.  На  заводской  стоянке  в   ожидании  отправки
выстроились ряды ярко раскрашенных Янки. Прямо через стоянку  мне  навстречу
шел Бо Бивен. Белая рубашка и галстук были на месте, но все равно это был не
бизнесмен Фрэнк, а мой друг Бо. Местами на нем сохранилась Фрэнкова  маска -
отдельные кусочки  -  но лишь для пользы дела.  Человек, ранее отделенный от
неба стеной, был теперь на воле и в полной мере владел этим телом.
     - Может, узнаешь - не нужно ли доставить одну из этих машин  на Восток?
- поинтересовался я. - Могли бы с тобой слетать.
     - У  кого узнаю?  Можем  взять любой и лететь,  - сказал  он, ничуть не
изменившись в лице.
     Его офис назывался  теперь "Кабинет начальника отдела сбыта"  -  слегка
захламленное  помещение  с окном,  выходившим  в  цех.  На книжном  шкафу  -
ободранная и слегка помятая  модель F-100.  Кое-каких деталей  недостает, но
зато - гордое  устремление  прямо в потолочные небеса. Фотография на стене -
звено из двух Янки над пустыней Невады.
     - Знакомая картинка? - коротко спросил он.
     Не  знаю, что он имел  в виду - звено или пустыню. И то, и другое  было
знакомо мне и Бо; бизнесмен Фрэнк никогда не видел ни того, ни другого.
     Он провел меня  по заводу, свободно ориентируясь  в месте, где  вдыхают
жизнь в бесшовные спортивные Янки, подобно тому, как сам он вернулся к жизни
из тупика прижатого к земле тела.  Он говорил о том,  как  собирают Янки без
клепаных  швов,  о  прочности  сотовой  конструкции  кабины,  о  сложностях,
возникающих  при  проектировании  дюралевого  кроя,  об  особенностях  формы
штурвала. Деловой разговор о технических вопросах, с  той лишь разницей, что
делом его теперь были самолеты.
     - Ладно,  парень,  расскажи-ка мне лучше о себе,  каково  оно было -  в
последние десять лет?  - сказал я, расслабившись на сиденьи его машины, в то
время как он внимательно смотрел на дорогу по пути домой.
     - Я думал об этом. Первый год был очень тяжелым.  По дороге на работу я
смотрел на облака и думал о солнце - там, над ними. Было ужасно трудно.
     Он  вел машину  быстро,  делая резкие повороты  и не  отрывая  глаза от
дороги.
     - Да, в первый год было плохо. К концу второго года я почти научился об
этом  не  думать.  Но иногда,  краем  уха неожиданно  уловив звук  двигателя
пролетающего где-то над облаками самолета, я  не успевал  собраться, и мысль
все же  возникала. Или, бывало, летал по делам в Чикаго и сквозь иллюминатор
видел облака сверху - тоже все вспоминалось. И я думал:  "Да, было, часто  и
здорово,  просто  наслаждение,  такое  было  ощущение чистоты  и  все  такое
прочее". Но  потом  авиалайнер приземлялся, и были дела,  тяжелый день, а на
обратном пути я спал, и мысли больше не приходили.
     Мелькали деревья на обочине.
     -  Я  не был счастлив, работая в  той  компании. Она не  имела никакого
отношения к тому, что я знал и что было мне интересно. Мне  было  наплевать,
продадут они  новую  стиральную машину или нет,  уйдет  партия синтетической
резины   или  зависнет,  возьмут  вагон  капроновых  ведер  или   откажутся.
Совершенно наплевать.
     Мы остановились у его дома, окруженного подстриженными кустами за белым
штакетником,  на  Мэпл-стрит, Чэгрин Фоллс, штат Огайо. Прежде  чем выйти из
машины, он сказал:
     - Пойми меня правильно. Раньше о том, что там,  над сплошными облаками,
я думал  только тогда, когда  летал  в одиночестве.  Я видел солнце - такое,
какое ожидал увидеть. Все было здорово. Чистые  верхушки туч подо  мной, тех
самых, которые снизу кажутся грязными и мрачными. Но разные там  возвышенные
мысли о божественном - они ведь не приходили мне в голову, вот в чем дело.
     "Все было так просто: я вырывался  из туч и говорил про себя: "Я здесь,
Господи, и я вижу мир таким, каким видишь его Ты". А он отвечал: "Есть". Или
просто щелкал кнопкой микрофона, чтобы дать мне понять, что я услышан".
     "Меня  всегда поражала огромность и величие  того, что над облаками.  И
сам  факт, что я -  там, лечу в бескрайности этого простора, касаясь макушек
гигантских грозовых туч, а  люди на земле в это  время всего-навсего думают,
не открыть ли зонтик".
     "А тогда эти мысли то и дело преследовали меня по пути в офис".
     Мы  направились  к дому, а я все пытался вспомнить.  Нет,  никогда я не
слышал от него таких вещей, он ни разу не говорил об этом вслух.
     - Сейчас, -  сказал он  после ужина,  - очень  и  очень  немногие знают
"Американский  авиазавод".   Люди  либо  не  имеют  о  нем   понятия,   либо
отмахиваются,  говоря: "А-а-а,  это дело  гиблое, оно прогорит. А может, уже
прогорело. " И  это хорошо,  потому что тогда говорю  я: "Нет, это не гиблое
дело,  а "Американский авиазавод". На нас  работают профессионалы!.. " И все
такое  прочее. И они - действительно  профессионалы.  Это, кстати, еще одно,
что меня привлекало, когда я  бросил  эту работу со стиральными машинами - я
не  хотел  работать  с:,  ладно,  скажем  так,  я  хотел  работать  в  более
профессиональной организации.
     Мы  испытывали  Янки перед  тем,  как  отогнать его  в  Филадельфию.  Я
вспомнил слова Джейн Бивен, сказанные ею накануне:
     -  Я не  знаю  его, и  никогда  не узнаю. Но  когда Бо  перестал  иметь
отношение к  самолетам,  он стал  совсем другим. Его все  это  доставало, он
сделался вялым, он  все время тосковал. Он не говорил  о  своих чувствах, он
вообще не склонен переливать  из  пустого в порожнее. Но когда  он, наконец,
ушел оттуда, у него  был выбор - два замечательных  рабочих  места. Одно - в
крупной  сталелитейной компании. Это было  очень надежно, он до конца  жизни
мог бы там работать. Второе - работа  на "Американском авиазаводе".  Но  эта
фирма могла свернуть свою деятельность буквально на следующий день. И мы mb.
знали. Но после первого же собеседования все стало ясно.
     И она громко рассмеялась.
     -  Конечно, он не переставая  твердил, что сталелитейная компания - это
было бы просто  замечательно,  и гораздо надежнее:  Но я знала,  что все это
пустые слова: Мне все было ясно.
     Янки  выкатился  на  взлетную  полосу. Это был  один  из первых полетов
Бивена после многих лет на земле.
     - Давай, Бо, - сказал я, - твой самолет.
     Он  дал полный газ, вышел на осевую, и мы обнаружили, что в жаркий день
на  земляном  покрытии  с травой  полоса для  Янки  требуется  не  такая  уж
короткая. Мы оторвались от земли  после достаточно длинного разбега и полого
взмыли в воздух.
     Десять лет отсутствия практики. Это было очень  заметно, несмотря  даже
на  то, что  речь  шла о  человеке,  бывшем  некогда лучшим летчиком, чем  я
когда-либо надеялся стать. Он плохо чувствовал машину,  мысль его гналась за
самолетом вместо  того,  чтобы его опережать и маленький чувствительный Янки
то и дело скакал вверх-вниз в его несколько грубоватых руках.
     Но вот  что странно -  он был абсолютно  уверен в себе.  Он вел  машину
грубо и вполне отдавал себе в этом отчет, ум его едва поспевал за самолетом,
и  это он  тоже  знал, но  знал он также и то, что все это  - нормально, что
нужно просто снова привыкнуть к полету, и на  это  ему потребуется не так уж
много минут.
     Он  вел  Янки так,  как привык летать, как  летал на F-100D.  Изменение
курса не было  мягким плавным  виражом, принятым в гражданской авиации, но -
БАХ!  круто  опрокидываясь  на  крыло, машина  врезается  в  стену  воздуха,
поворачивает, а потом хлестко возвращается в горизонтальное положение.
     Я не  мог удержаться от смеха. Впервые я смог взглянуть  на мир глазами
другого человека, я увидел то, что было у  него в уме. Я видел не скользящий
со  скоростью  ста  двадцати пяти  миль в час крохотный  гражданский Янки со
стосильным двигателем  и  винтом с  постоянным шагом,  а  с  ревом несущиеся
вперед  пятнадцать тысяч  фунтов  массы  одноместного  дневного  истребителя
F-100D  с вырывающимся из сопла  пламенем  цвета алмаза, смазанную скоростью
землю внизу  и ручку управления в его руке, единственным волшебным движением
которой можно было заставить  весь  мир бешено  вращаться, или перевернуться
вверх тормашками, или вынудить небо потемнеть.
     Янки не возражал против такой игры,  ведь его система управления  очень
похожа на систему управления  сотки. Штурвал легкий и чувствительный,  как у
гоночной   Феррари,   прямо  так  и  хочется  крутить   на  полной  скорости
четырехвитковые бочки. Просто ради развлечения.
     Бо вновь открывал для себя когда-то так хорошо знакомое ему небо.
     - Купим ли мы когда-нибудь самолет? - сказала Джейн. - Надеюсь. Ведь он
должен летать. Я не могу объяснить, почему - он всегда держит свои мысли при
себе, никогда не знаешь, что у него на уме, но я думаю, он  просто чувствует
себя лучше, более живым,  что ли: Может  быть, это звучит банально, но когда
он может летать, жизнь имеет для него больше смысла.
     Для меня это звучало отнюдь не банально.
     Прищурившись, Бо вгляделся в горизонт:
     - Похоже, там есть разрыв в облачности. Над или под, что скажешь?
     - Ты летишь, тебе и решать.
     - Тогда - под.
     Он решил  так  просто  для  того,  чтобы был  повод  нырнуть вниз.  Как
большущая  летучая  мышь.  Янки  метнулся  к деревьям. Мысль Бо была  теперь
впереди самолета, он радовался  этому, но  улыбку,  конечно  же,  сдерживал.
Крылья машины вернулись в горизонтальное положение, и мы понеслись на восток
прямо над Пенсильванским шоссе.
     - Он  немного  опасается  дать  себе  волю и увязнуть по  самые  уши, -
предположила Джейн. -  Он  чуть-чуть  чересчур подозрителен для того,  чтобы
снова так  же полностью увлечься  самолетами, как когда-то.  Он не  отпустит
себя. Но есть одна вещь: Видишь ли, ему не нужно говорить много слов.  Он ,.
& %b общаться с помощью полета.
     Ты права, Джейн. Это буквально висело в воздухе, когда он летел. Десять
лет на земле, в течение которых ему хотелось криком кричать. И теперь, когда
пришло время  летать  снова -  всего лишь перегнать машину  прямым  курсом в
Филадельфию. Вместо того, чтобы добираться туда бочками  и мертвыми петлями.
Ему не нужно было говорить ни единого слова.
     - А что ты помнишь о полете по приборам? - спросил я.
     - Ничего.
     - О'кей, тогда смотри  на приборы. А я  буду вместо диспетчера. Четыре-
девять Лима, есть на экране, поднимитесь до трех тысяч, поворот вправо, курс
два-ноль, при пересечении радиуса шесть-ноль Поттстауна доложите.
     Я намеревался  завалить  его командами,  но  ничего  не  получилось.  Я
предложил  ему  цель,  он  прицелился  и выстрелил,  не прибегая ни к  каким
оправданиям. Янки поднялся вверх, выполнил  - теперь уже мягкий  и плавный -
вираж. Он вслух вспоминал:
     - Радиус всегда направлен от станции, да?
     - Да.
     Пересекая радиус, он доложился.
     Итак, я наблюдал за тем,  как мой  друг снова учится и как небо сдувает
пыль и  паутину  с человека,  который  был некогда замечательным  пилотом  и
вполне мог снова таковым стать.
     - Я вступаю в аэроклуб Янки, - сообщил он мне.
     А в другой раз сказал:
     -  Наверное,  не  слишком  дорого  сейчас купить Каб или  Чемп, правда?
Просто так,  чтобы всегда  иметь  возможность  полетать.  Ну и,  конечно,  в
качестве  капиталовложения. Цены вон  как растут  -  может получиться вполне
приличное вложение.
     Мы  подошли к аэропорту и  - вот  оно опять - я смотрел  его глазами  и
видел гладкий серебристый нос со стрелкой измерителя скорости, и мы заходили
на посадку на  скорости в сто шестьдесят пять узлов  плюс два узла на каждую
тысячу  фунтов  топлива сверх  тысячи, и гул  двигателя Джей-57  истребителя
F-100D звучал у нас в ушах - касание - 1959/1969 год - F- 100/Янки
     - Невада/Пенсильвания, США.
     Затем - сразу же  после касания -  он поддернул нос вверх,  так высоко,
что мы почти зацепили землю хвостовым костылем.
     - Бо, ты что делаешь?!
     Я забыл. Мы всегда поступали  так,  чтобы сэкономить тормозной парашют.
Аэродинамическое торможение.  Он, разумеется, тоже  позабыл,  для  чего  при
посадке задирают нос.
     - Дерьмовая посадка, - сказал он.
     - Да, довольно мрачно. Похоже на то, что ты безнадежен, Бо.
     Однако  надежда  все же была.  Потому что мой друг  - тот, кто спас мне
жизнь, и так долго сам был мертв - летал. Он снова был жив.





        "Слова"

     Мы  находились  в пятидесяти милях к северо-западу от Чейинн  на высоте
двенадцати  тысяч  пятисот  футов.  Двигатель продолжал  спокойно  работать,
направляя  Стрелу вперед. После взлета прошло три  часа, и  я  надеялся, что
ничего  не изменится в течение предстоящих  тридцати  часов  перелета  через
страну.  Показания   приборов  на   пульте   управления  были  спокойными  и
удовлетворительными, все говорило о том, что  дела идут нормально. Видимость
не ограничена. Я еще не заполнил план полета.
     Я пребывал там наверху, продолжая полет и думая о семантике, совершенно
при этом не предчувствуя, что мне предстоит через четыре с половиной минуты.
Разглядывая горы и необъятную  пустыню вокруг, и высоту, ( давление масла, и
амперметр, и первые за день редко разбросанные  облака, я задумался о словах
авиации и об их значениях для остального мира.
     Вот, например,  план полета.  Для  думающих людей он явно означает план
расчета  полета.  План  полета  -   это  определенный  порядок,  дисциплина,
обязательство перемещаться по небу с целью. Полет без этого плана для любого
рационального  человека   -   это  полет,   лишенный  порядка,   дисциплины,
ответственности  и  цели.  Температура  масла -  семьдесят пять градусов  по
Цельсию: Чувствуешь  себя  неплохо, когда  на  Стреле  установлен охладитель
масла.
     Но для Федерального Управления  Авиации, по-моему,  план  полета  - это
план  совсем не для полета. А  просто форма ФУА 7233-1. План полета  - всего
лишь листок бумаги величиной пять на восемь дюймов,  который заполняется для
оперативности при поиске  и спасении  на случай задержки прибытия самолета в
пункт  назначения.  Для  осведомленных  план  полета  -  это  листок бумаги.
Неосведомленные верят, что план полета - это план расчета полета.
     Проверив,  что  двигаюсь на  запад от Чейинн, я  вспоминал сообщение  в
колонке  новостей:  "Сегодня реактивный  грузовой  самолет  переехал  легкий
тренировочный аэроплан Цессна,  припаркованный и привязанный в аэропорту. На
Цессну, раздавленную в лепешку, не был заполнен план полета: "
     Незаполненный план полета, на газетном языке значит:  "Виновен. Причина
аварии. Получил по заслугам".
     Почему  Федеральное  Управление  Авиации  не  ознакомило  газетчиков со
значением термина план полета? Не потому ли, что Управление хочет, чтобы они
верили,  что каждый, кто не  запросил службу розыска  и  спасения  по  форме
7233-1,  является виновником и причиной аварии? Поразительно,  как удобно  в
момент  происшествия напомнить  журналистам,  что  легкий  аэроплан не был в
плане полетов, или еще лучше, когда они спросят: "У маленького  самолета был
план полета? ",  ответить неохотно, с болью:  "Ну, господа,  нет.  Нам очень
неприятно говорить об этом, но на маленький  самолет план полета заполнен не
был".
     Уже  не оставалось и двух  минут до  наступления  события, относительно
которого у меня не было ни малейшего предчувствия. Курс 289 градусов. Высота
12 460 футов. Но я продолжал размышление  о словах. Их так много,  так много
ярлыков   и  терминов,   тщательно  подобранных  официальными   лицами,  что
подозрительные пилоты могли бы посчитать  их за хитро расставленные  ловушки
для граждан, научившихся летать частным образом.
     Диспетчерская вышка, оператор воздушного движения. Откуда появились эти
названия. Они ничего  не  контролируют, ничем  не управляют. Люди, сидящие в
этой  вышке,  беседуют  с  пилотами,  сообщают  им  летные  условия.  Каждую
мельчайшую  операцию по контролю и управлению выполняют  летчики.  Так  что,
семантическая деталь нисколько не важна?
     Сколько раз вам приходилось  слышать от нелетающих: "На вашем аэродроме
нет диспетчерской  вышки? Разве это не опасно"?  Вообразите себе их чувства,
когда  в официальной терминологии они  найдут для аэродрома без  контрольной
вышки    термин    неуправляемый   аэропорт!   Попытайтесь   это   объяснить
корреспондентам газет.
     Слова сами  по себе говорят, что несчастного случая можно ждать  каждую
минуту, вибрирующие самолеты будут падать с неба на школы и детские  сады. А
вот  описание  миллионов и миллионов взлетов, такой взлет совершается каждый
день и каждую минуту. "Легкий самолет  поднялся с  неуправляемого аэропорта,
без радиосвязи, без плана полета".
     Авиатрасса  звучит подобно автомобильной трассе, как  будто это  ровное
место  на земле, где быстро и компактно мчатся автомобили. На самом же  деле
авиатрасса  - это некий коридор воздушного пространства, в котором  самолеты
должны лететь по-возможности ближе  друг к другу, иначе это было бы небо без
границ.
     Эшелон. Очень технический авторизованный термин,  описывающий  систему,
которая  в  самом  лучшем  случае  гарантирует, что  каждое столкновение  на
средней высоте произойдет под углом менее чем 179 градусов.
     Обзор других самолетов. Это тоже совсем просто. В любом обществе,. b* "
"h%, в  доверии человеку,  в  любой  цивилизации,  требующей гарантированной
защиты  от падающих с  неба консервных банок  вместо индивидуальной  заботы,
система обзора смущает отсутствием  благородства. Почему? Так проще,  вот  и
все.
     Мое  время  закончилось, я  летел точно  на высоте  12  470  футов,  на
тридцать   футов   ниже  предписанного  эшелона  для  полетов   в   западном
направлении. Я находился на трассе Виктор  138,  на пути от Чейинн к Мэдисон
Боу, над штатом Вайоминг.
     Другой самолет тоже  был на трассе  Виктор 138, тоже  на  высоте 12 470
футов, но он  летел в направлении, которое вывело бы его носовую часть через
воздушный винт моей Стрелы, через кабину и задний фюзеляж, а, следовательно,
и через  ось руля направления в пустое пространство. Еще  один самолет летел
на  тридцать   футов   ниже   -   на  неправильной  высоте.  У   меня   было
преимущественное право на занятие  этой трассы, но у него  - С-124,  который
тогда был одним из самых крупных четырехмоторных грузовых самолетов в мире.
     Мы  со Стрелой  решили  не  спорить  о правах, и осторожно  повернули с
трассы. Мы убедились, что 124-й - на самом деле огромный самолет.
     Я  был  поражен. Почему  этот  человек,  профессиональный пилот,  пилот
Военно-Воздушных Сил занял МОЮ высоту! Он же не на своей высоте! Двигаясь на
восток, он  занял высоту  западного направления.  Как может профессиональный
пилот в таком гигантском самолете так сильно ошибаться?
     Конечно  же,  мы  не ускользнули  в  последнюю  минуту. 124  достаточно
громадная туша, чтобы ее нельзя было увидеть задолго до последней минуты. Но
все же  это  случилось, и прямо на моей высоте сотни тонн  алюминия и  стали
летели в неверном направлении.
     Если  бы   я  был   увлечен   изучением  своей  карты,  и  этот  гигант
действительно  пустил  Стрелу  по воздуху,  нет  и тени сомнения  по  поводу
сообщения, которое появилось бы в газете. После объяснений о том, как Стрела
была  стерта  в  порошок обтекателем  малого  крыла  грузового  самолета,  и
небольшого  красочного  описания  столкновения,  в   новостях  появилось  бы
заключение  следующего  характера:  Представители  Федерального   Управления
Авиации выразили сожаление по  поводу случившегося и сообщили, что  на малый
самолет не был заполнен план полета.





        "С масляным манометром - через всю страну"

     Возникало  ли у  вас  когда-нибудь ощущение, что всем  вокруг  известно
нечто, о чем вы не имеете ни малейшего понятия? И для всего мира это нечто -
вещь вполне само собой  разумеющаяся, вы  же о ней слухом  не слыхивали, как
будто бы пропустили Большой Небесный Инструктаж или