т
из его рук, единственный спаситель, который когда-либо придет ему на помощь?
     - Расскажи мне, - попросил он. - Мне нужно знать! Я помню все, но ничто
ничего не значит для меня!
     Вместо того чтобы успокоить его, я нахмурился.
     - Это так и есть, Дикки. Ничто ничего не значит.
     - Но ведь для тебя это не пустое воспоминание!  - Он в отчаянии пытался
влезть   на   стеклянную   гору,   сплошь   покрытую   жирными,   скользкими
вопросительными знаками. - Водонапорная вышка! Ричард, ты же знаешь  что она
значит!
     Я поднялся с места, где сидел, и взял его за плечи. - Я знаю только то,
что  она значит  для  меня,  Дикки. Но водонапорная  вышка  может иметь  еще
миллион значений, которых  я не выбирал, которые  не имеют смысла для  меня.
Ничто не имеет смысла до тех пор, пока оно  не изменит тебя и твоего способа
думать.
     - Ты говоришь как взрослый, - сказал он. - Ничто не имеет смысла?
     - Пока ты не разобрался с тем, что случилось в твоем сознании, - сказал
я. - Подъем на водонапорную  башню ничего не значил до  тех пор, пока ты  не
придал ему значение. Реши  для  себя  задачу -  когда ты прокладываешь  путь
наверх: равнозначна ли  высота твоему страху?  И вся  твоя  жизнь  меняется.
"Посвятить свою  жизнь  высоте? Только  не  я!  Никаких  высот,  ради  Бога,
пожалуйста!"
     -  Это  решение,  -  продолжал я, -  этот преподанный тобой  себе  урок
определяет тысячи  возможных,  приемлемых для  тебя  будущих, вычеркивая при
этом тысячи других, в том числе,  возможно, и мое.  Никаких высот - означает
никаких  самолетов  означает  никаких  полетов  означает никаких  прыжков  с
парашютом означает никаких Шепардов  означает  никаких  воспоминаний о Дикки
означает никакого освобождения его из камеры  означает ни тебя ни меня среди
этого озера воспоминаний.
     - Ты решил, что высота не равнозначна страху.
     - Прекрасно,  Дикки!  С  высоты  ветряной  мельницы  ужас  был  написан
строчными буквами, а ВОСТОРГ - заглавными. Из этого я вынес решение, которое
изменило всю мою жизнь: Преодолеваи страх и получай восторг. Это справедливо
и поныне.
     Я посмотрел ему в глаза:
     - Ты единственный, кто может решить, является ли моя правда правдой для
тебя или это чепуха. Принципы, за которые я готов умереть, высочайшие права,
которые  мне  ведомы,  для  тебя  могут  быть  всего  лишь  предположениями,
возможностями.  Ты  делаешь  выбор,   и   твоя  последующая  жизнь  является
результатом этого выбора. Каждое да, нет, возможно создает школу, которую мы
называем личным жизненным опытом.
     Я думал, что груз  всего сказанного заставит  его задуматься,  но через
секунду он уже тянулся ко мне с вопросом:
     -  За  пятьдесят лет ты, конечно, уже выяснил, что есть что для  тебя и
как все работает?
     - Ну, в общем, кое-что я понял, - скромно сказал я.



Шестнадцать

     С тех пор как псих Шепард сказал мне о книге, которую я должен написать
для  мальчика - прежнего меня, - моя голова,  по крайней мере какая-то часть
ее, постоянно была занята этим вопросом.
     -   Расскажи  мне  это  попроще,   -  сказал  Дикки  дрожащим  голосом;
осуществилась его мечта, можно все узнать, но оказалось, что это все слишком
сложно.
     Я  уже пытался  когда-то объяснять,  как  я понимаю устройство  мира, и
каждый  раз без  особого  успеха. Мне требовалось изложить  сначала  немного
теории  и  несколько фундаментальных  принципов.  Но  каждый  раз  неизменно
повторялось  одно  и  то  же: после  двух-трех  часов  теории мои  слушатели
валились,  как  каменные  идолы,  с остекленевшими глазами, устремленными  в
пустоту. Как  раз в тот момент, когда я  доходил  до самого интересного, они
отворачивались, совершенно перестав слушать.
     Но с  Дикки  все должно быть  иначе.  В  любом возрасте для  меня самым
увлекательным было то, что трудно понять.
     - Чтобы найти свой путь на Земле, - сказал я,  усаживаясь на пересохшее
дно, -тебе нужно понять для себя  две вещи: силу согласия и цель счастья. Но
прежде  чем  ты  сможешь  понять  это,  тебе следует  понять  главный  закон
Вселенной. Он прост. Всего два слова: Жизнь Есть. Все остальное вытекает  из
них, это можно назвать логическим каскадом. Вот как это происходит...
     Он опустился  на колени рядом со мной, его  глаза  оказались  на  одном
уровне с моими.
     - Скажи, как это - быть старым?
     - Прости?
     Кажется, этот вундеркинд не слушал меня.
     - Как это - быть старым? - повторил он.
     Я вытаращил глаза:
     - А как же насчет устройства Вселенной?
     - Ты его выдумываешь, - сказал он. - А я хочу знать, что ты знаешь.
     - Я его выдумываю? Но ведь мы говорим о моей жизни, это как раз то, что
ты так хотел знать! Я считаю, что это чертовски важно, устройство Вселенной.
Я  дал бы  что  угодно  за то, чтобы разобраться в этом, когда  я был тобой.
Кроме того, я совершенно ничего не знаю о возрасте. Я не верю в возраст.
     - Как ты можешь не верить в возраст! - сказал он. - Сколько тебе лет?
     - Я прекратил счет уже давно. Это очень опасно.
     - Опасно?
     Его совершенно не интересует моя доморощенная философия, но мой возраст
для него важен. Как мы все-таки переменились!
     -  Подсчитывать возраст опасно,  - сказал я.  -  Когда ты маленький, то
каждый  день  рождения  радует  тебя.  Это праздничный  стол, и  подарки,  и
ощущение себя именинником, и шоколадный торт. Но осторожно, Дикки.  В каждом
именинном торте заложен  крючок, и если ты проглотишь слишком много крючков,
то все, ты уже пойман на идею, от которой уже никогда не отделаешься.
     - Правда? - Он думает, что я шучу.
     - Как умирают дети? - спросил я.
     - Они падают с деревьев, - ответил он, -  они  попадают под троллейбус,
их засыпает в пещерах...
     - Отлично, - сказал я. - Как твоя фамилия?
     Он нахмурил лоб и поднял голову. Неужели этот старик уже забыл?
     - Бах.
     - Неверно, - сказал я.  -  Это твое предпоследнее имя.  Настоящее  твое
последнее имя, в  нашей культуре,  -  это число, и этим числом является твой
возраст. Ты теперь не Дикки Бах, а...
     - ...Дикки Бах, Девять.
     - Молодец, - сказал  я. - И люди с маленькими цифрами в последнем имени
всегда умирают  от  Несчастных Случаев -  просто они оказались  в  неудачном
месте в неудачное время. Джимми Меркли, Шесть, держал слишком большую связку
надувных шариков, порыв ветра подхватил  его и унес  в  море,  и больше  его
никто  не  видел. Энни  Фишер, Четырнадцать,  нырнула  и не нашла выхода  из
затонувшего    колесного   парохода,    который   когда-то   плавал    вдоль
континентального  шельфа.  Дикки Бах, Двенадцать,  подорвал себя,  изобретая
гидразиновое топливо для своей ракеты.
     Он кивнул, соображая, к чему я клоню.
     - А люди с большими цифрами в последнем имени, - продолжал я, - умирают
от Неизбежных Случаев,  от которых нельзя ускользнуть. Мистер Джеймс Меркли,
Восемьдесят  Четыре,  закончил  свой  путь  от острой  летаргии.  Миссис Энн
Фишер-Стоувол. Девяносто Семь, скончалась от  болезни Лотмана. Мистер Ричард
Бах, Сто Сорок Пять, умер от безнадежной старости.
     Он рассмеялся - цифра 145 невозможна.
     - Хорошо, - сказал он.
     - Ну и что? Что плохого в днях рождения?
     -  Когда твои цифры маленькие, ты не собираешься умирать. Но когда твои
цифры становятся большими...
     - ...ты готовишься умереть.
     - Большое число, значит, пора мне умирать. Это  называется слепой верой
-  когда  ты соглашаешься  с правилом,  не задумываясь  над  ним,  когда  ты
переходишь от одного ожидаемого события к другому. Если ты не  примешь  меры
предосторожности,  то  вся  твоя  жизнь  превратится  в  цепочку  из  тысячи
предначертанных событий.
     - И слепая  вера всегда плоха, -  сказал  он. -  Не всегда.  Если мы не
примем  некоторых   общих   верований,   мы   не   сможем   жить   в   нашем
пространстве-времени.  Но если мы  не верим в возраст, то по крайней мере не
должны будем умирать оттого, что изменилось число в нашем имени.
     - А я люблю торты, - сказал он.
     - По одной свече в год. Ты ешь свечи?
     Он поморщился.
     - Нет!
     - Ешь торты в  любой  день,  когда  захочешь.  Только не  ешь торты  со
свечами.
     - Но я люблю подарки.
     -  Для этого не нужны дни  рождения, ты можешь получать подарки от себя
самого каждый день в каждом году.
     Он помолчал минуту, размышляя над этим. Все, кого он  знал, праздновали
дни рождения.
     - Ты что, дефективный? - спросил он.
     Я  расхохотался, откинув голову назад. Мне  вспомнилось, что у нас дома
высшей ценностью всегда  считалась  образованность. Первым взрослым  словом,
которое  я узнал, было слово "словарь". Мама  приучила меня к словарю  после
того,  как  я перешел  во второй  класс, и я себя  чувствовал  очень  умным,
поскольку родители  всегда  говорили,  что  ум должен идти  впереди  чувств.
Эмоции под контроль, уму полную волю.
     "Дефективный"  было  не   единственным  словом,  подчерпнутым  мною  из
словаря:   я  до   сих   пор   помню  "доверенное  лицо",  "отъявленный"   и
"полисиллабический".  Для публики были  еще "антидизистеблишментарианизм"  и
"диизобутилфеноксиполиэ-токсиэтанол";  первое  мне   никогда   особенно   не
нравилось, но раскатистое переливчатое звучание второго я люблю до сих пор и
употребляю это слово при каждом подходящем случае.
     - Конечно, Дикки, я дефективный, но по-хорошему.
     -  Ты  только   что  выбросил  мои  дни  рождения.  Ты   это  называешь
"по-хорошему"?
     - Да. И  хорошее -  это освобождение от условностей. Я  выбросил  еще и
кое-что другое.
     - Что же?
     - Когда  ты  перестаешь  верить  в  дни  рождения,  то представления  о
возрасте становятся чем-то далеким для тебя. Тебя не будет травмировать твое
шестнадцатилетие, или тридцатилетие, или громоздкое  Пять-Ноль,  или  веющее
смертью  Столетие.  Ты  измеряешь  свою  жизнь  тем,  что ты  знаешь,  а  не
подсчитываешь, сколько календарей  ты уже видел. Если тебе так нужны травмы,
так уж лучше получить  их, исследуя фундаментальные принципы  Вселенной, чем
ожидая дату столь же неизбежную, как следующий июль.
     - Но все другие  дети будут тыкать  в  меня пальцем - вон пошел мальчик
без дня рождения.
     -  Вероятно, да.  Но ты  решай сам. Если ты считаешь,  что  в этом есть
какой-то здравый  смысл - подсчитывать, как  долго ты  уже  бродишь  по этой
планете под солнцем,  - то продолжай  праздновать дни  рождения, заводи свои
маленькие часики. Проглатывай  крючки каждый год и плати свою цену,  как все
другие.
     - Ты давишь на меня, - сказал он.
     -  Я  бы  давил  на  тебя, если бы заставлял  тебя отказаться  от  дней
рождения  вопреки твоему желанию праздновать их. Если ты  не собираешься это
прекращать, так и не надо, какое тут давление.
     Он посмотрел  на меня искоса, чтобы убедиться, что я  не насмехаюсь над
ним.
     - Ты действительно взрослый?
     - Спроси у самого себя, - ответил я. - Ты действительно ребенок?
     - Я думаю, что да, хотя  я часто чувствую себя старше сверстников! А ты
чувствуешь себя взрослым?
     - Никогда, - сказал я.
     -  Значит, приятные ощущения сохранились? Я, маленький,  чувствую  себя
взрослым, а состарившись - буду чувствовать молодым?
     -  С моей  точки  зрения,  -  сказал я,  -  мы  безвозрастные создания.
Приятные  ощущения того, что ты  старше или моложе своего тела, возникают на
контрасте между традиционным здравым смыслом - что сознание человека  должно
соответствовать возрасту его тела - и истиной; а истина состоит  в  том, что
сознание  вообще не имеет возраста. Наши мозги никак не могут совместить эти
вещи  в  рамках  пространственно-временных  правил, но,  вместо  того  чтобы
подобрать  другие правила, наше сознание просто отворачивается  от проблемы.
Всякий  раз,  когда мы чувствуем,  что наш возраст  не  соответствует  нашим
числам, мы говорим "Какое странное ощущение!" и меняем тему разговора.
     - А что, если не менять тему разговора? Какой тогда будет ответ?
     - Не делай из возраста ярлык. Не говори:  "Мне  семь" или "Мне девять".
Как только ты скажешь: "У меня нет возраста!" - то не останется и причин для
контраста, и странные ощущения исчезнут. Правда. Попробуй.
     Он закрыл глаза.
     -  У  меня нет возраста, - прошептал он и спустя мгновение улыбнулся. -
Интересно.
     - Правда?
     - Получается, - сказал он.
     -  Если  твое  тело в  точности соответствует  твоим  представлениям, -
продолжал  я, - а  твои представления сводятся  к тому,  что  состояние тела
никак не  зависит  от  времени  и  определяется внутренним образом,  то тебя
никогда не смутит, что ты чувствуешь себя  моложе  своих лет, и не испугает,
что ты слишком стар.
     - Кто-то  сказал, что  тело является совершенным выражением  мысли? Чьи
это слова? Я хлопнул себя по лбу.
     - А! Это философия! Кто-то тут сказал, что я ее выдумываю и что все это
слишком тяжело и занудно для девятилетнего человека.
     Он спокойно смотрел на меня, едва заметно улыбаясь.
     - Это кому же девять?



Семнадцать

     - Дикки, давай я расскажу тебе один случай.
     - Я люблю рассказы, - сказал он.
     - Это  случай  не  из твоих, а из  моих  воспоминаний.  Ты помнишь  мое
прошлое, я помню твое будущее. Так это где-то оттуда. Только лучше я не буду
рассказывать, а покажу. Идет?
     - Идет,  -  сказал  он  настороженно, но  на этот  раз любопытство было
сильнее страха. - Это опять будет философия?
     -  Это  будет  один  случай.  Настоящий   случай  из  твоего  будущего.
Подключайся  к  моим  мыслям и  следи  внимательно,  а  потом  скажешь  мне,
философия это или нет.
     Дикки постепенно становился моим другом, напарником по приключениям.
     - Внимание, начали. Я закрыл глаза и стал вспоминать.


     В  моем  внутреннем  пустом пространстве  на  серебряном  тросе  висела
длинная   массивная   стальная   балка,  сбалансированная  в  горизонтальном
положении. Многие  годы  я  жил, учился,  играл на этой  балке,  держась так
близко к ее середине, что наклонялась она очень редко и едва заметно.
     Но в отрочестве все ценности подвергаются проверке.
     - Я знаю, что нам делать, - сказал Майк.
     Стоял летний полдень, дома никого не было: отец на работе, мать поехала
за покупками.  Майк, Джек и я отчаянно скучали. В глубине души я считал, что
никакая это не трагедия, если новый учебный год начнется как можно скорее.
     - Что нам делать? - спросил я.
     - Давайте выпьем!
     Мне сразу стало неуютно. Он имел в виду не лимонад.
     - Выпьем чего?
     - Выпьем ПИВА!
     - Болтай! - сказал Джек.
     - Где его взять, пива?
     - Да хоть тонну! Ну как, пропустим по глотку?
     Меня  толкали туда, куда мне вовсе не хотелось...  Я сразу очутился так
далеко от  центра,  как мне еще никогда  не приходилось, и балка, означавшая
равновесие в моей жизни, угрожающе поплыла подо мной.
     - Может, лучше не надо, Майк, - сказал я. - Твой папа узнает. Он придет
домой и увидит, что пива стало меньше...
     - Не-а. Он его накупил столько... У них сегодня вечеринка. Он никогда в
жизни не заметит!
     Майк побежал  на  кухню и вернулся, неся  в одной  руке три  бутылки, в
другой  -  три стакана,  а  в зубах  - открывашку. Он  поставил  стаканы  на
кофейный столик.
     Это безумие, подумал я. Мне нельзя пить, я же не взрослый!
     - А если он узнает, - спросил я, - то убьет тебя или только искалечит?
     - Ничего он не узнает, - ответил мой друг. - И потом, раньше или позже,
мы все равно научимся пить. Так давайте раньше! Правильно, Джек?
     - Конечно...
     - ПРАВИЛЬНО, ДЖЕК?
     - ПРАВИЛЬНО!
     - ПРАВИЛЬНО, ДИК?
     - Не знаю...
     - Ну, тогда пьем, два мужика и ребенок.
     - Ладно, открывай, - сказал я.
     Кто его  знает,  подумал я. Говорят, это очень  вкусно.  И  охлаждает в
жару. Все мужчины пьют пиво, кроме моего  папы. От одного стакана я вряд  ли
опьянею, а если это так вкусно, как они говорят, то какое значение имеет мой
возраст...
     Стальная балка внутри меня  так перекосилась, что мне оставалось только
забраться на ее верхний  конец. Я не знал, что  случится, если я  свалюсь, и
мне не хотелось это выяснять.
     Майк  откупорил  бутылки,  желтая  пенистая  жидкость доверху наполнила
стаканы. Он первым поднял свой, облизывая губы в предвкушении:
     - Ну, пацаны, вздрогнули. Ваше здоровье! Мы выпили.
     Мне  перехватило  горло  от первого  же  глотка. Да, холодное.  Но  что
касается вкуса... Какой  там вкус, это же отвратительно. Наверное, я  еще не
дорос до пива.
     - Дрянь! - сказал я. - И это считается полезным?
     - Конечно! - сказал Майк, держа стакан в  высоко поднятой  руке и гордо
поглядывая на нас.
     - Да, - сказал Джек. - Я мог бы привыкнуть к этому.
     - Бросьте заливать, ребята, - сказал  я. - Вы что, с  ума сошли? У этой
гадости  такой  вкус, как будто  весь мой химический набор  слили  в ведро и
оставили на недельку, чтобы завонялся.
     -  Это  же  ферменты,  понимаешь,  ферменты,  - Майк  уже забыл, что мы
друзья. -Это настоящее пиво, понимаешь! И дело не в том, какой у него вкус и
нравится ли оно тебе. Когда выпьешь больше, тогда и  понравится. А сейчас ты
должен выпить!
     Я сжался от  страха. Неужели я должен делать что-то независимо от того,
нужно мне это или нет?  Это  вот так становятся взрослыми -  когда ты обязан
делать  все,  что делают другие?  Мне не нравится то, что  здесь происходит.
Куда мне деваться? Где искать помощи?
     Помощь пришла  из глубин сознания  - взрыв, срывающий двери  с  петель,
сокрушительная яростная сила. Этот  подонок думает, что он может приказывать
мне, что я должен и чего не должен делать. Ты  должен! Что  он имеет в виду?
Кому это я должен? Я никому  ничего не должен, если я не хочу! А  этот  паяц
заставляет МЕНЯ делать то, чего хочет ОН!
     Я резко поставил стакан на стол, пиво плеснулось через край.
     - Ничего я не должен, Майк. И НИКТО мне не указ, НИ В ЧЕМ!
     Оба  приятеля замолчали и растерянно  глядели на меня,  забыв поставить
стаканы.
     -  Я НЕ  БУДУ! -  я  вскочил  на ноги  в  благородном  бешенстве (пусть
попробует кто-нибудь остановить меня!) - И НИКТО!..
     Хлопнув  дверью,  я вылетел на улицу.  Сидевший во  мне наблюдатель был
ошеломлен  не   меньше,  чем  двое  мальчишек   в  доме.  Кто  этот  дикарь,
проснувшийся во мне? Он  не перестарался, не переборщил, -нет, этот  парень,
которого я никогда не видел, вырвался откуда-то сзади, сгреб и поволок меня,
не  спрашивая ни  моего,  ни чьего бы то  ни было  согласия, это  настоящий,
высшего класса БУЙНЫЙ!
     Я брел  домой  и  быстро остывал.  Внезапно  я заметил, что  гигантская
стальная перекладина подо мной выровнялась и обрела  равновесие и надежность
гранитной глыбы. Я удивленно заморгал, потом  нерешительно  улыбнулся, потом
громко захохотал! И пошел  быстрее! Да, этот парень свиреп... Но он - это я!
Он на моей стороне! Слышишь, парень, кто ты?
     Никто  тебя не  заставит делать что  бы то ни было.  Ты понял это. Дик?
Никогда! Никто! Ни Майк, ни Джек, ни папа, ни мама, -  никто в мире не может
заставить тебя делать то, чего ты не хочешь делать!
     У меня даже рот раскрылся. Он заботится обо мне!
     Да.  О  тебе заботятся и другие люди, ты еще познакомишься с ними. Тебе
нелегко, малыш, и если ты окажешься совсем уж беззащитным, я тебя выручу!
     Стоп,  подумал я.  Майк  -  мой  друг, я не должен  защищаться от своих
друзей!
     Дурак  ты, дурак. Слушай внимательно, потому  что  теперь ты не увидишь
меня, пока опять не потеряешь равновесие и не перепугаешься. Майк никакой не
твой друг. Заруби себе на носу, что твой лучший друг - это Дик Бах.  Это мы,
множество уровней тебя, и ты можешь обращаться к нам,  когда захочешь. Никто
тебя  не  знает. Никто тебя по-настоящему  не знает,  только мы.  Ты  можешь
разрушить себя, а можешь полететь выше звезд, -  и нико