овами  и  (кстати,  чего  ради   я   сам-то   заговорил   этим   дурацким,
казенно-депутатским, штампованным языком?) не дралась в общественном  месте,
одержимая личным бесом. Который тут как тут, рад стараться,  пользуясь  тем,
что светлая половина лежит в красивой  позе  без  всякого  сознания.  Как-то
очень уж нескладно начинаются мои  приключения.  Все-таки  чужой  мир,  иное
время, незнакомые люди... Возможно, они даже пытались меня  понять,  помочь,
подбодрить, а я, как последний болван, оттолкнул от себя  всех.  Мало  того,
что не приобрел друзей, но и сочувствующих  перевел  в  разряд  непримиримых
врагов.
   Вот сейчас они меня, в смысле мое тело, куда-то тащат.  Куда,  куда...  в
темницу, естественно. Вниз по  лестнице,  теперь  через  тот  же  двор,  под
удивленно-испуганными взглядами молодых монахов,  опять  вниз,  по  коридору
налево, там особенно  мрачный  каземат.  Занесли  в  самую  дальнюю  камеру,
бросили на пол. Кругом темень  -  хоть  глаз  выколи.  На  ледяном  полу  ни
соломинки. Ангела и черта, естественно, тоже нет. Где я сам, уже  не  видно.
На определенном этапе  обрывочные  мысли  прекращаются,  ощущение  полета  и
взгляда со стороны тоже исчезает. Все кружится, катится  и  проваливается  в
тихую неизвестность. Наверное, я  просто  уснул.  В  любом  случае  сознание
вернулось не скоро, а в себя я пришел от дикого холода...
   * * *
   Кто-то неуклюже протирал  мое  лицо  мокрой  тряпкой.  Видимо,  в  камере
все-таки был слабенький свет, я  различал  силуэт  склонившегося  надо  мной
человека.
   - Анцифер? Фармазон?
   - Бредит, видать, - тихо раздалось в ответ. - Ишь какие непонятные  слова
выговаривает, бедолага.
   - Брось его, Ванья! - донеслось из темного угла.  -  Стражники  говорили,
что это колдун.
   - Ваши стражи только бить почем зря горазды.  Вона  как  парня  веревками
опутали - ни стать, ни сесть. А ты говоришь, колдун...
   - Да он сам только что произносил имя Светоносного Люцифера и  еще  часть
какого-то заклинания!
   - Эй, добрый человек, - вновь склонился  надо  мной  тот,  кого  называли
Ваньей. - Уж будь ласков, скажи на милость, ты не колдун ли?
   - Нет... - слабо выдохнул я, пытаясь повернуть  голову.  Слева  забрезжил
свет. Жалкая глиняная плошка с плавающим в черном жире фитилем, желтое пламя
вычерчивает в темноте лица двух мужчин. Один очень молод, лет восемнадцати -
двадцати, с добрым взглядом.  Другой,  наоборот,  очень  стар,  с  жиденькой
бородой, бегающими глазками и непонятно-язвительной  ухмылкой.  Его  смуглая
кожа напоминала печеное яблоко, а огромное количество морщин превращало лицо
в резную индейскую маску. Он мне сразу не понравился. Меж тем молодой  узник
вздохнул и опустился на колени.
   - Освободить бы  тебя,  да  вот,  вишь,  у  самого  руки  связаны.  -  Он
продемонстрировал мне стянутые веревкой запястья. -  Кровь  со  лба  я  тебе
кое-как отер, ранка неглубокая, но шрам будет.
   - Где я?
   - В королевской харчевне "Паштет  из  короны"!  -  издевательски  фыркнул
старик. - Ясное дело, что он не колдун, раз такой дурак. Валяется  связанный
в тюрьме, в камере смертников, да еще нахально спрашивает - где я?!  У,  так
бы и дал по зубам...
   - Ты чего раскричался-то,  старый  Сыч?  Али  не  видишь,  что  парень  и
ответить тебе не может. А ну оставь его!
   - Что?! Это ты мне? Из-за него? Ну, Ванья. - Старик раздраженно сплюнул и
ушел в свой угол. Молодой только головой покачал:
   - Поговори со мной, добрый человек... Сегодня  последнюю  ночь  на  свете
живем. Ты, видно, и вправду не ведаешь, куда попал... Рассказать, что ль?
   - Сделай милость... - Я уже мог говорить ровно, без запинок, все тело так
затекло, что боли от врезавшихся веревок  почти  не  ощущалось.  Можно  было
вертеть головой, но не хотелось, или шевелить пальцами, хотя тоже  непонятно
зачем...
   - Меня Иваном зовут, я третий сын царя Еремея. По батюшкиному указу мы  с
братьями старшими по свету белому в страны разные хаживали -  лекарство  для
матушки  приболевшей  искать.  Шесть  ладей  боевых   для   дальней   дороги
снаряженные да дружина храбрая в две сотни душ нам  в  поход  приданы  были.
Много мы пережили, много  земель  повидали,  многим  чудесам  дивовались,  а
только раз ночью бес меня попутал. Услыхал я  в  одном  порту,  будто  бы  у
рамейского государя во владениях его есть монастырь, а  в  монастыре  яблоки
растут редкие, китайского императора подарок. И будто монахи  из  яблок  тех
тайный сидр гонят, лекарственный, от всех  болезней,  по  бутылкам  льют,  и
каждая бутылочка ровным весом к золоту идет...
   - Молодильные яблоки? - тупо сообразил я.
   - Они самые и есть! - обрадовался мой собеседник.
   - Дальше по тексту... Платить несусветную цену ты не захотел, в монастырь
влез  тайно  через  стену,  был  пойман  бдительной  стражей   при   попытке
бессовестной кражи. Факт воровства налицо.
   - Был грех...
   - Бутылку-то одну взял?
   - Десять... - потупился царевич. - Они в ящике лежали, я б так и унес, но
пожадничал, сверху еще четыре положил, а одна  возьми  да  и  скатись...  Об
каменный пол, да и вдребезги!
   - А ты?
   - А я вперед через лужу шагнул, да поскользнулся и  со  всем  ящиком  так
навзничь и рухнул! Грохот, звон, шум... Стража набежала, я  четверых  побил,
но им подмога пришла. Здесь у монахов человек шестьдесят  воинов  на  постое
живут, сидр сторожат, и воеводы при них. Повязали... с  таким-то  перевесом!
Суд здесь скоро вершат, только три денька в тюрьме и  продержали.  Назавтра,
говорят, казни меня предадут.
   - Судя по всему, меня тоже.
   - И тебя, друг, и Сыча старого, всем нам горькую чашу испить предстоит...
   - А его за что?
   - Не ведаю... Старик-то  молчит  больше,  слова  не  вытянешь.  Вот  тебя
увидел, так вдруг раздухарился! Но я думаю - за колдовство, уж больно глаз у
него недобрый...
   Дверь в камеру распахнулась, вошли двое стражников с факелами. Один  снял
с меня все веревки, но взамен туго перевязал запястья тонким ремнем, как и у
остальных узников. Другой поставил на пол миску  с  водой  и  целый  каравай
хлеба. Уходя, он обернулся:
   - Завтра утром вас всех сожгут, а твои чары, колдун, больше  не  помогут.
Глава Совета вновь  слышит!  Благодаря  молитвам  братьев  и  заступничеству
Господа к нему вернулся слух.
   Когда стражники ушли, царевич ловко разделил хлеб на  три  куска.  Старик
забрал свой в угол  и  ел  там,  ворча  что-то  неразборчивое,  по-звериному
поблескивая  глазами.  Мы  с  Иваном  сели  рядом,  сначала  молчали,  потом
незаметно разговорились.
   - Тебя как величать-то?
   - Сергей.
   - А по батюшке?
   - Александрович. Давай просто Сергей, без особых церемоний. Я старше тебя
лет на пять, от силы шесть, так что вполне можем общаться на равных.
   - Как скажешь, колдун. Ты уж не серчай,  что  я  тебя  так  называю.  Сам
видишь, все так говорят...
   - Чушь это. Глупости, бред и еще раз чушь! У меня жена пропала.  Пришлось
идти ее искать... - Неожиданно для самого себя я разоткровенничался. Царевич
Иван слушал не перебивая, разве что охая или ахая в самых интересных местах.
Я рассказал ему о поэзии, о работе, о том, как мы познакомились  с  Наташей,
как полюбили друг друга, как долго решались связать свои судьбы  и  как  она
призналась мне в своем страшном даре. Моя жена - ведьма, это целая отдельная
повесть, полная истинно шекспировской глубины и чеховского  трагизма.  Потом
ее превращение в волчицу, дурацкая  шерсть,  сгоревшая  на  плите,  Наташино
исчезновение,  а  взамен  по-домашнему  будничное   появление   Анцифера   и
Фармазона.  Мой  внимательный  слушатель  хохотал  как  сумасшедший,  слушая
пересказ жарких диспутов ангела и черта. Встреча с  церемониальным  шествием
монахов, тюрьма при монастыре, пропажа голоса, как теперь выяснилось,  аж  у
самого главы Совета. Что же еще? Ах, ну, конечно, моя замечательная  речь  с
необратимыми последствиями, безобразная  драка  и  абсолютная  невозможность
доказать хоть кому-нибудь, что я не колдун!
   - Ты - волхв, - вынес резюме мой новый товарищ. - Монах тот старый все  ж
таки не без твоей помощи онемел. Видать, ты слово  какое  тайное  знаешь,  а
пользоваться им не обучен. Вот оно и без твоей воли  всякие  чудеса  вершит.
Точно тебе говорю, волхв ты и есть! Не колдун, не сомневайся...
   - Не совсем улавливаю разницу, - кисло вздохнул я.
   - Э, брат... Колдун, он завсегда темных, нечистых  духов  вызывает.  Даже
если доброе дело вершит, все одно от него серой пахнуть  будет.  А  волхв  в
единстве с миром живет,  язык  зверей  и  трав  понимает,  песни  да  былины
складывает, слова  разные  ведает...  Правду  молвить,  волхвы  тоже  разные
бывают, кто белый, а кто черный, у каждого своя душа, свое слово...
   - Ну а я тогда какой?
   - Серый, - улыбнулся он. - Раз уж за тобой ангел с чертом под ручку ходят
и ни один над другим верха не берет, значит, перемешано в душе  и  белого  и
черного в достатке. Эх, было б времечко, поведал бы и  я  множество  историй
чудных о  волхвах,  чародеях,  колдунах  да  ведьмах...  В  краях  наших  их
превеликое множество, а только вижу, глаза у тебя сами  закрываются.  Уж  ты
поспи чуток, Серый
   Волхв, глядя на тебя, может, и мне уснуть  удастся.  Дом  родной  во  сне
увидеть бы, братьев, батюшку с матушкой, тогда и помирать не так страшно...
   * * *
   Я уснул почти сразу, словно провалившись в густую томную тину крепчайшего
сна. Никогда бы не поверил, что можно так сладко  спать  на  голом  каменном
полу, прислонившись спиной  к  холодной  стене,  с  разбитыми  и  связанными
руками, с синяками по всему телу, с вынесенным приговором и смертной  казнью
на носу... Мне снилась моя жена. Мы  оба  куда-то  шли  по  пыльной  степной
дороге, небо было хмурым, солнце исчезло за плотными облаками, навстречу дул
сильный ветер, развевая крылья черных одежд Наташи.
   - Еще далеко?
   - Нет... - кричала она, хотя мы держались за руки, видимо,  ветер  сносил
звуки. - Но они нас уже ищут. Ты зря сюда пришел...
   - Я тебя искал, нам домой пора.
   - Здесь нет дома.
   - Тогда куда же мы идем?
   - Я хочу спасти тебя... - Внезапно ее лицо исказилось гримасой ненависти,
а дыхание обжигающим смрадом ударило мне в лицо. Я полной грудью вдохнул уже
знакомый запах псины и... проснулся. Напротив меня, в двух шагах, напружинив
лапы и оскалив зубы, стоял огромный серебристо-серый волк! На какую-то  долю
секунды мы замерли, встретившись взглядами. Потом его тело  распласталось  в
коротком прыжке, и я едва успел выставить вперед связанные руки и  вцепиться
железной от ужаса хваткой в густую шерсть на горле зверя. Я не смог  бы  его
задушить, будучи даже в лучшей физической форме, но моих сил еще хватало  на
то, чтобы удерживать страшную пасть в нескольких  сантиметрах  от  лица.  Мы
глядели прямо в зрачки друг друга, пока до моего сознания не дошла абсолютно
человеческая осмысленность его глаз. Волк-оборотень  неумолимо  напирал,  и,
вспомнив рассказ Наташи, я вдруг  почувствовал  прилив  жгучей  ярости.  Она
говорила, что в их стае были такие чудовища и  они  убили  бы  ее,  если  бы
смогли  догнать.  Я  видел  в  желтых,  человеческих  глазах  тупую  страсть
маньяка-убийцы, и теплая слюна, сбегая с его  клыков,  текла  мне  на  руки.
Почему я не закричал, не позвал на помощь... не знаю... Наши силы были более
чем неравны, и мне не объяснить, какие чувства  заставляли  меня  продолжать
бессмысленное   сопротивление.    Любовь?    Ненависть?    Гордость?    Волк
удовлетворенно  зарычал,  в  клокочущих  переливах   его   горла   зазвучали
торжествующие нотки победителя... Потом рык неожиданно резко прекратился,  а
по морде разлилось раздраженно-недоуменное выражение. Его лапы  соскользнули
с моей груди,  зверь  нервно  обернулся  -  позади  стоял  бледный  Иван  и,
вцепившись в хвост хищника, тащил его назад.
   - Держись, волхв!  Вдвоем  небось  одолеем.  Волк  попытался  крутануться
назад, но царевич ловко дернул его влево, и зверь упал и покатился по  полу.
Когда он вновь вскочил на ноги, мы оба уже стояли плечом к плечу, готовые  к
обороне.  О  победе  мы  не  думали,  одолеть   такого   матерого   вол-чару
проблематично даже вооруженным людям, а у нас не было ничего, да еще и  руки
связаны, но почему-то очень хотелось подороже продать свою жизнь.  Хотя,  по
сути разобраться, чем смерть  от  зубов  хищника  хуже  сожжения  заживо  на
костре?
   Мысли проносились в голове с феерической скоростью, не задерживаясь ни на
секунду... Волк глядел на нас с непередаваемой ненавистью, шерсть у него  на
загривке вздыбилась, глаза стали отсвечивать красным,  а  клыки  обнажились,
острые, словно зубья пилы. Он бы, несомненно, бросился  на  нас,  но  в  эту
минуту раздался осторожный стук в дверь. Два быстрых удара, через паузу  еще
один и опять два быстрых. Зверь обернулся, дверь камеры  приоткрылась,  волк
мгновенно нырнул в проем, и стальные  засовы  лязгнули  вновь,  запирая  нас
двоих. Двоих, потому что Иван первым делом шагнул в угол, где спал старик по
прозвищу Сыч, чье лицо мне так не понравилось.  Там  валялись  лишь  обрывки
одежды, самого старика не было.
   - Оборотень! - сплюнул царевич, я кивнул. - Не порвал ли он тебя, часом?
   - Нет... не успел. - Слова давались с трудом, только  сейчас,  когда  все
было позади, мной овладел панический страх. Что, если бы я не проснулся?  Об
этом не хотелось и думать...
   - Одного не пойму, если сегодня всех сжечь порешили, зачем же  они  волка
спустили на нас? Я-то в погребе этом уже трое  суток  сижу,  а  старика  вот
прямо перед тобой доставили. Мы с ним только познакомиться и успели.
   - Он хотел меня убить...
   - Знамо дело, на то он и зверь. Слышь,  волхв,  а  почему  ты  ему  слово
чародейное не сказал? Нешто и вправду молитвы монашеские  всю  силу  у  тебя
отняли?
   - Нет у меня никакой силы. Я - поэт. Не колдун, не маг, не волхв,  просто
- поэт. Стихи сочиняю, а к волшебству не имею ровно никакого отношения.
   - Ну, ну... - понимающе подмигнул Иван. - Только если  бежать  вздумаешь,
меня с собой захвати. Хоть мечом, хоть псом, хоть конем боевым  оберни  -  я
тебе верой и правдой отслужу!
   -  Договорились,  -  устало  хмыкнул  я.  -  Но  помни,  я  тебя   честно
предупредил...
   - Вот уж  спасибо,  Серый  Волхв!  Пока  живы  -  будем  друг  за  дружку
держаться, а уж наступит черед помирать - так и винить некого, от судьбы  не
сбежишь.
   Хороший он парень. Я почему-то представлял царевичей несколько  иными.  В
русских народных сказках они обычно  кручинятся,  вешая  буйну  голову  ниже
плеч, да еще вечно плачут горючими слезами. В это  время,  умиляясь  зрелищу
распустившего нюни здорового мужика, на них успешно  трудятся  разные  Серые
Волки, Василисы Прекрасные, Трое из ларца и еще  с  десяток  сострадательных
умельцев. Сам царевич  проявляет  себя  либо  в  бездарной  краже  тщательно
охраняемой Жар-птицы, либо в суровом  поединке  с  Кащеем  Бессмертным.  Уже
героизм, хотя обычно этого же Кащея сам царевич и выпускает на свет Божий по
причине  болезненного  любопытства  и  недалекого  ума.  Собственно,  и  мой
знакомый Иван отличался теми же недостатками, но, с другой стороны,  он  был
прост в общении, вежлив, ненавязчив, неслезлив... Так что нельзя всех стричь
под одну гребенку.
   - Волхв?
   - Да? - Я ответил прежде, чем сообразил, как он ко мне обратился.
   - Ты вот говоришь, что сочинять обучен. За нами ведь придут скоро. Прочти
мне песню какую-нибудь, или былину, или еще что... Не так мучительно  ждать,
а то уж пока на костер поведут, всю душу ожиданием вымотают.
   -  Хорошо,  давай   устроим   маленький   творческий   вечер   известного
петербургского поэта Сергея Гнедина.  То  есть  меня!  Начнем,  я  думаю,  с
исторических стихов. О гусарах не будем, их еще и в помине  нет,  на  смерть
офицера Гумилева тоже не пойдет, а вот "Варвары"... Было у меня  одно  такое
стихотворение, созвучное твоему времени:
   Варвары! В хрип переходит крик.
   Фыркает кровь из груди часового.
   Всадник к растрепанной гриве приник,
   Вслед ему грохот тяжелого слова...
   Варвары! Вздрогнул седой Ватикан.
   Тяжесть мечей и задумчивых взглядов...
   Боли не знают, не чувствуют ран,
   Не понимают, что значит преграда.
   Город ли, крепость, гора ли, скала...
   Что бы ни стало - едино разрушат!
   И византийских церквей купола
   Молят спасти христианские души.
   Но и сам Бог что-то бледен с лица...
   Страх как комок обнажившихся нервов...
   И под доспехами стынут сердца
   Старых и опытных легионеров.
   Хмурое небо знаменья творит,
   Тучи в движении пепельно-пенном.
   Варвары! Посуху плыли ладьи
   К окаменевшим от ужаса стенам.
   Быль или небыль о предках гласит...
   Ждет лишь потомков пытливого взгляда,
   Как Святослава порубанный щит
   На неприступных вратах Цареграда -
   - Ух ты! - тихо восхитился царевич Иван.  Вот  она,  оказывается,  какая,
твоя поэзия!
   - Нравится?
   - Очень. Большой дар тебе Господом дан, очень уж редкое  это  умение  так
красно да  складно  истории  рассказывать.  Чую,  прогремят  твои  строки  в
веках...
   - Ну... на самом-то деле это далеко не лучшее мое стихотворение. - Как  и
всякий поэт, я был весьма падок  на  простодушную  лесть.  Такому  слушателю
хочется читать и читать бесконечно, лишь бы сидел вот так, с распахнутым  от
восхищения ртом, а я бы вливал ему в уши весь  запас  собственных  стихов  о
природе, философии или  неразделенной  любви  к  прекрасной  незнакомке.  Но
стоило мне об этом подумать, как слева раздался язвительный шепот:
   - Нет, ты слышал, Циля?  Этот  неугомонный  ниспровергатель  Бродского  и
здесь пытается колдовать...
   * * *
   Я обернулся. Близнецы стояли за моей спиной, перемигиваясь,  как  опытные
заговорщики.
   - Сергей Александрович, отвлекитесь, пожалуйста,  от  ваших  литературных
опытов, нам необходимо серьезно поговорить.
   - Минуточку, Анцифер, я должен извиниться перед моим  новым  другом.  Вас
можно представить?
   - Бессмысленно, Фармазон ведь предупреждал, что другие смертные не  могут
нас видеть или слышать.
   - Иван. - Я повернулся к недоумевающему царевичу. - Тут неожиданно пришли
мои... м-м... как бы это поточнее  выразиться...  в  общем,  ангел  и  черт,
помнишь, я рассказывал? Ты их видеть не можешь, потому что  они  мои  личные
духи. Мы тут поболтаем немного, а?
   - Да, конечно, о чем разговор! - с несколько  преувеличенной  готовностью
отодвинулся он. Не спешу осуждать парня, на его месте я еще  быстрее  принял
бы сам себя за психопата. Представляю, как это выглядело со стороны...
   - Серега, - начал черт, виновато уставясь в пол. - Мы  тут  перетерли  на
досуге и решили... В общем, я, конечно,  виноват,  но...  Между  прочим,  ты
человек образованный и отлично знал, с кем связываешься!
   - Фармазон! - укоризненно покачал головой Анцифер.
   - А чего?! - огрызнулся нечистый. - Нечего все на  меня  валить!  У  него
своя голова есть? Тоже мне теленок на веревочке - куда повели, туда и пошел.
Пусть впредь сначала думает, а потом  делает.  Чем,  кстати,  и  мне  задачу
усложнит...
   -  Ребята,  я  устал.  Меня  тут  казнить  собираются,   давайте   отсюда
выбираться.
   - За этим мы и пришли. Сереженька, вопрос о ваших панибратских отношениях
с вон тем лукавым искусителем мы обсудим позднее, в другом  месте  и  другой
обстановке. Сейчас мой долг и моя святая обязанность -  не  допустить  вашей
бессмысленной гибели. Дело выглядит так - мы с Фармазоном способны проводить
тебя сквозь миры.
   - Я не один, мне еще и товарища вызволить надо.
   - Увы, при всем моем  расположении  к  человеку,  которого  вы  называете
другом, это невозможно... Я очень сожалею, но подобные  чудеса  не  в  нашей
компетенции.
   - Короче, - вмешался Фармазон, он  вообще  не  мог  молчать  больше  двух
минут, справедливо полагая, что без его вредительского участия все рухнет. -
Я умею откры