ь  часов  вдвоем с
инструктором,  после  тех  тридцати  шести  уроков  и после  своего  первого
самостоятельного  полета  на  Мотыльке, выйдя из кабины,  улыбнулся и  сразу
подписался на продление летного времени. И  это все, что мы увидели бы, если
бы мы стояли и наблюдали за ним в ту среду в конце июля 1931 г. на аэродроме
Маршалла.
     Но так  уж, на самом деле, его не тронул его первый  самостоятельный /.
+%b? Чтобы выяснить это, нам нужно покинуть аэродром.
     "На полпути домой я спросил себя высокомерным тоном, который так  часто
применялся по отношению ко мне:
     "Вы уже летали самостоятельно? "
     "Да".
     "Летали самостоятельно? "
     "Да! "
     "Летали самостоятельно? "
     "ДА! "
     Звучит знакомо? Вспомните, когда вы учились летать, как вы, возвращаясь
в своей машине домой после каждого урока, испытывали снисходительную жалость
ко всем другим водителям, крепко привязанным к своим маленьким автомобилям и
маленьким шоссе? "Кто из вас только что заглянул за горизонт и только десять
минут назад выиграл суровую битву с боковым ветром на узкой взлетной полосе?
Никто, вы говорите? Бедные люди: А Я СДЕЛАЛ ЭТО",  - и, потянув на себя руль
своего автомобиля, вы могли бы почувствовать, как легко он почти что полетел
на колесах.
     Если вы не забыли то время, значит вы нашли бы друга в Дэвиде Гарнетте,
а  встретиться  с  ним  можно где-то  за доллар  в одном  из букинистических
магазинов.  Тысячи   томов  написаны  об  авиации,  но  мы  не   приобретаем
автоматически,  в лице  их  авторов  тысячи  преданных и особых  друзей. Тот
редкий  писатель,  который  появляется на страницах живьем, добивается этого
благодаря  тому, что отдает себя,  описывая смысл не  только  тех  событий и
вещей, которые с ним происходили. Писателей, описывающих полет и преуспевших
в  этом, можно встретить  вместе, особо стоящих на чьей-  то личной  книжной
полке. Уйма книг о полетах осталась после Второй Мировой войны, но почти все
они переполнены фактами  и волнующим  приключением,  и  автор уклоняется  от
смысла этих фактов и  от того,  что стоит за этим  приключением. Вероятно он
побоялся быть принятым за эгоиста, - вероятно, он забыл о том, что каждый из
нас в момент достижения  заветной цели становится символом всего страждущего
человечества. В такой момент "Я" не означает эгоцентрическую персону  Дэвида
Гарнетта,  а подразумевает  всех нас, кто  любил, и  желал, и боролся, чтобы
узнать, и кто в конце концов один пролетел на нашем Мотыльке.
     Есть что-то  и в  сочетании факта и смысла, и чистой честности, что-то,
что позволяет книге существовать, что помещает нас в эту кабину на радость и
горе,  направляя  нас  навстречу  судьбе.  И  если  ты шагаешь  с  человеком
навстречу этой судьбе по  одной тропе, существует вероятность, что он станет
твоим другом.
     За пределами Второй Мировой войны. Например, мы знакомимся с пилотом по
имени  Берт Стайлз в книге, которую он назвал  "Серенада для Большой Птицы".
Большая Птица - это  Летающая Крепость Боинг В-17, выполняющий боевые вылеты
из  Англии  на  территорию  Франции и  Германии. Во время  полета  с  Бертом
Стайлзом мы  смертельно устаем от  войны и от восьми  часов в день  на своем
законном месте  сидения  и  борьбы с  самолетом  и  бездействия, когда с ним
борется командир  корабля.  В нашей маске  исчезает  кислород,  приближается
зенитная  артиллерия,  вся черная  и  желтая  и  молчаливая, мессершмитты  с
черными крестами и фоккеры прокатываются сквозь нас в лобовых атаках, желтый
огонь  сверкает  из  их  носовых  орудий, шквалы  осколков  обрушиваются  на
самолет, стрельба  продолжается, и вся  Почетная Эскадрилья  в  своем полном
составе  внезапно  появляется  из  воздуха  с  мощным  шквалом  выстрелов  и
оранжевого  пламени  из правого  крыла. Рукоятки  огня  на  себя -  и Канал,
наконец-то прекрасный Канал, и сразу же посадка на родную землю. И жуешь, не
ощущал вкуса, и  лежишь,  как мешок,  без сна, и сразу  же лейтенант  Порада
резко бросает в просвет: "Пошли", завтрак  в два тридцать, пятиминутка в три
тридцать,  заводим  моторы,  взлет  и опять мы на своих  законных  местах, и
кислород  исчезает  в наших масках, приближается  зенитная  артиллерия,  вся
черная и желтая и молчаливая, мессершмитты с черными крестами и фокке-вульфы
прокатываются  сквозь нас в лобовых  атаках, желтый  огонь  сверкает  из  их
носовых орудий:
     В полетах со Стайлзом  славы  нет, и бомбежка не  является полетом. Это
грязная тяжкая работа, которая должна быть сделана.
     Много времени потребовалось, прежде чем я составил свое мнение о войне.
Я американец. Мне повезло родиться  у подножий гор Колорадо. Но однажды  мне
бы хотелось иметь право сказать, что я живу в этом мире, и да будет так.
     "Если я переживу  это,  мне нужно заняться своим делом и узнать кое-что
об экономике и людях, и вещах: В конце концов  имеют значение  только  люди.
Каждая  земля  дорога кому-то,  и она всегда  стоит того,  чтобы этот кто-то
дрался за нее. Поэтому не земля, а люди много значат. По моему, война именно
об этом. За эти пределы я не могу уйти далеко".
     После   своего   боевого   путешествия   на  бомбардировщиках,   Стайлз
добровольно совершал боевые вылеты на Р-51. В 1944  году  21  ноября  он был
сбит во время сопровождения боевого вылета в Гановер. Он погиб в возрасте 23
лет.
     Но Берт  Стайлз не умер,  поскольку  у него  был шанс создать несколько
чернильных образцов на  двухстах  бумажных страницах, и создав это, он  стал
голосом  внутри  нас и  нашим внутренним зрением  для  того, чтобы  мы могли
смотреть и удивляться, и откровенно говорить о его жизни, а потому и о нашей
собственной.
     В  то  время, тридцать  лет назад, самая  важная  часть  Берта  Стайлза
заключалась в  желании  засесть за лист бумаги  недалеко от взлетной  полосы
Восьмой Эскадрильи  Военно-Воздушных Сил, и  сейчас,  в  эту минуту,  эта же
самая бумага перед  нами  -  мы можем  потрогать  ее, познакомиться  с ней и
заглянуть внутрь. Эта  важная  часть и  есть то,  что делает любого человека
тем, что он есть и значит.
     Чтобы лично побеседовать  с Антуаном де Сент-Экзюпери, нам пришлось бы,
например, всматриваться в постоянно висящее над его головой облако дыма. Нам
пришлось бы  выслушивать и  беспокоиться о  его  воображаемых болезнях.  Нам
пришлось бы стоять в аэропорту  и  задавать себе вопрос:  не  забудет  ли он
сегодня снизить скорость при посадке?
     Но как только различные поводы не писать бывали исчерпаны, и как только
Сент-Экзюпери отыскивал свой  чернильный  колодец в комнатном хаосе, и когда
ручка прикасалась  к бумаге,  он  выпускал  из плена  самые  трогательные  и
чудесные мысли  о  полете  и человеке из  когда-либо написанных.  Нашлось бы
немного  таких  пилотов,  которые,  читая его  мысль, не могли  бы кивнуть и
сказать "это правда", и которые не могли бы назвать его другом.
     "Берегись этого  ручейка (говорил Гилламет), он проходит по всему полю.
Пометь его на своей карте". А, я должен был помнить ту змею в траве недалеко
от Мортрил! Простираясь во всю длину среди зеленого рая  запасной посадочной
площадки, она  лежала  в  ожидании  меня  на расстоянии  тысячи миль от того
места, где я сел. При случае она превратила бы меня в пылающие канделябры. А
те  храбрые  тридцать овец, пасущихся на склоне  холма, были готовы обвинить
меня.
     Ты  думаешь,  что  луг пустой, и вдруг - бац!  В твоих колесах тридцать
баранов. Удивленная  улыбка, и это все, что  я мог  прочитать  в лице  такой
жестокой опасности.
     Среди самых лучших писателей, описывающих полеты,  мы ожидаем встретить
очень высокопарных и выражающих свою  мысль на бумаге весьма сложным слогом.
Но это не так: на самом деле, чем выше мастерство писателя и чем ближе он  к
нам как друг,  тем  проще и яснее мысль, которую он сообщает. И странно, это
сообщение  мы не запоминаем,  мы  находим в нем то, что  нам  было  известно
всегда.
     В  Маленьком Принце Сент-Экзюпери  раскрывает  идею  той особой дружбы,
которая  может  возникнуть  между  пилотами  самолета  и  другими  пилотами,
пишущими о полетах.
     "Вот  мой секрет,  -  сказал  лис маленькому  принцу,  - очень  простой
секрет: только сердцем можно видеть вещи правильно: главное невидимо глазу".
     "Главное -  невидимо  глазу",  - повторил Маленький  Принц, так что он,
конечно же, запомнит это.  Сент-Экзюпери пишет о тебе  и обо мне, о тех, кто
точно  так  же  как  и он,  оказались втянутыми  в полет, и мы ищем таких же
друзей в его пределах. Не рассмотрев это невидимое, не распознав, что  у нас
больше  общего с  Сент-Экзюпери  и Дэвидом  Гарнеттом,  и Бертом Стайлзом, и
Ричардом  Хиллари, и Эрнестом Ганном, чем  с  нашим соседом, мы оставляем их
неприрученными, и тогда они для нас друзья не больше, чем тысячи неизвестных
лиц. Но как только мы поймем, что  это реальный человек, который  взялся  за
перо, это человек, который посвятил  полету всю свою жизнь, - каждый  из них
становится для нас единственным во всем мире. Главное в них и в нас невидимо
глазу. Мы является другом  человеку не потому, что у него каштановые волосы,
или голубые  глаза,  или шрам на  подбородке после  старой авиакатастрофы, а
потому, что у него те  же мечты, он любит то же добро и ненавидит то же зло.
Потому что он любит слушать тикающий звук мотора теплым спокойным утром.
     Голые факты бессмысленны.
     ФАКТ:  Человек,  носивший  униформу   командира   Французских   Военно-
Воздушных Сил, имя которого Сент-Экзюпери,  в своем бортовом журнале записал
семь тысяч часов  летного времени и не  вернулся из разведывательного полета
над своей родной землей.
     ФАКТ: Офицер разведки Люфтваффе Герман Корт вечером 31  июля 1944 года,
в  тот  вечер,  когда   самолет  Сент-Экзюпери  был  единственным  пропавшим
самолетом,  повторяет  сообщение:  "Доклад  по  телефону:  гибель  самолета-
разведчика, который горящим упал в море. "
     ФАКТ: Библиотека  Германа Корта в Аикс-ля Чапель  с ее  почетной полкой
для книг Сент-Экзюпери была разрушена во время бомбежки Союзной Авиацией.
     ФАКТ: Ничто  из  этого не разрушило  Сент-Экзюпери. Нет ни пули  в  его
моторе,  ни  пламени  в кабине, ни  бомбы, разрывающей  его книги в  клочки,
потому что настоящий Сент-Экзюпери,  настоящий Дэвид Гарнетт, настоящий Берт
Стайлз -  это  не плоть, и  все  они - не бумага.  Они  - это особый  способ
мышления,  возможно, очень похожий на наш собственный, но в то же время, как
лис нашего принца, единственный во всем мире.
     А смысл?
     Эти люди с их единственной реальной  и вечной частью живы сегодня. Если
мы отыщем их, мы можем наблюдать вместе с ними и смеяться с ними и учиться с
ними. Их бортовые журналы  переплавляются в наши, и  наш  полет и наша жизнь
становится богаче благодаря знакомству с ними.
     Эти люди могут умереть, только тогда, если о них совершенно забудут.
     Мы должны  сделать  для друзей то, что они сделали для нас - мы  должны
помочь  им жить. На тот случай, если вы могли и не встретить одного или двух
из них, окажите мне честь и позвольте представить некоторых из них.
     М-р Гарольд Пенроуз. "В небе без эхо" (Арно Пресс, Инк. )
     М-р  Ричард Хиллари. "Последний враг" (издавалась  также под  названием
"Падение в пространстве")
     Лейтенант  Джеймс  Левеллин  Рис. "Англия  - моя  деревня"  (Книги  для
библиотек, Инк. )
     Госпожа Молли Бернхайм "Мое небо" (Издательство Макмиллан Ко, Инк. )
     М-р Роальд Даль "Вверх к тебе".
     Мисс Дот Лимэн "Один-один".
     Сэр Франсиз Чичестер "В одиночку через Тасманово море".
     М-р Гилл Робб Вилсон "Мир авиатора".
     М-р Чальз А. Линдберг "Дух святого Люиса" (Сыновья Чарльза Скрибнера)
     Госпожа  Энн  Морроу  Линдберг  "Север  для  Востока"   (Харкорт  Брейс
Иованович. Инк. ).
     М-р Невил Шьют "За поворотом", "Радуга и  розы", "Пастораль" (Баллантин
Книга, инк. ).
     М-р Гай Мурчи "Песня неба" (компания Хугтон Мифолин)
     М-р К. Ганн "Полуденное пламя" (Баллантин Книга, инк. ) "Судьба-охотник
(Саймон & Шустер, инк. Балантин Книга, инк. )
     Господин Антуан де Сент-Экзюпери "Ветер, песок и звезды" (Харкорт Aрейс
Иованович, инк. ), "Маленький принц" (Харкорт Брейс Иованович, инк. ).
     Если книга в печати, издатель указан.  В остальных случаях посмотрите в
библиотеках или букинистических магазинах.





        "Свет в ящике для инструментов"

     То,  во  что  человек  верит,  по  мнению  философии,  становится   его
реальностью. Итак, я в течение многих  лет повторял снова  и снова:  "Я - не
механик".  Я  не  был механиком. Когда я  произнес:  "Я даже не  знаю, каким
концом отвертки забивают гвозди", я закрыл для себя целый мир света. Кто- то
другой должен был работать с моим самолетом, иначе я не мог бы летать.
     Затем случилось  так, что  я  приобрел  старый  биплан  со  старомодным
круглым двигателем  в  носовой части, и не нужно  было много  времени, чтобы
понять,  что   эта  машина  не  потерпит  того,   кто  ничего  не  знает  об
индивидуальности  стосемидесятипятисильного  "Мастера  вихря"  и  о  ремонте
деревянных нервюр и распорок.
     Вот так ко мне пришло самое необычайное событие в моей жизни. Я изменил
привычное мнение. Я стал изучать механику самолетов.
     То, что  кому-то другому  было известно давно, для меня было совершенно
новым  приключением.  Двигатель, например, разъединенный  и разбросанный  на
рабочей  скамье,  просто  коллекция  частей  странных форм,  - это  холодное
мертвое железо. И те же части, собранные  и закрепленные болтами  в холодном
мертвом  корпусе,   становятся  новым  существом,  законченной  скульптурой,
художественной формой, достойной любой галереи  на земле. И,  в  отличие  от
любой другой  скульптуры в  истории искусства, мертвый  двигатель и  мертвый
корпус  оживают при прикосновении руки  пилота, и  их жизнь сливается с  его
жизнью. Существуя порознь, железо, дерево, ткань и  человек прикованы цепями
к земле. Вместе они могут подняться в небо, осваивая места, где никто из них
до этого не был. Это было  удивительным откровением  для меня, так как я все
время считал, что механика - это куски металла и ворчливые проклятия.
     Все это я увидел в ангаре в момент, когда открыл глаза, как на выставке
в  музее,  когда  кто-то  включил  свет. Я  увидел  на  скамье  элегантность
полудюймовой  штепсельной  розетки,  спокойное  простое  изящество  гаечного
ключа,   чисто  вытертого   от  масла.  Как  студент-новичок  художественной
Академии, который в первый  же день увидел работы Винсента  Ван Гога, Огюста
Родена  и  Александра  Калдера,  так я вдруг увидел работу  фирмы "Снэп-Он и
Крафтсмен"  и  "Кресэнт  Тул  Компани",  молчаливо поблескивающую  на старых
стеллажах.
     Мастерство  инструментов  привело  к  мастерству  двигателей,  и  через
некоторое  время я стал понимать "Вихрь", думать о  нем как о живом  друге с
причудами и  фантазиями, а  не как о  таинственном мрачном незнакомце. Каким
это  было  открытием - узнать,  что происходит  внутри этой  серой  стальной
коробки за  крутящимся  всплеском лопастей винта  и резкими взрывами  рокота
мотора. Уже не было больше темно внутри этих цилиндров вокруг коленвала; там
был  свет  - я знал! Там происходило всасывание  воздуха, сжатие,  энергия и
разрежение.  Там  были  конструкции,  обеспечивающие   давление  масла   для
поддержания  валов,  крутящихся  с  высокой скоростью,  беззаботные  клапаны
забора воздуха и измученные клапаны выброса, мечущиеся вниз и вверх согласно
микросекундным графикам, проливая  и выпивая  свежий огонь.  Там был хрупкий
импеллер компрессора, отстукивающий семь раз  по кругу  при каждом  повороте
винта.  Стержни и поршни, кольца клапанов  и рычаги шатуна, все стало  иметь
смысл, совпадающей с  той же простой прямой  логикой  инструментов,  которые
крепили их на своих местах.
     Изучив  двигатели,  я перешел к  корпусу и узнал о  сварочных блоках  и
перегородках,  стрингерах  и  сшивании  ребер,  блоках и  свинцовых белилах,
мойке, сдвигах центров валов, боевом оснащении.



        "x x x"


     За спиной уже  годы полетов, и  все же это  был первый  день,  когда  я
увидел самолет, изучал и  наблюдал его.  Все эти  маленькие части, собранные
вместе, должны создать готовый  самолет - это  здорово!  Я терзался желанием
владеть целым  полем  самолетов, потому что они такие  симпатичные! Мне  они
были  нужны  для того,  чтобы  я  мог обходить и осматривать их  под  сотней
различных углов, при тысячном свете рассвета и сумерек.
     Я начал покупать свои  собственные  инструменты,  начал держать  их  на
своем рабочем  столе, чтобы иметь возможность смотреть и трогать их время от
времени.  Открытие, которое я сделал в механике полета, было совсем немалым.
В  ангаре я часами был поглощен самолетами Микеланджело, в цехах - изучением
ящиков с инструментами Ренуара.
     Самой высокой  формой  искусства был человек, управлявший собой и своим
самолетом во время полета, стремящийся к единению с настроем своей машины. Я
узнал благодаря безумно старому биплану, что для того, чтобы увидеть красоту
и  найти искусство, мне не нужно летать каждую минуту моей жизни. Мне  нужно
почувствовать гладкость металла  гаечного ключа в девять шестнадцатых дюйма,
походить по тихому ангару, просто открыть  глаза на чудесные  гайки и болты,
которые  были  так  близки  от  меня  на  протяжении долгого  времени. Такие
удивительные  и  чудесные создания  эти инструменты,  двигатели, самолеты  и
люди, когда включен свет!





        "Везде все о'кей"

     Часа  в два ночи  словно  кто-то взял стофунтовую шутиху, зажег фитиль,
запустил все это высоко в темноту над нами и нашими самолетами и удрал сломя
голову.
     Шар  динамитного  огня  вырвал нас из  сна, пули тяжелого  дождя градом
взрывались  на  наших  спальных  мешках,  черные  ветры  рвали  нас,  словно
одичавшие  звери.  Три наши самолета неистово подпрыгивали на туго натянутых
привязных тросах, бешено дергались, взбрыкивали и рвались кувырком  унестись
в ночь вместе с обезумевшим ветром.
     - Ухватись за стойку, Джо!
     - Что? -  Его голос относило ветром, он тонул  в дожде и грохоте грома.
Вспышки молний выхватывали его  застывшим,  того же цвета  десяти  миллионов
вольт,  что и  деревья,  несущиеся листья и  горизонтально  летящие дождевые
капли.
     - СТОЙКА! УХВАТИСЬ ЗА СТОЙКУ И ДЕРЖИСЬ!
     Он  всем телом  бросился на  крыло  в тот  момент, когда  буря начала с
треском обламывать ветви деревьев, -  мы с обеих  сторон удерживали самолет,
чтобы он не  утащил нас обоих под  крыльями и не  отправился  разгуливать по
всей долине.
     Джо Джиовенко, хиппующий подросток  из Хиксвилла, Лонг-Айленд,  из тени
Нью-Йорка, у которого общее  представление о грозах ограничивалось тем,  что
они  издают  отдаленные  глухие  раскаты в  летнее  время  где-то далеко  за
городом, сжимал, как удав, эту самую стойку, лицом к лицу сражаясь с ветром,
молниями и дождем, а  его спутанные темные  волосы  яростно клубились вокруг
лица и плеч.
     - СЛЫШЬ, МЭН! - орал  он за секунду до очередного динамитного взрыва, -
Я УЖЕ НАЧИНАЮ КОЕ-ЧТО СЕЧЬ В МЕТЕОРОЛОГИИ!
     Спустя полчаса гроза откатилась дальше и оставила нас в теплой и темной
тишине. Хотя мы видели небо, озаренное вспышками, и слышали рокот в горах на
востоке, и  с  опаской  оглядывались  на  запад,  ожидая новых молний, b(h(-
осталась с нами, и мы наконец вползли в потрепанные мокрые спальники. Хотя и
спали мы изрядно промокшими, среди нас шестерых, оказавшихся  там в ту ночь,
не  было никого, кто не  считал бы Увлекательное  Приключение-Перелет  Через
Страну  одним из  самых выдающихся  событий  в  своей  жизни. Но  отнюдь  не
попыткой  преодоления каких-то препятствий. Привело нас к этому  или привело
это  к  нам  то общее,  что было  свойственно  каждому  из нас и потому  нас
объединяло  -  интерес  к другим людям, обит