милиционеров,
проверяющих пропуска, и, наконец, сказал:
   - Это Телецентр.  То  самое  знаменитое  "Останкино",  куда  все  так
мечтают попасть, чтобы оказаться в  телевизоре...  Именно  поэтому  сюда
мало кого пускают.
 
Глава 17 
 
   У девушки в фирменном кокошнике с надписью "Царевъ  кабакъ"  охотники
за ифритами получили по порции расстегаев в пластмассовой тарелочке и по
стакану кваса со льдом и соломинкой. После этого они уселись на лавке за
длинным столом, сколоченным из потемневших дубовых досок, и  в  молчании
принялись утолять голод. Поодаль, за тем же столом,  сидело  еще  немало
людей, но в теплом полумраке  царева  кабака  видны  были  лишь  смутные
очертания голов да кланяющиеся тарелкам бороды. На все помещение светило
лишь одно яркое пятно - подвешенный над стойкой целовальника  телевизор.
Зато шуму и разговоров было  хоть  отбавляй.  Произносились  здравицы  и
тосты, оловянные чашки ударялись в пластмассовые стаканчики, по временам
раздавались взрывы  хохота  или  чья-то  заплетающаяся  речь.  Почтенные
горожане величали друг друга по батюшке, непочтенные - по матушке.
   Среди общего гомона особенно  выделялся  резкий  раздраженный  голос,
показавшийся   Христофору   знакомым.   Представительный    мужчина    в
поблескивающей золотом епанче, заросший бородой до  самых  глаз,  так  и
подсигивал на месте, бросая гневные слова. При этом мегафон, висевший  у
него на боку рядом с саблей, ударялся о лавку, издавая кастрюльный звон.
   - Хрена он основал,  а  не  Москву!  -  горячился  бородач.  -  Шпана
суздальская! На готовенькое пришел. За то его и Долгоруким прозвали.
   Как  увидит  у  соседей  что  пригожее,   сейчас   ручонки   свои   и
протя-ягиват!
   Бородач показал, как протягивают ручонки, при этом ловко  подцепил  с
дальнего конца стола головку маринованного чеснока.
   - Да бог с ним! - отозвался на это дьячково-сладкий тенорок. - Плюнь,
Степан  Иванович,  не  кручинься.  Мы  ему  ночью  на  памятнике   слово
соблазнительное напишем. Выпей лучше Кремлевской...
   - Де-люкс? - уточнил Степан Иванович.
   - А де ж еще, - заверил тенорок. -  Аккурат,  де  люкс!  Здрав  буди,
боярин!
   Бородач, отставив  мизинец  со  сверкающим  лалом,  выплеснул  в  рот
лафитный стакан водки и захрустел чесноком.
   - У меня терема были, каких потом до Ивана Калиты не было, понял?
   -   за   чесночным   хрустом   голос   Степана   Ивановича    потерял
членораздельность, но собеседник, видимо, уже не раз слышал эту  историю
и кивал в нужных местах.
   - А что изоб, клетей да мелкой постройки, - продолжал боярин, - то  и
не сосчитать!
   - О чем говорить! - поддакнул тенорок.
   - Ты понимаешь? - Степан Иванович ухватил его  за  рукав  и  подтянул
поближе к себе. - Москва эта ваша... то ж все  моя  вотчина!  Все  шесть
сел, - он выпустил рукав и принялся загибать пальцы. - Кудрино...
   Сушево...  Симоново...  Высоцкое...  и  Воробьево.  Шесть!  -  боярин
показал собеседнику кулак, потом разжал пальцы, подумал и добавил:
   - А! Еще Кулишки! Правильно, шесть. По всей Яузе - челны да ладьи.
   На Москве-реке, каб не разливы да не топи, у меня бы пристаней больше
было, чем на  Волге!..  Ну  и  ка-анешно!  Слетелись  вороны.  Пожаловал
князюшка, как снег на голову, да еще дружков привез,  Славку  северского
со товарищи!
   - Не  горячись,  Степан  Иванович,  -  уговаривал  тенорок,  подавляя
зевоту, - побереги пыл для Думы...
   - Нет, погоди!  -  боярин  Кучко,  которого  теперь  уже  узнали  все
посетители царева кабака, отпихнул собеседника локтем и  заговорил  так,
чтобы его было слышно на дальнем конце  стола.  -  Поначалу-то  соловьем
разливался князюшка: уж так-то лепо, говорит,  у  тебя,  боярин!  Терема
твои красны, челны с ладьями  быстробежны,  лужники  твои  сочны,  орань
всхожлива, стада тучны. А краше всего... - тут Кучко  повысил  голос  до
крайней степени драматизма, - жена твоя, боярин!...
   - Да знаю  я  все!  -  не  выдержал  приятель  Степана  Ивановича.  -
Рассказывал уж не раз! Чего опять раскипятился?
   - Не мешай! - отмахнулся от него боярин. - Я репетирую.  Завтра  ж  у
меня дебаты в телевизере... не забыть еще саблю наточить...
   - Ты брось это, Степан Иванович, - не одобрил приятель. - Для дебатов
тебе текст пишется, утром разучишь. А это нытье оставь для  комиссии  по
этике.
   - Да? - Кучко озадаченно почесал в затылке. - А по-моему ничего.
   Выразительно, эмоционально...
   - Эмоционально!... - передразнил тенорок. -  Вот  станешь  депутатом,
тогда крой  хоть  матом.  А  пока  чины  да  деньги  тятины  -  не  пори
отсебятины... Понял? У телевидения свои законы.
   Услыхав слово "телевидение", Христофор Гонзо внимательно посмотрел на
говорившего и потихоньку стал придвигаться к нему по лавке.  Как  раз  в
эту минуту боярин Кучко вышел в  сени  стрельнуть  сигаретку.  Христофор
подсел к его собеседнику - сухощавому человечку с козлиной бороденкой на
постном лице, в черных очках  поверх  быстрых  понятливых  глаз.  Кивнув
вслед Степану Ивановичу, Гонзо доверительно произнес:
   - Надежа наша! Такой человек не в Думе - в Кремле должен сидеть!
   Как вы считаете? Есть шансы?
   - Стараемся... - пожал плечами человечек,  подняв  на  Гонзо  круглые
стеклышки очков. - Но в конечном счете все зависит от избирателей...
   - Мы  не  подведем,  -  заверил  Христофор.  -  Народ  знает  Степана
Ивановича и уже успел полюбить.
   - За что? - с неподдельным интересом спросил человечек.
   - За муки, - быстро ответил Гонзо. -  Судя  по  лицу,  ему  близки  и
понятны народные бедствия. Пьянство, например. В связи  с  этим  у  меня
возник небольшой избирательский наказик, сейчас его принесут... А вот  и
наш кандидат! Представьте меня пожалуйста!
   И  не   дожидаясь   представления,   Христофор   поднялся   навстречу
вернувшемуся Кучке.
   - Салют, Степан Иванович! - крикнул он боярину,  как  своему  старому
знакомому. - Вы уж извините, что мы без вас тут ведем штабные разговоры,
но это у нас профессиональное - во время кампании не расслабляться ни на
минуту! Отдыхать будем после победы.
   Он схватил руку Степана Ивановича и потряс ее энергично.
   - Гонзо Христофор. Помните? Горячий ваш сторонник  и,  между  прочим,
профессиональный имиджмейкер.
   Кучко недоуменно покосился на своего приятеля.
   - Симеон, это из твоих, что ли?
   Человек в  очках  покачал  головой,  неприятно  блеснув  стеклами  на
Христофора.
   - Нет. У товарища наказ...
   - А! Наказ... - заметно погас боярин. - Так это вам надо на прием  ко
мне... там все запишем, зафиксируем и непременно...
   - А вот и наказ! - прервал его Христофор.
   Все та же девушка в кокошнике с надписью "Царевъ кабакъ"  принесла  и
поставила на стол перед  Гонзо  большую  пузатую  бутылку  коньяку,  три
бокала к ней и три  порции  закуски  под  слоем  свежей  зелени.  Боярин
крякнул.
   - Ты, брат, боек! - сказал он и, быстро присев на лавку, сразу  налил
себе полный бокал коньяку. - Ну, говори, чего хочешь...
   - Батюшка боярин!  -  Христофор  истово  отмахнул  Степану  Ивановичу
поклон мало не в пояс, - возьми меня в свою команду! Я тебе пригожусь!
   - Ишь  ты!  Пригожусь...  -  Кучко  поглядел  сквозь  бокал  на  свет
телевизора. - Да что ты за птица-то? Как  говоришь?  Профессиональный  -
кто?
   - Имиджмейкер, - сказал Гонзо, без  дальнейших  церемоний  усаживаясь
напротив боярина.
   - И что оно за хреновина? - спросил тот.
   - Хреновина! -  покачал  головой  Христофор.  -  Нельзя  так,  Степан
Иванович! Как же вы: в Думу собираетесь, а элементарных вещей не знаете!
Имиджмейкер - это специалист по народным избранникам. Тот, кто из самого
распоследнего кандидата может сделать приличного человека.
   - А-а! Так на это у  меня,  вон,  Симеон  есть!  -  Кучко  кивнул  на
приятеля. - Речи  пишет,  советами  замучил  совсем...  Сполняет,  одним
словом, обязанность. Куда ж его прикажешь?
   - А гони ты его, батюшка, в шею! - вдруг бухнул Христофор. - Он  ведь
зря только деньги твои проедает, а толку от него никакого!
   Симеон, будто обваренный кипятком, выпучил  глаза  на  Гонзо.  Боярин
тоже  смотрел   на   удивительного   имиджмейкера,   но   с   выражением
неподдельного интереса.
   - Да ты и впрямь профессионал... - пробормотал он.
   Гонзо громко расхохотался.
   - Шучу я! - левой рукой он обнял опешившего Симеона  за  шею,  причем
сделал это так энергично, что у того голова мотнулась, как  привязанная.
- Да нас с Симеоном водой не разольешь!
   -  Правда?  -  в  голосе   Степана   Ивановича   послышалось   легкое
разочарование. - Спелись, значит. А зря. Я люблю,  чтоб  мои  люди  друг
перед другом  лаской  боярской  кичились,  а  передо  мной  чтоб  каждый
отличиться хотел. Чтоб ревность была. Конкуренция...  Ты  имей  в  виду,
Симеон: если этот парень побойчее тебя окажется, не быть тебе доверенным
лицом. Мне нахлебников не надоть!...
   Вот и нажил себе врага, грустно подумал Христофор. Сказать ему  потом
по секрету, что не боярин его мне нужен, а пропуск в Останкино?
   Он искоса поглядел на Симеона. Тот  сидел,  мрачно  нахохлившись,  но
глаза его за темными стеклами летали быстро, а останавливаясь, неприятно
кололи Христофора.
   Нет. Такому не стоит признаваться, решил  Гонзо.  Пусть  пока  плетет
интригу, а мы займемся своими делами...
   Он налил себе и Симеону, поднялся с бокалом в руке и произнес:
   - Я предлагаю выпить  за  будущего  депутата,  будущего  председателя
какого-нибудь важного думского комитета, а то и,  пардон  за  выражение,
спикера! Степан Иванович! Родной! Ведь мы к вам, черт вас подери, просто
сыновнюю какую-то преданность испытываем! Меня многие  просили,  помоги,
дескать, в Думу. А я им: нет, не могу, и не просите.
   Испытываю, говорю, преданность  к  Степану  Ивановичу  Кучке,  и  что
хотите со мной делайте. Так и не уломали. А  ведь  меня  в  Думе  знают.
Больше скажу: знают как родного... О чем бишь я? Да. Побольше бы в  Думе
таких людей, так мы бы живо пооткручивали головы всем этим  политиканам,
этим Долгоруким и Боголюбским! Короче, Степан Иванович, за вашу  и  нашу
победу! Одну на всех! А за ценой мы с вами не постоим!
   Он залпом осушил бокал и молодецки грянул его об пол. Кучко взвизгнул
по-татарски и  тоже  расколотил  пустой  бокал,  после  чего  троекратно
расцеловал Христофора, измочив его слезами.
   - За это люблю, - говорил боярин,  утирая  глаза  рукавом.  -  Учись,
Симеон!
   - М-да,  -  доверенное  лицо  неопределенно  покривилось.  -  Хороший
парень. Шустрый. А вот коньяк подгулял. Паленый.
   - Дареному коньяку... -  сказал  Кучко,  наливая  до  краев  лафитный
стакан.
   - Вот  если  бы  такого  отведать,  -  продолжал  Симеон,  -  как  по
телевизору показывают... -  он  кивнул  на  телевизор,  подвешенный  над
стойкой целовальника.
   Гонзо обернулся и замер.  На  экране  мелькали  хорошо  знакомые  ему
бутылки туманного стекла с золотыми этикетками.
   "Да ведь это наши ифриты!" - едва не закричал он. Но кричать уже было
ни к чему. У стойки, задрав головы и пожирая экран глазами, стояли Ольга
и Джек.
   "Впервые после снятия запрета на рекламу спиртных напитков, - говорил
голос  в  телевизоре,  -  призом  в  новой  телевизионной  игре   станет
коллекционный коньяк "Наполеон", завезенный к нам из Параллелья. Он  был
изготовлен в честь победы великого императора при  Ватерлоо  и  является
величайшей  редкостью  даже  в  своем  пространстве.  Кто  же  они,   те
счастливчики, которым достанется раритетный коньяк с легендой?
   Ответ на этот вопрос вы получите в  субботу,  в  передаче  "Д.С.П.  -
студия" на канале ТВ-666..."
   Прекрасно, подумал Христофор. Сегодня еще только  вторник,  а  я  уже
знаю, где ифриты. Завтра же я до них доберусь. Завтра...
   - Завтра, Степан Иванович, - сказал он вслух,  -  я  угощу  вас  этим
коньяком! Как только мы прибудем в Останкино.
   - Извините, - доверенное лицо тонко улыбнулось,  -  но  завтра  мы  в
Останкино не попадем...
   - То есть  как  это  не  попадем?  -  забеспокоился  Христофор.  -  А
теледебаты?!
   - А теледебаты не в Останкино будут, - любезно пояснил  Симеон,  -  а
вовсе даже - во Дворце Молодежи.
   "Вот тебе раз! - Гонзо обескуражено почесал в затылке.  -  Что  ж  я,
дура, наряжалась?"
   - Ер-рунда! - боярин ударил кулаком по столу и налил себе еще  стакан
коньяку. - П-после  дебатов  поедем!  К  черту!  Прямо  щас  пъ-едем!...
Паедем, красо-отка, ик! Ктаться...
   - А пропуск у вас есть? - спросил Христофор, -  в  Останкино  пропуск
нужен.
   - К черту пропуск! Я в девяносто третьем без пропуска проходил.
   Подогнал грузовик и в ссекло -  дзынь!  Во  забегали  все!  -  боярин
потряс над пустым стаканом бутылкой, роняющей последние капли. - Так что
придумали! Заборов понаставили с тех пор! Ни проехать,  ни  пройти...  К
черту Останкино! - он отшвырнул бутылку. - В монастырь! В Новодевичий...
к Ленке...
   Степан Иванович уронил голову на грудь и  захрапел.  Гонзо  плюнул  с
досады.
   - Да вы напрасно беспокоитесь, - сладко улыбнулся Симеон. - Все равно
никакого коньяка в Останкино уже нет.
   - Как это - нет? - тревожно спросил Христофор.
   - А так, - злорадно оскалилось доверенное лицо. - Нет и все! Ведь это
был анонс, а в анонсе используются кадры уже отснятой программы.
   Давно уже выиграли ваш коньяк и развезли по домам,  а  может  быть  и
выпили...
   Христофор ошеломленно вытер пот со лба. Такого удара он не ожидал.
   - Новое дело! - произнес  он,  вспоминая  Остапа  Бендера.  -  Ифриты
расползаются, как тараканы...
 
Предание о седьмом ифрите 
 
   О, небо! Как мне  передать  ту  радость,  что  охватывает  ничтожного
сказителя преданий, когда  сам  Покоритель  Народов  и  Светоч  Мудрости
присылает за ним своих предупредительных стражников! Чувства влекомого в
шахский дворец можно сравнить лишь с ощущениями праведника, готовящегося
к вступлению в рай. Что же касается счастья  лицезрения  Повелителя,  то
оно вообще  ни  с  чем  не  сравнимо.  Осмелюсь  выразить  надежду,  что
благочестивый сон, которому Владыка  Мира  изволил  предаться  во  время
моего последнего рассказа, не был потревожен  трагическими  событиями  в
судьбе несчастного Адилхана, и спешу сообщить, что падишах  Хоросана  не
погиб во время землетрясения.
   Стремительное падение во  тьме,  чувствительные  удары  о  камни,  за
которые Адилхан никак не мог  уцепиться,  помешали  ему  сразу  осознать
главное - скала рухнула, а он  все  еще  жив.  Правда,  вокруг  все  еще
продолжал грохотать камнепад, а сам он все катился  в  какую-то  бездну,
каждую секунду рискуя сломать себе шею, но несколько  мгновений  все  же
были выиграны - он не погиб под скалой... А остальные?
   Склон вдруг стал отвесным и ушел  в  сторону.  У  Адилхана  захватило
дыхание: вот сейчас удар о дно пропасти - и конец...
   В ту же секунду его тело врезалось в толщу ледяной воды и,  продолжая
погружаться, закружилось в стремительном подземном потоке.
   Позже Адилхан не мог вспомнить, сколько времени провел он в борьбе  с
водой, безжалостно колотившей его о камни и затягивавшей  в  водовороты.
Наконец, избитого, почти захлебнувшегося падишаха  вынесло  на  песчаную
отмель. Течение в  этом  месте  поворачивало,  под  ногами  обнаружилось
пологое дно, и он,  наконец,  сумел  выбраться  на  берег.  В  кромешной
темноте,  наполненной  ревом  воды  и  грохотом  сталкивающихся  камней,
Адилхан не мог даже определить, с какой стороны его принесло.
   Лишь постепенно, ползком, ему удалось немного удаляться от потока.
   Рука вдруг наткнулась на что-то мягкое, сейчас  же  сквозь  рев  воды
прорвался короткий болезненный вскрик.
   - Кто здесь? - спросил Адилхан, но сам не услышал  своего  голоса.  С
трудом подполз он еще ближе и крикнул в самое ухо лежащего:
   - Кто ты?
   - Я... Пулат, - донеслось словно из-за стены.
   - Пулат! - обрадовался падишах. - Ты жив, парень! Кости целы?
   - Не знаю... - отозвался гвардеец. - Кажется...
   - Ну раз кажется, значит целы! - убежденно сказал Адилхан, хотя в тот
момент не мог определить, целы ли его собственные кости. - А где  Вайле?
Ты ее не видел?
   - Нет... - Пулат тяжело дышал. - Я не помню... Скала падала. Прямо на
меня. Потом - удар. Стало нечем дышать. Потом почему-то вода... И еще...
Я, кажется, ослеп. Ты видишь меня, Адилхан? Я ничего не вижу!
   - Не бойся! Мы просто под землей. Где-то очень глубоко под землей.
   - А как мы здесь оказались?
   - Провалились в трещину и попали в подземную реку. Она затянула нас в
эту пещеру. Вот только Вайле...
   - А остальные?
   - Остальных, боюсь, накрыло скалой. Нам еще, можно сказать,  повезло.
Если, конечно, отсюда есть выход...
   Пулат приподнялся на локте.
   - Что же нам теперь делать? В какую сторону идти?
   - Подожди, парень! Дай передохнуть. Что-нибудь придумаем!
   Адилхан опустил голову на песок и закрыл глаза...
   Очнулся он от странного ощущения пустоты. Будто  что-то,  к  чему  он
давно привык, вдруг исчезло. Он пошарил рукой вокруг  себя.  Пулат  спал
рядом, дыхание его было спокойным и размеренным. Вокруг по-прежнему  был
лишь мокрый холодный песок. Что же изменилось?
   Адилхан вдруг понял. Исчез  шум.  Исчез  надсадный  рев  воды,  из-за
которого приходилось разговаривать, крича в самое ухо собеседника.
   Где-то вдалеке едва слышно звенела капель, да слабо журчали последние
ручейки иссякшего потока.
   Адилхан толкнул Пулата.
   - Просыпайся, парень! Пора нам попытать счастья.
   Пулат зашевелился.
   - Попробуй-ка встать, - продолжал падишах. - Давай руку! У нас, может
быть, мало времени.
   Гвардеец с помощью Адилхана поднялся на ноги.
   - Идти можешь?
   - Могу, - отозвался Пулат. - Только куда?
   - Попробуем пойти по руслу реки. Вода, слава  Аллаху,  ушла,  но  вот
надолго ли?
   Держась друг за друга, они медленно заковыляли в ту  сторону,  откуда
доносилось журчание воды.
   Русло оказалось достаточно ровным и пологим, только очень  скользким.
Приходилось идти с большой осторожностью, чтобы в темноте не свалиться в
какую-нибудь расщелину. По-прежнему не было слышно  иных  звуков,  кроме
стука капель да хлюпанья под ногами.
   - Не нравится мне эта тишь! - ворчал Адилхан. - Нужно торопиться.
   Если землетрясение перекрыло реку, рано  или  поздно  она  выйдет  из
берегов или прорвет плотину. Тогда здесь снова будет  очень  шумно...  и
мокро.
   Пулат вдруг поскользнулся на камне, покрытом мелкими  водорослями,  и
громко вскрикнул. Адилхан успел подхватить его, но сам не  удержался  на
ногах.  Оба  покатились  под  уклон,  безуспешно  пытаясь  уцепиться  за
скользкое дно, и с разгона въехали в мелкое озерцо с ледяной водой.
   - Нечего сказать, большое удовольствие купаться тут, среди  ледников!
- ругался падишах, выбираясь на сушу и пытаясь отжать воду из одежды.
   - Постой, повелитель! - прервал его вдруг гвардеец. - Слышишь ли ты?
   Адилхан замер. Все тот же звон капели раздавался под сводами пещеры.
   - Ничего не слышу...
   - Тише! Вот опять!
   На этот раз и падишах уловил слабый  отголосок  не  то  зова,  не  то
просто стона, доносившегося откуда-то издалека. У Адилхана не оставалось
сомнений - в глубине пещеры был человек.
   - Это Вайле! - вскричал падишах. - О, Аллах! Я знал,  что  мы  найдем
ее!
   Стон снова повторился.
   - По-моему, это там, впереди, - сказал Пулат.
   - Пошли, пошли скорей! - заторопился Адилхан.
   Он уже забыл о купании в ледяном озере и был готов повторить его  еще
много раз, лишь бы поскорее найти Вайле.
   Но не так-то просто было спешить в полной темноте. И Адилхан, и Пулат
поминутно падали, соскальзывали в  ямы,  заполненные  щебнем  и  грязью,
рискуя однажды попасть в какой-нибудь действительно глубокий провал.
   - Вайле, я здесь! - взревывал время от времени падишах так,  что  эхо
разносилось по всему подземелью. - Держись, девочка! Мы идем на помощь!
   Чаще всего его крик оставался без ответа, но