ьчиком, Вуки, тебе иногда  не казалось, что
ты попал на Землю откуда-то со звезд?
     - Хм, я был в этом уверен.
     Я  вспомнил  свои  самодельные  телескопы.  Смотреть в их окуляры  было
равнозначно поискам родного дома через иллюминаторы космического корабля.
     -  Я  тоже,  -  сказала  она.  - Не то чтобы  с какой-нибудь  известной
существующей планеты, а просто Оттуда.
     Я  кивнул, огибая другие пары, кружившиеся кто по левой,  кто по правой
спирали.
     -  Если  бы  кто-нибудь  попросил меня  показать,  в каком  направлении
находится мой дом, я бы указал  вверх;  до недавнего времени я  не мог этого
объяснить, - сказал я.
     Она подняла голову.
     -  Я  не могу  указать  внутрь  себя:  там  -  небольшое  пространство,
заполненное внутренними органами так,  что едва остается место для  дыхания.
Не могу я также указать ни влево, ни вправо - эти направления ведут только к
другому здесь. Единственное оставшееся  направление - вверх, прочь от Земли.
Вот почему я так долго испытывал ностальгию по звездам.
     - А  я испытываю ее до сих  пор, - сказала она. -  Если  на  нашу крышу
приземлятся инопланетяне, попросим их забрать нас домой?
     Эта картина  вызвала  у меня  улыбку.  Наша крыша  не выдержит летающую
тарелку. Сможем ли мы полететь с пришельцами, которые раздавили нашу кухню?
     - Они не смогут вернуть нас домой, - заметил я,  - потому что наш дом -
не   звезды.  Как  указать  направление  к  дому,  который  лежит  в  другом
пространстве-времени?
     - Должны же быть карты, - предположила она.
     Я  ничего не  смог  ответить и  задумался о  том, что  она  только  что
сказала. Тем временем мелодия вернулась к своему началу, вздохнула и наконец
остановилась.
     Карты  существуют, подумал  я.  Тогда,  давным-давно,  я указывал не  в
сторону звезд, а в сторону от Земли. Зная где-то глубоко внутри, что планета
не может быть домом, я пытался показать, что дом  -  это  вовсе  не какое-то
"где", однако до недавнего времени подлинный  смысл всего  этого  до меня не
доходил.
     Мы прошли  к нашему столу и встретили там две незнакомые пары - доктора
с женой  и больничного администратора с мужем. Я никак не мог придумать, что
бы такое сказать после стандартного "Как поживаете?".
     Ощущаете  ли  вы  хоть  какую-то  ответственность  за  бурлящее  вокруг
аптечно-ориентированное общество? Дает ли вам счастье вера в то, что все  мы
-  только беспомощные пассажиры наших  тел? Правда ли, что среди врачей, как
ни  в  одной другой профессиональной  группе,  свирепствует  страх  смерти и
высокий процент самоубийств?
     Мне пришло в голову спросить, есть ли среди присутствующих умбрологи.
     Умбрологи???
     Врачи, которые лечат заболевания тени, объяснил бы я: переломы тени, ее
деформацию, отсутствие тени, гиперумбрию - ненормальную активность тени.
     Умбрологи, знаете ли. Так есть здесь умбрологи?
     Безумие,  рассмеялись  бы  они.  Что  бы  ни  делало тело, тень  только
повторяет его движения.
     Такое же безумие,  ответил бы я им, забывать, что наше тело тоже только
следует движениям нашей веры.  Так что, ни одного умбролога, только врачи? И
потом я бы удалился.
     Вслух, однако, я ничего такого не сказал и никуда не удалился.
     - Вы летаете на Скаймастере? - спросила меня администратор.
     Я взглянул на нее: неужели врачи умеют читать мысли?
     - Ваш значок - пояснила она.
     - Это ведь Сессна Скаймастср, не так ли?
     - О да, конечно, - ответил я. - Немногие его замечают.
     - А  у меня Сессна 210*,- сообщила  она.  - Почти  Скаймастер, только с
одним двигателем.
     - Сессна, Сессна,  Сессна, - вмешался другой  врач. - Наверное, за этим
столом  я  - единственный,  кто  летает  на Пайперах.  Посмотрел  бы  я, как
кто-нибудь из вас посадит Твин Команч.
     -  Дроссель до отказа и ручку немного на себя, - сказал я. - Это не так
уж и сложно.
     К моему удивлению, он улыбнулся.
     Через минуту я взглянул на Лесли, а она в ответ невинно пожала плечами:
мол, никогда не знаешь... вечеринка  с  танцами и разговорами о самолетах...
быть может, это не так уж плохо.
     Так и прошел  этот вечер.  Мы часто  танцевали. Я  вспомнил, что  среди
врачей немало авиаторов, и в этом зале их было множество. К полуночи  мы уже
перезнакомились с доброй дюжиной из  них, и они  оказались приятными людьми.
Невероятно, но я чувствовал себя дома.
     Что ж, у них иной взгляд на вещи, но это еще не конец света. Они делают
то, чему их научили, и вовсе не навязывают людям медицину силой.  По крайней
мере, в небе нам всем хватает места.
     Аспириновый  Тост не состоялся, и мне не пришлось спасаться бегством по
крышам.  По-моему, это была  фантазия  девятилетнего Дикки,  затаившегося  и
напряженно наблюдавшего моими глазами.
     Платье-убийца  выглядело великолепно,  хотя  и не вызвало  падежа среди
мужчин  и  замешательства  среди женщин,  каждая из  которых была  по-своему
очаровательна.


     - Я узнала сегодня так много нового, - сказала жена по дороге домой.
     - По пунктам, пожалуйста.
     Она улыбнулась.
     -  Во-первых, как мы танцевали. В  сравнении с  тем,  что было  раньше,
сегодня все просто замечательно. Мы делаем успехи, и это меня очень радует.
     - Меня тоже.
     - Во-вторых - ты. Тебе понравилось нарядиться и пойти на бал! Притом  с
людьми, верящими в медицину. Я, конечно, не
     подала и  виду,  но ожидала,  что ты  сегодня  заведешься  до  драки и,
окруженный превосходящим противником, будешь сражаться насмерть за идею, что
раз тело и душа - одно целое, то зачем же применять химию, ведь смена образа
мыслей... и так далее.
     - Я сдержался.
     -  Потому что многие  из  них  летают,  как и  ты. Если бы  они не были
пилотами, ты  бы счел их  слугами Дьявола Фармакологии, обреченными гореть в
аду.  Но раз они тоже летают, ты  увидел в них себе подобных людей и даже ни
разу не назвал их Чертовыми Белыми Халатами.
     - Просто я от природы очень вежлив.
     - Только когда тебе не угрожают, - заметила она. - А ты понял, что тебе
не угрожают, когда увидел, что они тоже любят летать.
     - Ну, в общем, да.
     - В третьих, мне  понравился наш маленький диалог о доме. В самом деле,
большую  часть жизни  я чувствовала  себя  одинокой.  И  не  потому,  что  я
постоянно  переезжала  с места на  место,  а  потому, что  я  на самом  деле
одинока. Я думаю совершенно по-иному, чем  думают там, где я выросла, - мама
или отец, или кто-либо еще из нашей семьи.
     - Ты думаешь так же, как и твоя семья, милая, - сказал я. - Голько твоя
семья - не те люди, которых ты привыкла называть этим словом.
     - Думаю,  ты прав,  -  сказала она. - Пока я этого не понимала, я  была
одинокой. А потом я встретила тебя.
     -   Меня?   -   переспросил   я  удивленно.   -   Ты   вышла  замуж  за
Человека-Который-Во-Всех-Отношениях является твоим братом?
     - Я бы  снова так  поступила, -  сказала  она  без стеснения. - Сколько
людей вокруг, Ричи, которые считают  себя особенными, не похожими  на других
одиночками,  хотя  на  самом  деле они еще  просто не  обрели свою настоящую
семью!
     - Если бы мы не страдали от своей непохожести и одиночества, если бы мы
не блуждали во тьме, мы бы никогда не ощутили радость возвращения домой.
     - Снова о доме. Скажи, что, по-твоему, является домом?
     - Дом, мне кажется, - начиная фразу, я еще не знал, как она закончится,
- это знакомое и любимое.
     Тут я  ощутил внутри характерный щелчок, который раздается каждый  раз,
когда получаешь правильный ответ.
     Разве  не так? Ты садишься за  пианино, просто чтобы сыграть  для  себя
знакомую  и  любимую мелодию, -чем  не  возвращение домой? Я сижу  в  кабине
маленького  самолета -  и  это тоже мой дом.  Мы  с  тобой вместе, ты и  я,-
значит, сейчас наш  дом -  в этом движущемся автомобиле; в  следующем месяце
нашим домом может стать какой-нибудь другой город. Мы дома, когда мы вместе.
     - Значит, наш дом не среди звезд?
     - Дом  не является неким определенным местом. "Знакомое и любимое", мне
кажется,  вовсе  не  означает  "сбитое  гвоздями",  "крытое  черепицей"  или
"основательное". Мы можем  привязываться к гвоздям и крышам, но стоит в наше
отсутствие   изменить   их  взаимное  расположение,  как,   вернувшись,   мы
воскликнем: "Что  это за груда  досок?"  Дом  -  это  определенный  порядок,
который нам дорог, в котором можно безопасно быть самим собой.
     - Отлично сказано, Вуки!
     - И я бьюсь  об  заклад, что до того, как мы выбираем  жизнь  на Земле,
существует еще  какой-то любимый нами порядок,  откуда мы приходим и который
не имеет ничего общего ни с пространством, ни с временем, ни с материей.
     - И то, что мы находимся здесь,  вовсе не  означает, что  мы забыты,  -
произнесла  она.  -  У  тебя  не бывает  таких моментов,  милый, когда  тебе
кажется, что ты почти припоминаешь... почти помнишь...
     - Шестой класс!
     И  в  этот момент, в машине,  рядом  с  женой, без  малейших  признаков
присутствия Дикки, все это было со мной, как будто никогда и не стиралось из
памяти.

     * Противник лекарств. - Прим. перев.
     * Cessna-210 "Centurion"



Двадцать один

     - Шестой класс был толпой, Лесли, что я делал в толпе?
     Ранчо и  водонапорная башня  превратились в воспоминания, море шалфея и
камней  превратилось  в  море  опрятных  домиков,   дрейфующих  в  медленном
калифорнийском течении травянисто-зеленых предместий.
     Как много учеников в школе,  думал я. Никто из них не смог бы запрячь и
оседлать ослика, но каким-то образом большинство из них  оказались неплохими
ребятами. Ограниченными, но не плохими.
     Они,  в свою  очередь, несколько дней с любопытством разглядывали меня,
но  приехать в  Калифорнию  из Аризоны -  совсем  не  то,  что  приехать  из
Нью-Йорка или Бельгии. Я  был  безобиден, почти  не  отличался  от них, и со
временем, когда прошла новизна ощущений, я был принят на  равных,  еще  одна
щепка в бурном потоке.
     - Баджи, я чокнутый?
     - Да.
     После  уроков  мы  медленно  ехали  по  пустынной   осенней   улице  на
велосипедах, бок о бок, и листья платанов хрустели под толстыми шинами.
     - Не  говори да,  пока  я не расскажу  тебе, почему я  думаю,  что я  -
чокнутый. Ведь если я, то и ты тоже.
     - Ты не чокнутый.
     Сомневаюсь,  чтобы   в  начальной   школе  имени  Марка  Твена  нашелся
кто-нибудь умнее Энтони Зерба. Без сомнения, никто не мог состязаться  с ним
в быстроте ума, силе или в беге, а также в надежности, когда требовалась его
помощь.
     - Баджи, ты ребенок? - спросил я.
     - Да. Строго говоря, это так. Мы оба дети - ты и я.
     - Точно - строго говоря. Но внутри, в душе, ты ощущаешь себя ребенком?
     - Конечно, нет, - сказал он, убрав с руля руки  и продолжая ехать  так,
немного впереди меня. Он притормозил на секунду, и мы поравнялись.  - В душе
я намного старше некоторых взрослых, взять хотя бы мистера Андерсона. Но мое
тело отстает. Я еще не умею зарабатывать деньги, не могу жениться или купить
дом. Мне  не хватает  роста.  Я еще не  получил всей  информации, в  которой
нуждаюсь, однако внутри, как личность, я уже взрослый.
     - Значит, по-твоему, мы считаемся детьми не потому, что  мы бесполезны,
а потому, что  нам еще необходимо время, чтобы получить всю эту информацию и
вырасти, а  когда мы  станем взрослыми, мы будем ощущать себя точно  так же,
как сейчас, разве что будем знать больше всяких полезных мелочей.
     - Скорее всего, ты прав, -  неуверенно сказал  он. -  Внутри  мы  будем
чувствовать себя так же.
     - Неужели тебя это не тревожит?
     - С какой стати?
     -  Мы  такие  же  взрослые,  но только  бессильные,  Баджи!  Разве тебе
нравится быть бессильным?
     - Нет. Я бессилен, но, в отличие от тебя, я...
     Он остановился  на  середине фразы, и,  подняв обе ноги, у перся  ими в
руль.  Мы разогнались по  Блэкторн-стрит, спускающейся  вниз  по  невысокому
холму.
     - В отличие от меня ты что?
     - Я  терпеливый, - крикнул он, перекрывая  ветер.  - Меня не беспокоит,
что  деньги  зарабатывает мой отец,  а не я.  Меня не  беспокоит,  что я еще
ребенок. Мне еще многому нужно научиться, пусть это всего лишь мелочи.
     - А мне это не  нравится.  Если внутри я взрослый...  Должен быть тест,
пройдя  который, человек имеет право называться взрослым,  независимо от его
возраста.
     - Всему свое время, - сказал он.
     Мой  товарищ вернул ноги на педали, ухватился за руль, свернул к бровке
и, в последний момент перед ударом вздернув  переднее колесо на целый фут от
земли, запрыгнул  на  тротуар.  Давно  позабыты  те  дни,  когда  велосипеды
приводили меня в ужас, и я каждый раз бежал жаловаться маме, когда Рой пугал
меня, сажая на сиденье и толкая велосипед вперед.
     Я въехал на  тротуар вслед  за Зербом,  но  только дождавшись ближайшей
подъездной дорожки, где бордюрный камень отсутствовал. Я  подумал о  разнице
между нами.
     - Тебе не кажется, что ты - особенный?
     - Ага, - сказал он и, стоя на педали с одной стороны велосипеда, въехал
на лужайку перед своим домом и остановился. - А ты?
     Я тоже  остановился,  замер на педалях, пока велосипед  не начал терять
равновесие, потом соскочил и положил его на траву.
     -  Конечно, я  - особенный, - сказал я. - Все  мы особенные! Назови мне
хоть  одного  в нашем классе, хоть одного во  всей  школе  Марка Твена,  кто
планирует вырасти и стать неудачником!
     Зерб  сел  на   траву,  скрестив  ноги  и  опершись  о  сиденье  своего
велосипеда.
     - Но ведь все так и происходит. Что-то случается между временем,  когда
мы  уверены  в  том,  что  мы -  особенные,  и  временем, когда мы  начинаем
понимать, что это не так и что мы - обыкновенные неудачники.
     - Со мной такого не случится, - сказал я. Он засмеялся.
     - Откуда ты знаешь?  Откуда такая уверенность?  Может быть, мы на самом
деле еще не взрослые. Может быть, взрослым  человек становится только тогда,
когда перестает считать себя  кем-то особенным. Может, быть неудачниками под
силу только взрослым?
     - Иногда  по утрам  я, проснувшись, выхожу из дома, и  воздух  такой...
зеленый, понимаешь? Воздух говорит тебе:  "Сегодня  что-то случится! Сегодня
случится что-то очень значительное". И хотя, сколько я помню, ни разу ничего
такого не случалось,  но это ощущение... Вроде бы ничего не происходит, но в
то же время происходит. Ты понимаешь, о чем я?
     - Может быть, тебе просто очень хочется, чтобы что-то произошло?
     - Я не выдумываю,  Бадж! Честное  слово,  я ничего не выдумываю. Что-то
действительно есть такое, и это что-то  будто зовет меня.  Ты ведь  тоже это
слышишь, разве нет? Я имею в виду, ты тоже иногда это чувствуешь?
     Он посмотрел мне прямо в глаза.
     - Это как бы свет внутри меня,  - сказал он, - как  будто  я  проглотил
звезду.
     - ТОЧНО! И хоть  ты тресни,  тебе никогда не найти эту звезду,  даже  с
микроскопом величиной в дом!
     Мой друг лег рядом с велосипедом и  наблюдал за опускающимися сумерками
сквозь деревья.
     - Днем звезды не увидишь. Нужно закрыть  глаза, словно приспособиться к
темноте, и тогда увидишь этот слабый свет вдали. Ты это видишь. Дик?
     Только близкие друзья могут так разговаривать, подумал я.
     - Этот  свет -  серебристая якорная цепь, уходящая из виду  в  глубокие
воды.
     - Глубокие  воды! - сказал  он. -  Ой, точно! А  мы ныряем, скользим  в
глубину, и там глубоко-глубоко цепь приводит к якорю - затонувшей звезде.
     Я чувствовал себя дельфином, который вырвался из неволи в открытое море
и нашел там  друга-близнеца. Не один я  чувствовал Нечто, влияющее на нас, -
Нечто, не поддающееся словесному описанию.
     - Так  ты это  знаешь, Бадж! Светящийся якорь! Я плыву  к  нему, и даже
если все плохо,  все  прекрасно. Я погружаюсь все  глубже, моя  лодка уже не
видна на поверхности, а якорь светится  ярче самой  яркой  лампочки  и  он -
внутри меня.
     - Да, - сказал он задумчиво и уже без улыбки. - Он действительно там.
     - Что  же ты собираешься с  ним делать? Ты знаешь, что этот...  свет...
там, и что теперь?
     - Думаю, я подожду.
     - Ты подождешь? Черт, Бадж, как ты можешь ждать, зная, что оно там?
     Надеюсь, он  понял, что  в моем голосе звучало разочарование,  вовсе не
злоба.
     - А что  я еще могу сделать? Вот ты.  Дик, что делаешь в  свои  зеленые
утра?
     Он сорвал травинку и пожевал ее чистый твердый стебель.
     - Мне хочется бежать. Как  будто где-то неподалеку  спрятан космический
корабль, и, если бы я  знал,  в  каком  направлении бежать, я бы  его  нашел
стоящим с открытым люком, а в нем - те, кто меня знает, кто вернулся за мной
после долгого  отсутствия.  И вот  дверь  закрывается  -  шшшшшшшшшшшшшш,  и
корабль  взлетает - мммммммммммм, и внизу -  мой дом, но  никто не видит  ни
меня, ни корабль, а он просто поднимается все выше и выше, и вот я уже среди
звезд, почти дома.
     Мой  друг  вращал  пальцем  переднее  колесо своего  велосипеда, словно
медленную пустую рулетку.
     - Ты поэтому спрашивал, не сумасшедший ли ты?
     - Отчасти.
     - Что ж, - сказал он, - ты действительно сумасшедший.
     - Да, и ты тоже.
     - Я - нет, - сказал он.
     - А как насчет проглоченной звезды?
     Он засмеялся.
     - Я рассказал об этом только тебе.
     - Спасибо.
     - И лучше, - сказал он, - если ты не будешь об этом много болтать.
     - Думаешь, я рассказываю об этом всем  подряд? -  сказал  я. - Это -  в
первый  и последний  раз.  Но мы ведь  и  вправду  особенные, и ты тоже  это
знаешь. Не только ты и я, а мы все.
     - Пока не вырастем, - сказал он.
     - Брось, Баджи. Ты же в это не веришь.
     Он встал в тусклом свете, поднял велосипед и покатил его за дом.
     - Не торопись ты так. На  все  это нужно  время. Если ты  хочешь всегда
помнить о том, кто ты, лучше найди способ никогда не стать взрослым.
     Возвращаясь  домой в  темноте, я  размышлял  над этим. Может  быть, мой
корабль никогда меня не найдет. Может быть, я сам должен его найти.


     Лесли,  продолжая  слушать,  свернула  направо,  остановилась  у  знака
"Стоп", и машина снова помчалась по широкой пригородной улице.
     - Ты никогда мне об этом  не рассказывал, - сказала она. - Каждый  раз,
когда я уже начинаю думать, что знаю о тебе все, ты выдаешь что-то новое.
     - Я не хочу, чтобы ты  знала все. Чем больше ты спрашиваешь, тем больше
я вспоминаю.
     - Правда? Расскажи мне.
     - Эти зеленые  времена! Иногда мне казалось, что  я уже  знаю, как  все
устроено,  кто я, почему я  здесь и что произойдет дальше.  Это нельзя  было
выразить  словами,  я  просто чувствовал.  Это  то,  о чем  я просил, и  вот
оказался  здесь, на этой маленькой планете, в мире иллюзий. Отверни занавес,
и там будет настоящий дом. Просто поворот сознания.
     - Но  занавес опять все закрывал, правда? - сказала она. - Со  мной это
бывало.
     - Да. Он всегда  закрывался опять, словно над  моим частным кинотеатром
закрывалась крыша, и я  снова  оказывался  в темноте  и мог видеть лишь, как
проходит моя жизнь, в двух измерениях, только похожих на четыре.
     Я чувствовал, как Дикки прислушивается внутри меня.
     -  Однажды во  Флориде, возвращаясь  в казармы после ночных полетов,  я
посмотрел вверх, и там был этот гигантский занавес,  словно  целая галактика
Млечный Путь,  край которого вдруг на  минуту приподнялся. Я  замедлил шаг и
замер, как вкопанный, глядя в небо.
     - Что же было на другой стороне? - спросила она. - Что ты увидел?
     - Ничего! Разве это не  странно? Когда эта светящаяся завеса отошла, на
ее  месте остался  не какой-то вид,  а  удивительное  чувство  радости:  Все
хорошо. Все просто замечательно.  Потом  завеса постепенно вернулась на свое
место, и я стоял в темноте, глядя на уже обычные звезды.
     Я посмотрел на нее, вспоминая.
     - То чувство н