а. Что случилось с моим ключом? Дональд Шимода
был где-то за горизонтом, по крайней мере милях в
шестидесяти отсюда. Я поднял эту штуку, повертел ее в руках
и осмотрел со всех сторон, чувствуя себя доисторической
обезьяной, которая никак не может понять, как это у нее
перед глазами крутится колесо. Но как-то это можно же было
об'яснить.
   В конечном итоге я сдался, положил ключ в чехол с
инструментами и развел костер, чтобы испечь оладьи. Спешить
было некуда. Если бы я захотел, я смог бы остаться здесь на
целый день.
   Оладьи с одной стороны уже поджарились, и их пора было
переворачивать, когда я услышал в небе какой-то звук.
   Этот звук никак не мог быть звуком самолета Шимоды,
никто не смог бы отыскать меня на этом поле среди миллионов
других полей среднего запада, но я знал, что это летит он. Я
принялся насвистывать какой-то мотивчик, поглядывая то на
оладьи, то на небо и думая о том, что бы такое поспокойнее
ему сказать, когда он приземлится.
   Это действительно был трэвел эйр, он пролетел низко над
флитом, поднялся в пижонском развороте, скользнул вниз и
приземлился на скорости 60 миль в час, как и подобает
добропорядочному трэвел эйру. Он подрулил и выключил мотор.
Я молчал. Помахал рукой, но не сказал ни слова. Я продолжал
посвистывать.
   Он вылез из кабины и подошел к костру.
   - Привет, Ричард.
   - Ты опоздал, - сказал я, - мои оладьи почти сгорели.
   - Извини.
   Я протянул ему чашку воды из ручья, жестяную миску с
половиной оладьев и немного маргарина.
   - Чем кончилось все дело? - спросил я.
   - Все о'кэй, - ответил он с мгновенной полуулыбкой, - я
все-таки спас свою жизнь.
   - Я сомневался в том, что у тебя это получится.
   Некоторое время он молча ел оладьи.
   - Ты знаешь, - в конце концов сказал он, глядя в свою
тарелку, - все-таки это порядочная гадость.
   - Тебя никто не заставляет есть мои оладьи, - рассердился
я. - почему все их ненавидят? П_о_ч_е_м_у
н_и_к_т_о н е л ю б и т м_о_и о_л_а_д_ь_и? Почему, о мой
просвещенный учитель?
   - Что ж, - улыбнулся он, - я скажу тебе то, что мог бы
сейчас сказать тебе сам господь бог: ты веришь в то, что они
вкусные, и поэтому они тебе нравятся. Попробуй с'есть их,
отбросив свою глубокую веру в их прекрасные вкусовые
качества, и они покажутся тебе чем-то вроде... Пожара...
После наводнения на мельнице, тебе не кажется? А траву в
них, я полагаю, ты положил специально?
   - Прошу прощения, она попала туда случайно. Но разве
оладьи сами по себе - не трава и подгоревшие места - сами-то
оладьи - разве они...
   - Ужасные, - сказал он, возвращая нетронутыми все,
кроме самой первой. - уж лучше я останусь голодным. А
персиков у тебя не осталось?
   - Остались, там, в коробке.
   Как он отыскал меня в этом поле? Двадцативосьмифутовый
самолет в десяти тысячах миль прерий - это не такая уж
простая мишень, особенно если лететь против солнца. Но я дал
себе зарок не спрашивать его об этом. Если ему захочется, он
скажет сам.
   - Как ты меня отыскал? - спросил я его. - ведь я мог
приземлиться где угодно.
   Он открыл банку и ел персики с ножа... Непростой трюк.
   - Одинаковых людей всегда тянет друг к другу, - пробормотал
он, уронив ломтик персика.
   - О?
   - Космический закон.
   - О.
   Я доел оладьи и выскоблил сковородку песком из ручья.
Все-таки это были вкусные оладьи.
   - Может быть, ты все-таки об'яснишь, как это ты меня
вычислил? Ты имел в виду, что наши самолеты похожи?
   - Мы, чудотворцы, должны держаться вместе, - сказал он.
   Эта фраза и то, как он ее произнес, была одновременно и
доброй и пугающей.
   - Ах... Дон... Что касается твоего последнего
замечания, может быть, ты пояснишь, что значит "мы,
чудотворцы"?
   - Судя по ключу, лежащему на чехле, я могу предположить,
что сегодня утром ты практиковался в левитации. Разве
я не прав?
   - Ничем я не занимался! Я проснулся... Эта штука сама
меня разбудила!
   О! С_а_м_а п_о с_е_б_е, - смеялся он надо мной.
   - Да. С_а_м_а п_о с_е_б_е.
   - Ричард, в чудесах ты разбираешься не более, чем в
приготовлении оладьев.
   В ответ на это я промолчал, просто поудобнее растянулся
на своем одеяле. Если он хотел сказать что-нибудь еще, он
мог сделать это, когда ему только заблагорассудится.
   - Некоторые из нас начинают постигать это подсознательно.
Наш просыпающийся разум отказывается принимать это,
поэтому мы творим чудеса во сне, - он смотрел на небо, на
первые появившиеся облака.
   - Не будь нетерпелив, Ричард. Все мы находимся на пути к
дальнейшим знаниям. Теперь они придут к тебе намного
быстрее, и ты станешь старым мудрым духовным маэстро раньше,
чем сам об этом догадаешься.
   - Что значит: "раньше, чем я об этом догадаюсь"? Я
вообще ничего не хочу об этом знать.
   - Ты ничего не хочешь знать?
   - Нет, я хочу знать, почему существует мир, как он
устроен и почему я в нем живу и где я буду жить потом... Это
я хочу знать. Ну, скажем, как летать без самолета, если мне
это понадобится...
   - Прошу прощения.
   - За что?
   - Так дело не пойдет. Если ты узнаешь, как устроен мир
и как он существует, ты автоматически начнешь творить
чудеса, вернее, то, что другие будут называть чудесами. Но
на самом-то деле в них нет ничего чудесного. Научись тому,
что умеет делать фокусник, и все волшебство фокусов
пропадет, - он опустил взгляд вниз. - ты такой же, как все.
Ты уже все знаешь, просто ты это еще не осознал.
   - Я что-то не припомню, - сказал я, - чтобы ты
спрашивал у меня, хочу ли я всему этому научиться. Тому, что
собирает вокруг тебя толпу, тому, что сделало всю твою жизнь
несчастной. Что-то я об этом запамятовал.
   Как только я произнес эти слова, я подумал, что он
скажет, что я вспомню об этом позже, и что в этом он будет
прав.
   Он лежал на траве.
   - Послушай, не нужно беспокоиться о толпах. Они и
пальцем тебя не тронут, пока ты сам этого не захочешь.
Запомни, ты - волшебник: бах! - ты невидим и проходишь
сквозь запертые двери.
   - Но толпа в Трое все-таки тебя достала.
   - А разве я говорил, что мне этого не хотелось? Я
позволил им это сделать. Мне это понравилось. Во всех нас
есть немного честолюбия, иначе мы никогда не стали бы
учителями.
   - Но разве ты все это не бросил? Я же читал...
   - Судя по тому, как все это происходило, я начал
превращаться в одного-и-единственного-мессию-на-полномрабочем-не,
а эта работа не по мне. Но, понимаешь, я не мог
разучиться тому, что я узнал во всех своих предыдущих
жизнях.
   Я сорвал травинку и закрыл глаза.
   - Послушай, Дональд, что ты пытаешься мне об'яснить?
Почему бы тебе прямо не сказать мне, что, собственно,
происходит?
   После долгого молчания он сказал:
   - А, может быть, ты мне это скажешь? Ты будешь
рассказывать мне то, что я пытаюсь тебе об'яснить, а если ты
ошибешься, я тебя поправлю.
   С минуту я размышлял, а затем решил его удивить.
   - О'кэй, я тебе скажу.
   Я помолчал некоторое время, чтобы посмотреть, как он
будет реагировать, если мой ответ заставит себя ждать.
Солнце взошло уже достаточно высоко, потеплело. Где-то на
невидимом отсюда поле какой-то фермер, ранняя пташка, начал
обрабатывать свое кукурузное поле трактором.
   - О'кэй, я тебе скажу. Во-первых, то, что я увидел тебя
на поле в Феррисе, не было простым совпадением, верно?
   Он лежал тихо, не говоря ни слова.
   - Во-вторых, мы с тобой когда-то заключили мистический
договор, о котором я забыл, а ты нет.
   Лишь тарахтение мотора было слышно в мягком шелесте
ветра.
   Что-то внутри меня подсказывало мне, что то, что я
говорю, не вымысел. Я говорил правду.
   - Я бы сказал, что мы уже встречались три или четыре
тысячи лет назад, может быть чуть раньше или чуть позже. Нам
с тобой нравятся одни и те же приключения; возможно, мы
ненавидим одних и тех же разрушителей, учимся с одинаковой
радостью и одинаково быстро. Но у тебя память лучше. Когда
ты сказал: "одинаковых людей всегда тянет друг к другу", ты
подразумевал под этим нашу встречу.
   Я сорвал еще одну травинку.
   - Ну, как у меня выходит?
   - Я думал, что твоя речь затянется надолго, - сказал
он. - она, пожалуй, и затянется, но, я думаю, есть шанс, что
ты доберешься до истины. Продолжай.
   - Дальше я мог бы не продолжать, потому что ты уже
знаешь все, что знают другие люди. Но если бы я этого не
сказал, ты бы не знал, что я, как мне кажется, знаю, а без
этого я не смогу научиться тому, чему хочу, - я выкинул
травинку. - что тебе до всего этого, дон? Почему ты так
хлопочешь обо мне? Если человек так просвещен, как ты, то
все эти чудеса должны для него быть не больше, чем побочным
продуктом. Я тебе не нужен. В этом мире тебе вообще ничего
не нужно.
   Я повернулся и посмотрел на него. Он лежал с закрытыми
глазами.
   - Как бензин для трэвел эйра? - спросил он.
   - Вот именно, - ответил я. - и поэтому в этом мире тебе
все наскучило... Для тебя не существует приключений, потому
что ничто на свете не может причинить тебе вреда.
Единственная твоя проблема заключается в том, что у тебя нет
проблемы.
   Я подумал о том, что у нас происходит жуткий
разговорчик.
   - Здесь ты ошибаешься, - отозвался он. - а теперь
скажи, почему я бросил работу... Ты знаешь, почему я бросил
быть мессией?
   - Ты говорил, что из-за толп. Из-за того, что они ждали
от тебя только чудес.
   - Да, но это не главное. Толпофобия - это твоя проблема,
но не моя. Меня утомили не толпы сами по себе, а то, что им
было наплевать на все, что я им говорил. Я мог бы пешком
перейти океан из Нью-Йорка в Лондон, я мог бы делать из
воздуха золотые монеты, а им все равно было бы наплевать на
мои слова.
   Когда он говорил это, он выглядел одиноко, как никто
другой. Ему не нужны были ни пища, ни кров, ни деньги, ни
слава. Он жаждал рассказать всем о том, что знал, но никто
не хотел его даже выслушать.
   Я нахмурился, чтобы не заплакать.
   - Что же, ты спросил, я ответил, - сказал я. - если
твое счастье зависит от того, как поступают другие, то,
пожалуй, у тебя действительно есть проблемы.
   Он мотнул головой, и глаза его вспыхнули, как будто я
ударил его гаечным ключом. Я вдруг подумал, что с моей
стороны было бы глупо сердить этого парня. Если в человека
ударит молния, он обуглится очень быстро.
   Он улыбнулся своей полуулыбкой.
   - Знаешь, Ричард, - медленно сказал он, - ты... Ты
прав!
   Он продолжал сидеть тихо, будто приходя от моих слов в
транс. Не замечая этого, я продолжал говорить о том, как мы
встретились и чему нам всем нужно научиться; все эти идеи
проносились сквозь мой мозг, как утренние кометы и дневные
метеоры. Он очень спокойно лежал в траве, не шевелясь, не
произнося ни слова. К полудню я нарисовал перед ним
законченную картину вселенной и всех ее составных частей....
   - И это только начало, Дон, можно еще так много
сказать! Как я все это узнал? Как это вышло?
   Он не отвечал.
   - Если ты хочешь, чтобы я сам ответил на свой вопрос,
то я должен признаться, что не знаю, как это сделать. Почему
сейчас я мог рассказать тебе об этом, ведь раньше подобные
вещи мне и в голову не приходили? Что со мной случилось?
   Никакого ответа.
   - Дон, пожалуйста, ответь мне.
   Он не сказал ни слова. Я нарисовал перед ним панораму
жизни, а он, мой мессия, как будто услышав в моих случайно
оброненных словах о его счастье все, что он хотел, заснул
крепким сном.

   7.

   Суббота, 6 утра, я еще сплю, и вдруг - б_у_м!!!
Страшный шум, внезапный и мощный, как взрыв какой-то
симфонии, мгновенный многоголосый хор, слова на латыни,
скрипки, литавры и трубы, способные разбудить мертвого. Земля
содрогалась. Флит раскачивался на колесах, я выскочил из-под
одеяла как кошка, которую ударили током в 400 вольт; волосы
на моей голове стояли дыбом, как восклицательные знаки.
   В небе холодным пламенем разгорался закат, дикий узор
облаков казался живым, но вся эта красота меркнула в
сравнении с динамитом ужасного крещендо.
   - П_р_е_к_р_а_т_и! П_р_е_к_р_а_т_и! В_ы_к_л_ю_ч_и
м_у_з_ы_к_у! У_б_е_р_и э_т_о!
   Шимода кричал так яростно, что его голос перекрывал
весь этот ужасный грохот, и вдруг шум пропал, лишь только
эхо продолжало катиться вдаль... Затем оно превратилось в
святую и нежную песню, тихую, как ветерок, как Бетховен во
сне.
   Это не произвело на него никакого впечатления.
   - С_л_у_ш_а_й, я ж_е с_к_а_з_а_л: п_р_е_к_р_а_т_и!
   Музыка замерла.
   - Уф! - вздохнул он.
   Я уставился на него.
   - Для всего на свете есть свое время и свое место, не
так ли, - сказал он.
   - Время и место... В каком смысле?
   - Немножко небесной музыки в уединении собственного
мозга, это совсем неплохо, ну, может быть, даже вслух, по
особым случаям, но начинать с этого утро, да еще так
громко... Зачем ты это сделал?
   - Зачем я это сделал? Дон, да я спал мертвым сном...
Что ты этим хочешь сказать:" я сделал"?
   Он покачал головой, беспомощно пожал плечами, фыркнул и
залез обратно под крыло в свой спальный мешок. Его книга
лежала в траве, там, куда я ее вчера уронил, переплетом
вверх. Я бережно открыл ее и прочитал:
   "Отстаивайте
   Свою ограниченность,
   И будьте уверены в том,
   Что она при вас
   Останется."

   В те времена я многое не понимал в мессиях.

   8.

   В понедельник, покатав несколько пассажиров в Хэммонде,
штат Висконсин, мы закончили работу рано, пообедали в городе
и отправились назад к самолетам.
   - Дон, я могу допустить, что эта жизнь может быть
интересной, или скучной, или такой, какой мы сами захотим ее
сделать. Но даже в свои лучшие времена я никак не мог
понять, почему мы находимся здесь в первом лице. Об'ясни мне
это.
   Мы проходили мимо лавки скобяных изделий (закрытой) и
кинотеатра (открытого, шел фильм "Батч Кэссиди и Сандэнс
Кид"), и вместо того, чтобы ответить мне, он остановился.
   - У тебя есть с собой деньги?
   - Куча. А в чем дело?
   - Давай сходим в кино, - сказал он. - ты купишь билеты?
   - Я не знаю, Дон. Ты сходи. Я лучше вернусь к
самолетам. Не люблю оставлять их надолго.
   Почему ему вдруг понадобилось идти в кино?
   - С самолетами все о'кэй. Давай сходим в кино.
   - Но фильм уже начался.
   - Значит, мы будем смотреть его не с начала.
   Он уже покупал билеты. Я вслед за ним вошел в темный
зал, и мы сели в последнем ряду. В темноте вокруг нас сидело
человек пятьдесят.
   Через некоторое время картина, которую я всегда считал
классической, захватила меня, и я забыл, зачем мы сюда
пришли. Я смотрел "Сандэнс" уже в третий раз, время в
кинотеатре закружилось и растянулось, как это всегда бывает
на хороших фильмах. Некоторое время я смотрел картину "по
техническим причинам"... Как снималась каждая сцена, как она
связана с предыдущей, почему она вмонтирована в фильм именно
сейчас, а не позже. Я пытался смотреть ее именно с этой
точки зрения, но постепенно сюжет меня захватил.
   В тот момент, когда Батча и Сандэнса окружила целая
боливийская армия, уже совсем близко к концу, Шимода тронул
меня за плечо, продолжая смотреть на экран; я наклонился к
нему. У меня было только одно желание: чтобы он сказал мне
то, что хотел сказать, дождавшись конца фильма.
   - Ричард?
   - Ага.
   - Почему ты здесь?
   - Это хороший фильм, Дон, тише!
   Батч и Сандэнс, оба залитые кровью, говорили о том,
почему им надо отплывать в Австралию.
   - Чем он хорош?
   - Он мне нравится. Ш-ш-ш. Я тебе потом скажу.
   - Отвлекись, Ричард, проснись. Это же иллюзия.
   Он меня раздражал.
   - Дон, до конца осталось всего несколько минут, давай
поговорим потом, дай мне спокойно досмотреть фильм, о'кэй?
   Он шептал напряженно, драматично:
   - Ричард, п о ч е м у т ы з д е с ь?
   - Послушай, я здесь потому, что ты сам меня пригласил, - я
отвернулся от него, пытаясь все-таки досмотреть конец.
   - Тебя никто не заставлял сюда идти, ты бы мог
ответить: "нет, спасибо".
   - М н е н р а в и т с я ф и л ь м, - человек,
сидящий перед нами, на секунду обернулся, - да, мне нравится
фильм, Дон, а что в этом плохого?
   - Ничего, - ответил он, и до конца фильма не произнес
больше ни слова.
   Выйдя из кинотеатра, мы пошли через площадку с
подержанными тракторами назад к нашему полю. В небе
потемнело, собирался дождь.
   Я думал о его странном поведении там, в кино.
   - Ты все делаешь по какой-нибудь причине, Дон?
   - Иногда.
   - Но причем тут фильм? Почему ты вдруг захотел
посмотреть "Сандэнс"?
   - Ты задал вопрос.
   - Да. А у тебя есть ответ?
   - Это и был мой ответ. Мы пошли в кино, потому что ты
задал вопрос. Фильм был ответом на него.
   Я знал, что он смеется надо мной.
   - А какой я задал вопрос?
   Последовала долгая мучительная пауза.
   - Ты спросил, Ричард: "почему даже в свои лучшие
времена я не мог понять, почему мы здесь?"
   Теперь я вспомнил.
   - И фильм был ответом мне?
   - Да.
   - О.
   - Ты не понимаешь, - сказал он.
   - Нет.
   - Это был хороший фильм, - стал об'яснять он, - но даже
лучший в мире фильм все равно остается иллюзией, разве не
так? Изображения даже не двигаются, просто создается
впечатление движения. Изменение света создает ощущение
движения на плоском экране, висящем в темноте.
   - Ну да, - я, кажется, начинал понимать.
   - Другие люди, какие угодно, которые идут в кино,
почему они это делают, если фильм - это всего лишь иллюзия?
   - Ну, это развлечение.
   - Правильно, удовольствие. Раз.
   - Можно узнать что-то новое для себя.
   - Хорошо. Несомненно. Познание. Два.
   - Фантазия, бегство от действительности.
   - Это тоже удовольствие. Раз.
   - Технические причины. Посмотреть, как фильм сделан.
   - Познание. Два.
   - Ну, чтобы нескучно провести время.
   - Бегство от действительности, ты уже это говорил.
   - За компанию, чтобы побыть с друзьями.
   - Это причина, чтобы пойти в кино, но не чтобы смотреть
фильм. Тем не менее, это опять-таки удовольствие. Раз.
   Что бы я ни говорил, причин смотреть фильм было только
две. Люди ходят в кино или ради удовольствия, или для того,
чтобы узнать что-то новое, или по тому и по другому сразу.
   - А фильм похож на жизнь, дон, верно?
   - Да.
   - Только почему люди выбирают себе плохие жизни, фильмы
ужасов?
   - Они не только идут на фильмы ужасов, чтобы получить
удовольствие, они заранее знают, что это будет фильм ужасов.
   - Но почему?
   - Тебе нравятся фильмы ужасов?
   - Нет.
   - Ты их когда-нибудь смотришь?
   - Нет.
   - Но есть же люди, которые тратят кучу времени и денег,
чтобы посмотреть фильмы ужасов и мелодрамы, которые другим
кажутся скучными и занудными.
   - Да, есть.
   - Тебя никто не заставляет смотреть их фильмы, а их - твои.
Это называется "свобода".
   - Но почему людям нравится, когда им страшно или
скучно?
   - Потому что они считают, что заслуживают это, потому
что ужасы пугают кого-то другого, или им нравится
возбуждение, которое дает им страх, или они уверены в том,
что фильм просто обязан быть занудным. Ты можешь себе
представить, что множеству людей по причинам, кажущимся им
очень важными, нравится верить в то, что они беспомощны в
своих фильмах?
   - Нет, не могу.
   - Пока ты этого не поймешь, ты будешь удивляться тому,
что на свете существуют несчастные люди. Они несчастны
только потому, что сами для себя это выбрали, и ты знаешь.
Ричард, это в порядке вещей.
   - Хм...
   - Мы - играющие, забавляющиеся дети вселенной. Мы можем
умереть или причинить себе боль не больше, чем это могут
сделать иллюзии на экране. Но мы можем поверить в то, что
нам больно, мы можем представить себе эту боль во всех
мучительных деталях. Мы можем поверить в то, что мы жертвы,
в то, что мы убиваем, в то, что нас убивают, в то, что нас
окружают удача и неудача.
   - На протяжении многих жизней?
   - Сколько ты смотрел фильмов?
   - О.
   - Фильмы о жизни на этой планете, о жизни на других
планетах, все, в чем присутствуют пространство и время, - все
это фильмы, и все это иллюзии, - сказал он. - но от этих
иллюзий мы можем по