ыми  досками  сарая.  Украденное
"транспортное средство" было привязано у заднего входа и от  посторонних
глаз занавешено полосатой тряпкой.
   - Переночуй у меня. А завтра  уходи  из  нашего  города  искать  сво„
счастье. В Багдаде ты не найд„шь ничего,  кроме  бесславной  гибели  под
ятаганом эмирского палача...
   - Убедил...
   - Хвала аллаху! Я постелю тебе в углу.
   - Нет, дышать всю ночь этой закисшей кожей... увольте! Стели рядом  с
дверью, там хоть сквозняком тянет.
   - Как скажешь, уважаемый... Вот так подойд„т?
   - Ага, спасибо, самое то! Слушай, пока не спим, а так, интересу ради,
где же он теперь обретается, наш переменчивый домулло?
   - По улице вниз до арыка, там за  базаром  налево,  третий  маленький
дом, доставшийся от родственников отца.  Ходжа  сейчас  жив„т  один,  он
копит деньги на калым и хочет жениться...
   - А-а... ну, бракосочетание - это святое дело.  Когда-нибудь  забегу,
поздравлю молодож„нов, как только косулей слагать научусь...
   - Газелей.
   - Какая разница?!
   - Газель - это форма стихосложения.
   - А не марка микроавтобуса?
   - Спи, о безумец! Ты произносишь слова непонятные, а значит,  опасные
для ума истинного мусульманина... Что ты сказал?
   - Спят усталые игрушки, мишки спят... Ля-ля-ля-ля-ля!
   - О Аллах, прояви милость и терпение, он обещал уехать завтра...
   Возможно, так бы оно и было,  возможно...  Проблема  не  в  том,  что
Оболенскому было некуда ехать. Поверьте, такие мелочи его не смущали.  И
не то чтобы он так уж слепо спешил исполнить просьбы дедушки Хайяма  ибн
Омара. Умение держать  слово  вовсе  не  означало  для  него  фанатичной
преданности клятве.
   Сложись обстоятельства чуть-чуть иначе... да что за дела, Лев  вполне
бы мог и отвалить. Как настоящий аристократ, он даже не допускал  мысли,
что может выглядеть смешным или может быть понят не правильно...  Но,  с
другой стороны, именно его  врожд„нную  гордость  и  ухитрился  невольно
задеть битый жизнью башмачник. Сказав, что ему никто не будет  помогать,
что любой правоверный радостно предаст  его  в  руки  закона,  что  даже
известный борец за правду - Ходжа Насреддин и тот готов стать  муллой...
Ахмед честно и нелицеприятно показал молодому человеку всю безысходность
его затеи. Как говорят на Востоке: "Ударом  камчи  не  перебить  рукоять
мотыги". Любой разумный человек подумал бы и  отступился...  Проблема  в
том, что  гордость  русского  дворянина  не  подвластна  зову  разума...
Скажите Льву: "Этого делать нельзя, потому что сделать это  невозможно".
Он тряхнет кудрявой головой, высокомерно  хмыкнет,  улыбаясь:  "Вс„  это
чушь, старик! Смотри сюда..." - и сделает вс„, как надо. Ну а  если  это
действительно невозможно, он просто затратит чуть больше времени...
   Когда Оболенский убедился, что его гостеприимный хозяин крепко  спит,
вытянувшись прямо на полу, он бесшумно встал,  снял  с  гвоздика  халат,
сунул под мышку тюбетейку и вышел из сарая. Стояла  глубокая  ночь.  Над
спящим Багдадом дурманно сияли огромные восточные  зв„зды.  Базар  давно
утих, все лавочки, палатки и сарайчики были закрыты на замки и засовы. В
узеньких окнах домов не мелькал ни один огон„к, а голоса ночной  стражи,
раздававшиеся вдалеке, были едва  различимы.  Начинающий  вор  осторожно
вывел за собой сонного ослика, обмотав ему копытца какими-то тряпками, и
предупреждающе приложил палец к губам:
   - Не вздумай  орать  невовремя,  кругом  люди  спят.  Иногда  у  нас,
преступников,  рабочий  день  ненормированный,  а   график   выхода   на
производство скользящий. Сегодня прид„тся поработать ночью... Так, давай
глянем бегло, где у нас тут в  контролируемом  районе  наиболее  богатые
лавочки? Правильно, те, на которых висят самые  большие  замки,  тут  ты
угадал... У нас на вс„ про вс„ пара часов, потом надо бодро рвать  когти
вдоль по улице, вниз до арыка, налево третий дом от угла. Я  хочу  очень
ненавязчиво  склонить  одного  потенциального  домулло  к   вынужденному
сотрудничеству в добровольно-принудительной форме! Р-раз пошли на дело я
и Рабинови-и-ч...
   Ослик понятливо кивнул и постарался пристукивать копытцами в заданном
ритме.

***

   Моя юрта с краю, ничего не знаю, почтеннейшие...
   Вежливый туркменский отказ.

   Предупреждаю сразу - я не намерен спорить ни с одним востоковедом  по
поводу  правдивости  описываемых  здесь  историй!  Как  не   намерен   и
переделывать  заново  эпохальный  труд  "Тысячи  и  одной  ночи",  давая
собственную трактовку уже давно  хрестоматийного  произведения.  Я  лишь
последовательно и аккуратно пересказываю хаотические воспоминания  моего
хорошего друга, убирая из текста наиболее крепкие выражения  и  придавая
ему некую толику художественности. Желающим уличить меня во  вранье  так
или иначе прид„тся иметь дело и с Оболенским. А связываться одновременно
с тринадцатым ландграфом и Багдадским вором я  никому  не  порекомендую.
Просто из врожд„нного человеколюбия. Лев  редко  вступает  в  диспуты  с
самоубийцей, посмевшим обвинить его во лжи.
   Я - чуть более терпелив, но все-таки советую сто раз подумать. А пока
спокойно вернемся к нашим баранам... прошу прощения, героям!

***

   В то розовое утро Ходжу Насредцина разбудил  настойчивый  крик  осла.
Наглое животное старалось изо всех сил,  и  звук  периодически  достигал
такого резонанса, что в старом домике  сыпалась  побелка  с  потолка.  С
трудом оторвав голову от подушки и наскоро набросив халат, бедный хозяин
выскочил в дверь и буквально замер на месте - в  его  маленьком  дворике
стоял совершенно незнакомый ос„л и надрывно, без причины орал  на  одной
ноте: "Иа-иа-иа-иа-а!.."
   - О аллах, откуда тут это серое несчастье? -  буркнул  себе  под  нос
Насреддин, ещ„ раз продрал глаза  и  медленно  шагнул  за  порог.  Ослик
никуда не делся, но  кричать  перестал.  Обойдя  притихшее  животное  по
кругу, будущий мулла даже ткнул его пальцем в бок и заглянул в  глаза  -
бок был упругим, а в глазах отражался живой укор бессмысленности  бытия,
то есть осел казался настоящим.
   - Калитка на запоре, забор  высокий,  неужели  ты  прилетел  сюда  на
крыльях любви, о мой  лопоухий  друг?  -  Ходжа  присел  на  корточки  и
задумчиво  обратился  к  небесам.   -   А   может   быть,   это   Аллах,
всемилостивейший и всемогущий, услышал наконец мои молитвы  и  ниспослал
недостойному рабу  своему  серое  благодеяние  с  четырьмя  копытцами  и
хвостом? Вах, вах, вах... видимо, мир действительно катится в тартарары,
раз уж даже такой грешник, как я, удостаивается  подарка  свыше.  Или  я
праведник?! Ни за что бы не  подумал,  но  там,  на  небесах,  виднее...
Воистину жизнь то шербет, то отстой вина! Что ж, почтеннейший отец  моей
возможной жены будет счастлив узнать, что имущество  его  будущего  зятя
увеличилось на одного осла
   - Угу... - ровно подтвердил незнакомый голос сзади, -  ибо  теперь  в
этом доме ослов стало уже двое.
   - Изыди, шайтан! - не оборачиваясь,  попросил  домулло.  -  Не  порть
праздник мусульманину...
   - Не будем преувеличивать, о мой недогадливый друг, я  не  шайтан,  я
только учусь... Но поверь мне на слово, даже с ним у  тебя  не  было  бы
таких  серь„зных  проблем,  а  я  в  каких-то  вопросах  гораздо   менее
сговорчив.
   На этот раз Ходжа Насреддин обернулся так резко, что  едва  не  упал,
запутавшись в полах своего же халата. В дверном проеме его  собственного
дома, привалившись плечом к косяку, стоял рослый детина  в  дорогой,  но
мятой одежде Голубые глаза смотрели насмешливо и  чуть  высокомерно,  на
т„мно-русых кудрях с трудом удерживалась расшитая  тюбетейка,  а  пальцы
незатейливо  поигрывали   мелкой   монеткой:   орел-решка,   решка-орел,
аверс-реверс,  верх-низ...  У  слегка  озадаченного  домовладельца   это
невинное занятие почему-то вызвало раздражение  и  даже  л„гкую  боль  в
висках.
   - Кто ты такой и как посмел незваным переступить порог моего жилища?!
   - А где вежливое "садам алейкум, Л„вушка-джан"?!
   - Ах ты нахал! Да я сейчас крикну соседей и...
   -  Кричи!  -  дружелюбно  предложил  голубоглазый   здоровяк,   одним
небрежным кошачьим прыжком  очутившись  рядом.  -  Дай  мне  возможность
собственноручно свернуть тебе шею, как излишне болтливому кур„нку. Люблю
превышение самообороны...
   Ходжа Насреддин затравленно оглянулся - серый осел злобно прижал уши,
заслоняя крупом засов на калитке. Выхода не было, домулло ощутил себя  в
полной власти двух отпетых негодяев... А Лев, в свою очередь, оценивающе
рассматривал низкорослого толстеющего парня лет двадцати семи, с  бритой
головой и наркомовской бородкой. Халат не из  парчи,  но  вполне  новый,
белые нижние шаровары с вышивкой, босой, узкие  глазки  бегают,  но  что
приятно - страха в них нет. Скорее некоторая растерянность и  удивление,
но не страх...
   - Ладно, слушай сюда,  и,  возможно,  сегодня  мы  ограничимся  одним
воспитательным подзатыльником. Меня направил к  тебе  мой  достопочтимый
дедушка, да продлит Аллах его годы, аминь...
   - А... так ты приш„л учиться?! - прозрел без пяти минут мулла, -  Что
же ты сразу не сказал, о необразованный? Твой  уважаемый  дед  наверняка
наслышан о том, что никто не читает Коран лучше меня, недостойного! Но я
приложу  все  силы,  чтобы  обучить  тебя  грамоте,  сч„ту,  врачеванию,
составлению гороскопов и даже...
   - Притормози. Во-первых, у меня такое ощущение, что чистописание я  и
без  тебя  знаю,  а  открывать  в   Багдаде   поликлинику   с   полисами
медстрахования вообще дело гиблое. Видел я, как  один  умник  на  базаре
лечил от зубной боли какого-то сельского простофилю - всучил ему обычную
дорожную пыль под видом импортного порошка и содрал четыре  монеты...  С
таким врачеванием только и  жди,  когда  в  тюрьму  заметут.  Нет,  меня
прислали совсем по другому делу...
   - Какому же?
   - Надо, образно выражаясь, насовать мух в плов вашего эмира.
   Ходжа схватился за сердце и рухнул навзничь.
   - Ну, это  несерь„зно...  это  ты  поторопился...  это  ты  зря...  -
сочувственно прогудел Оболенский, присев и легко приподнимая несчастного
за грудки. - Рабинович, подсоби!
   Рабинович (а именно так беззаботный Лев окрестил украденного  ослика)
тут же  процокал  впер„д  и  повернулся  задом,  обмахивая  малахольного
домулло кисточкой хвоста.
   - Напарник, ты уверен, что твой  крик  слышали  соседи?  Можешь  дать
стопроцентную гарантию? Отлично, мы сработаемся... Главное, чтобы  любой
честный мусульманин в районе двух кварталов  в  обе  стороны  подтвердил
наличие угнанного осла на частной территории некоего Насреддина. Мешки с
товарами я уже разложил в художественном беспорядке,  так  что  осталось
вызвать стражу. Или предоставим эту возможность нашему  негостеприимному
хозяину? Смотри, смотри, сейчас очн„тся и будет лаяться...
   Ходжа дернулся, открыл глаза и жалобно застонал:
   - Изыди с глаз  моих,  злокозненный  сын  шайтана!  Бесстыжий  кафир!
Бесхвостый дэв! Белая обезьяна, лиш„нная не только шерсти, но и  мозгов!
Я  скорее  умру,  чем  помыслю  о  причинении  малейшего  вреда   нашему
достойнейшему правителю...
   -  М-да...  надо  же,  как  меняются  люди...  -  задумчиво  протянул
Оболенский, вставая с  колен  и  разжимая  руки.  Приподнятый  Насреддин
опрокинулся назад, больно треснувшись затылком об утоптанную землю. -  А
ведь когда-то был неподкупным голосом народа, другом бедноты,  отчаянным
пересмешником и борцом с угнетателями. О н„м слагались песни и  легенды,
простой люд в чайхане и на базаре рассказывал друг другу его анекдоты  о
глупом  бае,  жадном  визире,  трусливом  султане...  Люди  ему  верили!
Возлагали большие надежды и считали честью угостить его леп„шкой,  пусть
даже последней в доме...
   - Что ты от меня хочешь?! Что  тебе  вообще  надо,  берущий  за  душу
злодей с лукавым языком змеи... - завизжал бедолага, вскакивая на  ноги.
Видимо, какая-то совесть у него ещ„ осталась, и мой друг решил повторить
попытку:
   - Имею честь представиться -  Лев  Оболенский!  Внук  и  единственный
наследник старого  Хайяма  ибн  Омара.  Дедуля  с  джинном  Бабудай-Агой
отправился на  Канары,  а  меня  сл„зно  попросил  восстановить  в  этом
городишке социальную справедливость.  Велел  зайти  к  тебе  -  дескать,
только с твоей помощью я одолею великого эмира... Так что прошу любить и
жаловать!
   - Ты... ты... О аллах, неужели выживший из ума пьяница  действительно
это сделал?! - ошарашенно забормотал Ходжа Насреддин,  пятясь  спиной  к
забору. - Старый дурак... я же говорил ему, что с прошлым  покончено!  Я
потратил столько сил, заплатил столько  денег,  перен„с  столько  мук  и
страданий, а он... Он вс„-таки наш„л себе замену и... подставил мою  шею
под ятаган палача! Люди! Соседи! Мусульмане!  Зовите  стражу,  я  поймал
Багдадского вора-а-а!!!
   Оболенский скромно потупил глазки. Пока вс„ шло по его плану...

***

   В одиночку и тонуть скучно.
   Леонардо Ди Каприо.

   Соседи появились далеко не сразу. То ли было ещ„ слишком рано, то  ли
бежать за стражниками никому не улыбалось, то ли общественная активность
населения резко упала и народ ни  в  какую  не  хотел  видеть  на  плахе
очередного несчастного вора... Насреддину пришлось орать довольно долго,
взывая к благочестию и законопослушанию сограждан. Лев даже позволил ему
взять себя за шиворот, что очень напоминало забавную картинку типа:
   " - Батя, я медведя поймал!
   - Так тащи сюда.
   - А он не пускает!"
   В конце концов на вопли уже  почти  охрипшего  домулло  из-за  забора
показались два загорелых юноши с небритыми физиономиями.  Наспех  оценив
обстановку, они оба бросились  сообщать  властям.  Минутой  позже  из-за
калитки высунулся старый дед с лицом,  похожим  на  обветренную  курагу.
Сочувственно посмотрев на "пойманного" вора, он плюнул в сторону  Ходжи,
пробормотав что-то вроде: "Креста  на  тебе  нет",  но,  естественно,  в
мусульманском  контексте.  Постепенно  подходили  и  другие  любопытные,
кто-то злорадствовал, кто-то свистел, кто-то молча  сжимал  кулаки,  так
что за какие-то  десять  -  пятнадцать  минут  забор  оказался  облеплен
свидетелями. Оболенский даже не  ожидал  такого  количества  благодарных
зрителей, а потому, прикинув, сколько времени может понадобиться страже,
спокойненько повернулся к Насреддину:
   - По-моему, славные жители Багдада не очень одобряют твой поступок...
   - Молчи, неверный! Долг каждого  благоразумного  мужа,  исповедующего
ислам, подчиняться законной власти. У меня нет на тебя зла, но если я не
предам тебя сейчас, то потом пойду в зиндан как укрыватель.
   - Логично... - признал Лев, но как бывший юрист поправил:
   -  Не  укрыватель,  а  соучастник.  Подельник,  так   сказать,   член
преступной группировки.
   - Не морочь мне голову! Скоро сюда прид„т стража...
   - Очень на это надеюсь. Ты, видимо,  уже  достаточно  повеселился,  я
тоже развлекусь, не возражаешь?
   - Что ты задумал? Хочешь бежать?! Ха,  так  ведь  сказано  мудрецами:
"Сбежавший от меча да будет задушен собственным страхом!"
   -  Глубоко  и  символично...  Дружище,  ты  сегодня  просто   сыплешь
афоризмами. Хочешь одну загадку? Маленькую,  пока  не  пришла  стража...
Откуда здесь этот ос„л?
   - Осел? При  ч„м  тут  ос„л?!  -  раздраж„нно  смутился  покрасневший
Насреддин. - Он... это... мой он. Его послал мне сам Аллах в награду  за
праведный образ жизни.
   - Уф... надеюсь, стражники тоже любят сказки,
   - Что ты хочешь этим  сказать,  о  голубоглазый  лис,  терзающий  мою
селез„нку?!
   - Ослик ворованный, - участливо пояснил Лев. - Его ищут со вчерашнего
дня. Мне безумно интересно, как ты будешь объяснять его появление у себя
во дворе вон тем неулыбчивым мордоворотам с копьями наперевес...
   У калитки мелькнули медные шишаки  городской  стражи,  ч„рный  ястреб
Шехмета на щитах ясно показывал, кому они служат.
   - А... но... тогда это не мой ос„л! - в ужасе пролепетал домулло.
   - Ну-ну... - ободряюще ухмыльнулся Оболенский и подмигнул Рабиновичу.
Понятливый ослик тут же занял  выжидательную  позицию  слева  от  Ходжи,
умильно опустив реснички и всем видом показывая, кто здесь  его  любимый
хозяин. Бедолага вновь закатил глаза, собираясь в очередной раз  уйти  в
несанкционированный обморок, но не успел...
   - Кто звал городскую стражу?
   - Он, - честно указал пальцем Лев, спокойный, как слон (это шутка).
   Стражников было трое: широкоплечий  крепыш  с  ятаганом  на  поясе  и
сединой в бороде да плюс двое парней помоложе  с  доверчивыми  лицами  и
длиннющими, неповоротливыми копьями.
   - Эй, ты! А ну говори, сын шелудивой собаки,  зачем  ты  прервал  наш
дневной обход?!
   - А... э... э...  уважа...  почтеннейш...  -  Беспомощный,  Насреддин
переводил жалобный взгляд с осла на стражника, с зевак на Оболенского  и
никак не мог совладать с языком. - Но... клянусь аллахом... он - вот!  В
смысле, вот он... Я и это...
   - Он - Аллах?! - недопонял бородач. - Да я сию же минуту  велю  своим
молодцам дать тебе  пятьдесят  палок  за  богохульство!  Прямо  по  этой
выдолбленной тыкве, что сидит у тебя на плечах...
   - Минуточку! -  снизош„л  Лев.  -  Давайте  не  будем  опускаться  до
банального милицейского произвола. Мой друг Ходжа Насреддин  вызвал  вас
для того, чтобы сдать властям нового Багдадского вора.
   - Ва-а-х... - удивились все, а минутой позже в адрес стукача полетели
упреки и  оскорбления.  Перспективный  мулла  стоял  опустив  голову,  с
красными ушами, под градом народного негодования, пока  наконец  старший
стражник не нав„л хоть какое-то подобие порядка.
   - И где же этот ваш Багдадский вор?
   - Это я, - сделал книксен Лев. Все присутствующие  разом  заткнулись.
Было слышно, как летают мухи, но они, к сожалению, существа неразумные и
театральную  паузу  держать  не  умеют.  Бородач   недоверчиво   оглядел
Оболенского и потрепал его по плечу:
   - Да уж... с такими особыми приметами, как  у  тебя,  молодец,  глупо
становиться вором. Вторых голубых глаз не сыскать во вс„м Багдаде. Ну, и
что ты украл?
   - Одежду, ранее находящуюся в собственности некоего  купца  Гасан-бея
из Бухары, несколько монет у незнакомого мне торгаша  на  базаре  и  вот
этого прекрасного серого осла, ещ„ вчера принадлежавшего двум братьям.
   Один из молодых стражей хлопнул себя по лбу и начал что-то  торопливо
шептать на ухо старшему. Тот кивал, хмуря брови...  Горожане  и  соседи,
облепившие забор, недоумевающе переглядывались, не понимая,  зачем  этот
безумец  сам  на  себя  наговаривает.  Но  хуже  всех   пришлось   Ходже
Насреддину...  Как  бы  Лев  Оболенский  избавил  его  от  необходимости
объяснять "скользкое" появление краденого ослика во дворе  своего  дома.
Этот невероятный внук старого  поэта-пьяницы  взял  всю  вину  на  себя.
Получается, что он, Ходжа, ни за что ни про что взял и  предал  хорошего
человека, а жестокие муки совести способен перенести не каждый...
   - Похоже, ты говоришь правду, -  решил  наконец  бородатый  стражник,
демонстративно кладя мозолистую ладонь на  рукоять  кривого  ятагана.  -
Пойд„шь с нами, суд эмира праведен и скор. Украденный тобой  ос„л  будет
взят в уплату за труд судии, писца и палача.
   Оболенский притворно склонил голову и сделал первый  шаг  к  калитке,
пареньки с копьями неловко выстроились сзади.  Народ  заохал  и  заахал,
приговор ни у кого не вызывал сомнений, и тут... несчастный Насреддин не
выдержал.
   - Прости меня! Прости мою подлость, Л„ва-джан! И вы... вы все. добрые
мусульмане, простите меня, недостойного! - завопил он, падая на колени и
пытаясь на ходу поцеловать край халата Оболенского.
   - Да простит тебя Господь, как  я  прощаю,  -  царственно  задержался
кудрявый аферист. - Ибо сказано в Писании;  "Прощай  обидчикам  своим  и
тебе простится на небесах". Я уже почти возлюбил тебя, сын мой!
   - Какой сын? - оторопел Ходжа.,
   - Ну, не сын, брат... - поправился Лев, улыбчиво пояснив для старшего