их разложат по
хрустящим белым пакетам. А  вон там, возле стены, находятся ряды  выбеленных
от времени деревянных полочек, которые  пахнут  корицей. Кроме  пыли, на них
можно заметить стаканы и несколько тетрадей.
     - Чем я  могу помочь  вам,  ребята? - говорит  хозяин.  Мартин Франклин
знает имя каждого из семисот тридцати трех жителей  этого городка, но нам бы
понадобилось  не меньше двадцати лет, чтобы он обратился к  нам  так, как  к
своим  старым  знакомым.  Несмотря  на то, что  аэроплан, соединяющий  нас с
прошлым, стоит всего  лишь в четверти мили ниже по Мапл-стрит,  это не может
сделать  пилота   и  парашютиста  частью  иллинойского   городка.  Пилоты  и
парашютисты никогда не были и не будут частью ни одного городка.
     Мы покупаем себе каждый по открытке и  марке, а затем пересекаем душную
пустую улицу, направляясь в кафе "Ал и Линда".
     Мы  съедаем по  гамбургеру, которые  доставлены  нам  с кухни аккуратно
завернутыми  в  тонкую белую  бумагу,  выпиваем  по  молочному  коктейлю,  и
убеждены в том, что видели "Ала и Линду" раньше, может быть, даже во сне.
     К  концу  дня мир изменяется.  Мы возвращаемся к знакомому  концу Мапл-
стрит, к  своей единственной реальности. Сюда к нам неизменно приходят люди,
чтобы совершить путешествие во времени в нашем биплане, и оттуда, из другого
измерения, взглянуть вниз на крыши своих домов.
     Неизменное  лето. Ясное  небо  утром,  пушистые облака и далекие  грозы
вечером. Солнечные  закаты, которые  покрывают  землю дымчатой  позолотой, а
затем обращаются в кромешную тьму под сияющими фейерверками звезд.
     Однажды изменились  мы. Мы  улетели из неизменного маленького городка и
попытались  пропагандировать  полет и  катать  пассажиров  в  десятитысячном
городе. Полоска травы сменилась  аэропортом, на стенах конторы которого были
развешены летные карты и всевозможные правила. Все вокруг изменилось.
     Но эксперимент не  удался. Биплан, летающий над городом,  -  просто еще
один самолет.  В городе  с населением в десять  тысяч жителей  время  дерзко
летит вперед, и мы при этом оказываемся недостойными внимания анахронизмами.
Люди в аэропорту смотрят на нас,  как на  чудаков,  постоянно  повторяя друг
другу, что,  должно быть,  существует какой-то закон,  который  мы нарушаем,
катая пассажиров в старом аэроплане.
     Стью  надевает  защитные очки и  твердый  шлем,  цепляет на  себя  свое
парашютное снаряжение  и  втискивается  в переднюю кабину, всем  своим видом
показывая, будто он  собрался покорять  Эверест,  а  не прыгнуть с парашютом
один раз  на окраине города в  штате Миссури. Этот  прыжок -  наша последняя
надежда выманить пассажиров, и наш дальнейший успех в городе зависит всецело
от него. Мы взлетаем по спирали до высоты в четыре  тысячи футов и  "k` "-("
%b полет на  высоте четыре с половиной как раз в пять часов,  когда по всему
городу  раздаются гудки, возвещающие об окончании  рабочего дня.  Но для нас
нет никаких  гудков. Только стабильный  рев  мотора  и  шум ветра,  когда мы
выруливаем на финишную прямую перед прыжком. Стью молча выглядывает за борт,
а я спрашиваю себя, о чем он сейчас думает.
     Он  вылезает из кабины, и вместе с этим начинается неприятное время. Мы
обычно успеваем прокатить от семидесяти до ста пар пассажиров между прыжками
Стью  с  парашютом, и  я  никак  не  могу  привыкнуть  к  ощущению,  которое
возникает,  когда  я  вяжу,  что  пассажир  в  передней  кабине  отстегивает
привязные ремни, открывает дверцу, выходит на крыло и прыгает головой вниз с
высоты  в одну  милю над землей.  С  пассажирами такого  не  бывает,  но вот
пожалуйста! Под  нами ничуть не  меньше мили  до земли, а мой друг заботливо
закрывает за собой дверцу и поворачивается, чтобы взяться за распорку крыла,
держась при этом за край кабины и наблюдая за приближающейся целью.
     Биплан  тоже  не   любит  таких  мгновений.  Его  трясет  и  качает,  а
согласованная  симметрия его сторон нарушается, когда  на  крыле  появляется
неуклюжая  фигура.  Я сильно  давлю на правую педаль  руля, чтобы продолжать
полет в  том  же направлении и,  оглядываясь  через левое  плечо, вижу,  как
дрожит соответствующий стабилизатор полета. Смешанные чувства. Падение будет
ужасно долгим и мучительным, но я хочу, что он поторопился, поскорее прыгнул
и перестал трясти  аэроплан.  Аэропорт  и город если и существуют, то где-то
далеко  внизу. Если бы  нам удалось прокатить лишь  десять процентов жителей
города, то по три доллара с носа это было бы:
     Стью прыгает. Дрожь покидает аэроплан. Человек на крыле мгновенно исчез
и  появился  внизу с широко распростертыми  руками  в положении, которое  он
называет "крест". Похоже на то,  что он оступился и провалился. Падая  вниз,
он вращается, но парашют еще не открылся.
     Я делаю резкий вираж и ухожу носом вниз вслед за своим другом,  хотя он
и говорил мне, что падает со скоростью сто двадцать миль в час, и у меня нет
никаких шансов поймать его  сейчас.  Прошло уже много времени, а  он все еще
падает вниз, как маленький  черный  крестик на зеленом  фоне,  приближаясь с
бешенной скоростью к твердой земле.
     Мы как-то шутили об этом.
     - Стью,  малыш,  если твой парашют не  раскроется, я просто без посадки
полечу дальше один, к следующему городу.
     Он действительно несется что есть мочи  вниз. Даже прямо сверху, откуда
я сейчас на него смотрю, видно, что он теряет высоту фантастически быстро. И
все еще нет парашюта! Что-то не сработало!
     -  Давай, Стью!  - Мои  слова улетают за борт  так же  быстро, как  это
сделал  мой  друг. Слова не помогают,  они никогда не  будут услышаны,  но я
ничего не могу с собой поделать. - Ну, малыш, дергай!
     А он не собирается делать этого. Не открывается ни главный, ни запасной
парашюты.  Его  тело замерло в  том же  положении  -  это  маленький  черный
крестик, вращающийся  вправо  и  стремительно падающий отвесно вниз. Слишком
поздно. Я содрогаюсь от холода в жарком летнем воздухе.
     Но вот в последнюю возможную секунду я вижу,  как знакомый бело-голубой
рукав  развертывающегося парашюта выстреливает из ранца с главным парашютом.
Но так медленно,  до боли медленно. Рукав натягивается, ярко оранжевая ткань
появляется  и  начинает беспомощно болтаться  в  воздухе,  а  затем,  совсем
внезапно, появляется купол парашюта. Теперь он  полностью раскрылся и плывет
безмятежно и мягко, как пушинка из одуванчика над лужайкой летом.
     Вдруг я  осознаю,  что биплан на большой  скорости идет вниз, двигатель
ревет, расчалки  скрипят, а  рычаги управления словно  заклинило от урагана,
несущегося  мне  навстречу.  Я плавно  возвращаю  самолет  в  горизонтальное
положение над раскрывшимся парашютом, и через полминуты  уже  лечу наравне с
ним. У него еще было много места: он все еще за тысячу футов над землей!
     Я облетаю вокруг веселого купола и очкастого  парашютиста, болтающегося
тридцатью футами ниже. Он машет  мне, а я качаю в ответ крыльями. Я рад, gb.
все закончилось хорошо, малыш,  но не  кажется ли  тебе, что  ты раскрыл его
немного позже, чем нужно? Я должен еще поговорить с ним об этом.
     Я  продолжаю кружиться  в  воздухе, тогда  как  он  уплывает  вниз.  Он
разминает ноги,  как  всегда,  на  последних  пятидесяти  футах  - последнее
гимнастическое упражнение  перед приземлением.  Затем создается впечатление,
что  последние  двадцать  футов  он  пролетает очень  быстро,  будто  кто-то
внезапно выпустил из купола весь воздух. И вот он  падает на землю, валясь с
ног от столкновения с ней. Купол  еще довольно долго возвышается над  ним, а
затем медленно ложится  рядом  на землю,  как  огромное,  сверкающее  яркими
красками полотнище.
     Стью сразу же вскакивает на ноги, подтягивает к себе лямки и машет мне,
показывая, что прыжок удался.
     Я в  последний  раз  покачивая крыльями, облетаю  над  ним круг,  затем
устремляюсь  к земле  и начинаю катать пассажиров, которые  всегда  толпятся
вокруг самолета после прыжка.
     Но сегодня нет пассажиров. Несколько  автолюбителей  выстроились в одну
линию возле аэропорта, но никто из людей не сделал ни шагу вперед.
     Стью поспешно обирает свой парашют и направляется в сторону автомашин.
     - Сегодня есть еще время полетать. Воздух прекрасен и  мягок. Кто готов
взглянуть на город с высоты птичьего полета?
     Не хочу.
     Я никогда не летал.
     Ты шутишь?
     У нас нет с собой денег.
     Может быть, завтра.
     Когда он возвращается к биплану, я уже растянулся в тени под крылом.
     - Должно быть, это какой-то нелетный город, - говорит он.
     - Раз на раз не приходится. Ну что, летим сейчас или завтра утром?
     - Ты пилот - тебе и решать.
     Странное  ощущение. Город,  конечно,  отличается от  меньших населенных
пунктов, но не это странно, города всегда отличаются.
     Дело в том, что время теперь другое. Здесь  в городе год 1967. Это  год
острыми  краями  и  торчащими  углами врезался  в  нас, делает  нас чужими и
заставляет нас чувствовать себя не в своей тарелке. Транспорт идет по шоссе,
которое  пролегло  рядом  с  аэропортом.  Современные  самолеты  взлетают  и
садятся. Они построены  полностью из металла, у них в кабинах большие панели
управления, оснащенные радиоаппаратурой, а моторы, которые поднимают их выше
облаков, спроектированы по новому образцу, мощные и плавные.
     Пилот-бродяга,   который  пропагандирует   радость  полета,   не  может
существовать в 1967 году, хотя  в  то  же время  он может существовать.  Все
зависит от места, а места бывают разные.
     - Давай улетим отсюда.
     - Куда?
     - На юг. Куда угодно. Лишь бы убраться подальше. Через полчаса мы снова
в небе  на ветру,  в  окружении рева  мотора и  свиста  винта. Стью  окружен
всякими  принадлежностями  нашего ремесла. Я вижу  рядом  с ним край  нашего
плаката "ПОЛЕТ $3 ПОЛЕТ" и бело-голубой рукав его парашюта, который все  еще
лежит,  упакованный  на скорую  руку, возвышаясь над  бортом  кабины. Солнце
ослепительно сияет над правым  стабилизатором, и мы направляемся куда-то  на
юго-восток. И не важно, куда мы летим; имеет значение лишь то, что мы сейчас
в небе.
     И вдруг мы понимаем, куда нас тянуло. На горизонте появляется маленький
городишко с деревьями, шпилем церквушки, большим полем на западе и маленьким
озерцом.  В этом городке мы никогда раньше не были, но мы знаем  его во всех
подробностях. Мы трижды описываем круг над углом улиц Главной и Мапл-стрит и
видим, как несколько человек смотрят на  нас,  а мальчишки подбегают к своим
велосипедам.  Мы поворачиваем на запад и через мгновение винт почти неслышно
вращается в воздухе, когда я  сбрасываю газ и иду на посадку. И снова старые
колеса шуршат по знакомой зеленой  траве, а "- *.,  o  неровная почва сильно
подталкивает нас снизу.
     Стью  сразу же  выскакивает  из кабины и с пригласительным плакатиком в
руке направляется широкими шагами к дороге, где уже  видны первые любопытные
местные жители. "ПОСМОТРИТЕ НА СВОЙ ГОРОД С ВЫСОТЫ ПТИЧЬЕГО ПОЛЕТА! "
     Я  слышу  его   голос,   разгружая   наши  спальные  мешки   и   прочие
принадлежности из кабин. Он звучит отчетливо в прозрачном летнем воздухе.
     -  ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В НЕБО ВМЕСТЕ С  НАМИ!  ГАРАНТИРУЕМ, ЧТО ВЫ НИКОГДА
НИЧЕГО ПОДОБНОГО НЕ ИСПЫТЫВАЛИ!
     Мы снова  там,  где мы должны  быть. В  этом городке мы никогда не были
раньше, но чувствуем, что вернулись домой.





        "Место на земле"

     Когда  находишься  в  аэропорту, чувствуешь себя не  так,  как во  всех
других местах на  земле. Как бы ни называлась та страна, где он находится, в
аэропорту ты можешь увидеть и почувствовать что-то связанное с  реальностью,
о которой можно лишь мечтать и рассуждать.
     Приди  в  аэропорт за  час  до  того, как тебе  нужно лететь,  и просто
посмотри вокруг себя, прежде чем твое внимание окажется поглощенным уровнями
масла,  шарнирами  рулей высоты  и  главной  кнопкой  ПУСК. Вот  ряд  легких
аэропланов,  которые стоят на своих  местах в ожидании  того  часа, когда им
нужно будет выруливать на взлетную полосу. Посмотри на них еще раз, проезжая
мимо перед взлетом. Вот стоит курносая Цессна-140 со своим плотно  натянутым
на ветровое  стекло  защитным чехлом. Она -  не  просто аэроплан  или  набор
заклепок  и  болтов стоимостью две  тысячи  долларов, а прекрасное  средство
отдохнуть и насладиться полетом  для человека, который желает уйти  подальше
от  проблем тех, кто всю свою жизнь проводит  на земле. В следующую субботу,
или, может быть, во  вторник после обеда, чехол ее  ветрового  стекла  будет
снят, а фиксирующие тросы отцеплены.  Человек крикнет "От винта! " и забудет
от  угрозе  ядерной войны.  Подобные  проблемы,  равно как  и беспокойство о
приобретении  билетов  на  транспорт,  заполнении  формуляров  типа "W-2"  и
квитанций  по уплате налогов - все  улетит назад вместе с потоком воздуха от
винта,  чтобы плотно прижать к земле траву за задним  колесом. Затем человек
улетает,  а тросы, которыми крепился аэроплан, остаются  свободно  лежать на
земле.
     Дальше  по  рулежной  дорожке,  рядом  с   ангаром,  находится   легкий
двухмоторный самолет с эмблемой компании на фюзеляже.
     - Ты  устанешь  летать после  первых четырех  или  пяти тысяч  часов  в
воздухе, - скажет тебе седой пилот этой компании.
     Правда, потом он  едва заметно улыбнется, когда яркие лопасти винта его
самолета придут в движение, и если к этому времени он не взял еще свои слова
обратно, ты заметишь, что он совсем не устал летать.
     Посмотри на взлетную полосу как-нибудь  утром, когда на ней никого нет.
Она спокойно и уверенно  простирается вдаль.  Она так  проста: -  всего лишь
заасфальтированное  поле.  Что же  тогда придает ей  такой загадочный, почти
жуткий вид дороги в неизвестное?
     Взлетно-посадочная полоса - трамплин  к  полету. Это константа, которая
существует только там, где полет  соприкасается с землей.  По  всей  большой
стране со всеми ее автострадами, полями,  горами и равнинами  полет возможен
лишь там, где есть взлетная полоса. Самый современный город  изолирован  без
нее. Самая крохотная ферма соединена с жизнью, если вдоль дороги рядом с ней
есть   ровная  полоска  грязной  земли.  Ферма  может  стоять  на  отшибе  в
одиночестве  долгие  недели,  но  если  небольшая  площадка земли возле  нее
обладает  достаточным  терпением, она  вскоре  получит  свое.  Всегда  может
наступить время, когда человек и его аэроплан найдут ее,  где бы она ни была
на этой земле, и приземлятся, поднимая колесами облака пыли.
     Сто л  ли ты когда-нибудь в центре пустынной взлетной полосы? Если  да,
то ты  знаешь,  что  самое впечатляющее  в ней  то,  что  она так  спокойна.
Аэропорты стали синонимами  шума и  неугомонной деятельности, но на взлетной
полосе   даже  международного   аэропорта  всегда   царит   тишина.  Шум  от
разогреваемых двигателей,  от которого  дрожит стекло в окнах зданий, слышен
лишь как  тихий шепот далеко летящего  самолета, если  прислушаться, стоя на
взлетной  полосе. Треск  голосов  и радиосигналов существует  лишь в  кабине
самолета;  взлетной полосе нет  никакого дела до слов, которые похоронены на
УКВ диапазоне. Она  так же спокойна, как храм, и ты можешь услышать  то, что
творится за  ее  пределами,  только если прислушаешься. Даже мелкий гравий и
камешки, лежащие на  краю взлетной  полосы, довольно  особенны и - составляя
часть мира полета - чужды земле, как и сама взлетная полоса,
     Когда ты стоишь на широком асфальтированном поле, ты видишь у своих ног
свидетельства  сотен  приземлений  самых  различных самолетов,  пилотируемых
самыми  разными  людьми.  Длинные,  плавные,  заостренные  с  одной  стороны
полоски,  жирно  начерченные  черной  резиной  на асфальте, были  нарисованы
колесами  самолета, которым  управлял  человек,  смотрящий вдаль,  но  точно
знающий, что  между колесами  и  полосой остается  еще  полтора  дюйма.  Это
человек десять тысяч раз сажи свой самолет на землю и знает множество фактов
о самых разных местах, где есть взлетные полосы.
     Короткие,  прерывистые линии,  бледно начертанные черным по поверхности
асфальта встречаются довольно часто. Они  учат, как  нужно приземляться.  Их
вычертили колесами  своих  самолетов  те, чья  голова забита  информацией  о
механизме  приземления.  Они пытаются сосредоточить внимание  на том,  чтобы
подходить  к  земле  под правильным  углом  во  избежание уноса  самолета  в
сторону,  чтобы согласовать движение  ручки  управления  и рулевых  педалей,
когда  колеса  вот-вот  коснутся  земли,  и  чтобы не  забыть  проверить  на
развороте, не перегрелся ли карбюратор.
     Где-то  на середине  взлетной полосы можно  заметить  несколько  жирных
черных  полос, за которыми следует  еще одна серия таких же полос.  Когда-то
воздух на  несколько  дюймов  от  асфальта  прогрелся  от  горячей дымящейся
резины,  размазанной  здесь по нему.  Это было аварийное  торможение,  когда
тормозные  колодки намертво  заклинили  вращающуюся сталь колес. На  обочине
полосы видны дорожки, которые переходят в жирные черные полосы на  асфальте.
Сразу  же за отметкой  середины полосы есть  одна  изогнутая полоса, которая
внезапно заканчивается  на  краю  асфальта; трава, растущая за  этой линией,
выглядит так, будто она растет здесь так же давно, как и в других местах, но
это,  конечно  же, не  так. Когда-то  на ее  месте была грязная смесь травы,
гравия и резины, из чего можно сделать вывод о  том, что  у старого военного
истребителя в прошлом здесь лопнула шина,
     Терпеливая память взлетной  полосы хранит  это все точно так же,  как и
воспоминания  об  ослепительных  огнях,  освещающих  ночью  низкие  облака и
долгожданные  первые  дюймы  твердой  поверхности под  колесами. Она  помнит
отчетливо перевернутый биплан  Уако, одна  из  неподвижных лопастей которого
находится как раз  на уровне глаз замершей толпы зевак. Она хранит  в памяти
фейерверк разлетающихся деталей, который  возник, когда старый тренировочный
самолет приземлился на неисправное шасси.
     С этого места больше чем один  парень  взлетел ввысь, чтобы осуществить
свою мечту и взглянуть  вниз на облака. Под темным  покровом  более  поздних
следов  резины  сохранились  прерывистые полоски,  которые сделал при первом
приземлении тот  летчик-ас, что  теперь летает командиром экипажа  в  рейсах
Нью-Йорк - Париж. А вот  там еще  по-прежнему видны  длинные  полосы резины,
оставшиеся от  колес самолета, на котором летал  парень  из этого  города. В
последний раз его  видели,  когда он  один вступил в  воздушный бой с шестью
вражескими истребителями. Были ли эти истребители Спитфайрами, Тандерболтами
или Фокке-Вульфами-190,  - не  имеет значения для этой взлетной  полосы. Она
бесстрастно хранит на себе почерк смелого человека.
     Вот что такое взлетная полоса. Вез нее не  было бы  ни летной школы  на
краю аэродрома, ни рядов самолетов, ни УКВ-радиоволн, летающих туда-сюда над
травой, ни  сигнальных огней, которые  видны ночью с неба, ни 140-ых,  "%b`.
"k% стекла которых аккуратно защищены чехлами поверх плексигласа.
     Здесь  были  новички  и   профессионалы.  Здесь  взлетали   и  садились
тренировочные и боевые самолеты. Здесь  были  люди,  которые  оставили после
себя  след  в  воздухе,  а  также те, что поднялись до самых вершин.  Их дух
отразился в этом волшебном путеводном знаке, в черных полосах на поверхности
асфальта, в реве  двигателей при  взлете.  Этот дух  можно встретить во всех
аэропортах от  Адака  до  Буэнос-Айреса и  от  Аббевилля  до  Портсмута.  Ты
прикасаешься к этому духу, когда чувствуешь себя в аэропорту не так, как  во
всех других местах на земле.





        "Давай не будем заниматься"

     Ей было  скучно  заниматься.  Ведь  просто быть  в  воздухе -  это  так
прекрасно! Смотреть на небо! В такой день!  Поля стелются теплым бархатом до
самого  горизонта,  и  океан:  мой  велик