеть, поставьте чай с вареньем, мы заскочим на обратном пути! - бодро проорал я, входя в помещение и приветственно потрясая шашкой.
     Глаза вахмистра вспыхнули от радости - всё-таки служба для него превыше всего. Но вот француженка почему-то не выразила восхищения моим приходом (видимо, до сей поры в обиде за прошлое моё опьянение до беспамятства...). Подняв перемазанное кровью лицо, она оскалила острые зубы и прошипела:
     - Уйдите, месье Давидофф... Вас хранят высшие силы, но не стоит дважды искушать судьбу - вдруг мне не хватит одного мужчины?!
     - Зачем так грубо, я же извинился! А вахмистр мне в самом деле нужен, у нас ещё много дел впереди, мы ведь Отечество спасаем, не абы что...
     - Руки прочь, подполковник! - взвизгнула прелестница, направляя декоративный трезубец мне в грудь. - Этот человек - мой! Спишите сию потерю на войну, а родственникам назначьте пенсию...
     - Бедряга, объясни милой девушке, что ты крайне занят. -