ми.
   А вот Инмумы, Мать Неба - у этой на голубой юбке красные круги.
   Верховный жрец Уктын должен взять эти фигурки, чтобы обновить убранство
Баздым Куалы.
   А вот олени для вотов Нижнего племени - от этих лесных красавцев ведут
нижние воты свое начало.
   Воты со среднего теченья Полой речки купят пестро раскрашенных козлов,
а вотам Верхнего племени, где вождем молодой Келей, наверняка понравятся
эти красавицы-утки. Чуть дальше стоят размалеванные кони для жителей
Просяной речки. Но чаще всего на доске Шелепа встречается медведь -
покровитель рода Гондыр.
   Старый мастер еще раз оглядел свои детища и остался доволен. Если
немного переставить их, то его доска совсем похожа на настоящую жизнь.
Благодушно посмеиваясь, он начал перемещать фигурки. Медведь - хозяин
леса, а род Гондыр - повелитель всех северных вотов.
   Значит, медведей надо в середину доски. Вот этот, самый большой и
толстый, вполне похож на Выра. А этот осанистый коротышка смахивает чем-то
на Келея. Еще один, высокий и тощий, вполне сойдет за Ларо, вождя Нижнего
племени. А вот и Уктын - вставай сюда, голубь.
   Вокруг ваткарских медведей - остальной мелкий народец, все эти кони,
козлы, утки, олени и петухи. По краю же доски выстроились фигуры богинь,
они словно охраняли пестрое глиняное скопище, а вместе с ним и весь народ
северных вотов от бед и напастей. Да, без поддержки и помощи великих
небесных сил немыслима жизнь в этих краях. Они охраняют живущих, дарят им
свет, тепло, воду и пищу.
   Когда работа была закончена, Шелеп почувствовал: что-то не так, что-то
не схоже на доске его с настоящей жизнью. Подумав немного, он улыбнулся,
повернулся к полке и взял в руки еще одну фигурку. Это была Толэзьмумы,
Богиня Луны. Ее темно-синяя юбка украшалась серебряно-белыми кругами. Дочь
князя, красавица Люльпу, подумал Шелеп и, раздвинув глиняных медведей,
осторожно поставил изящное изваяние в самой середине доски. Вот теперь
картина казалась законченной и совсем правильной.
   По давней привычке, прежде чем лечь спать, старый мастер вышел на улицу
подышать вольным воздухом. Он сел на лавочку, блаженно вытянул ноги и
вгляделся в сумрак ночи. Весна в этом году была ранней и дружной, речное
половодье подступило к самым домам башарманского селения. От смутно
светлевшей водной глади веяло свежестью, слышны были плеск и неугомонное
бормотанье бурных весенних струй.
   Ваткарский князь Выр несколько раз предлагал башарманам перебраться на
сухую горную сторону, обещал помочь в расчистке леса по берегам
Колыны-шур. Но башарманы всякий раз благодарили князя за заботу и
отказывались - они нашли свое тихое место и приросли к нему всеми своими
корнями.
   Приглушенные пространством звуки привлекли внимание Шелепа. Он
пристальнее вгляделся в сумрак ночи, сквозь который таинственно чернело
косматое тело Куалын-горы. Вот из лесных зарослей пророс живой букет
огненных цветов, который с топотом, криками и свистом двинулся в сторону
Бадзым Куалы. Вот на какое-то время высветилась на самом краю обрыва
крохотная человеческая фигура:
   Шелеп знал: накануне праздника шийлык молодежь изгоняет из домов и
прочих построек нечистую силу. Огненный букет летит над Куалын-горой -
значит, все идет как всегда, праздник обязательно будет, он уже начался.
Ну что ж, старый Шелеп готов к празднику и может спокойно спать в эту
весеннюю ночь.
 
 
 
   Разговор по душам 
 
   - Думай, Петрило, подсказчик мой верный!
   - Спасибо, боярин, что ценишь верность мою и преданность, - отозвался
Петрило дрогнувшим голосом. - Хочу тебе признаться, что враги твои
неодинова пытались сманить меня на свою сторону, богатыми посулами купить
меня пробовали:
   - Вот как! - искренне удивился Дмитр. - Что же ты об этом раньше не
сказывал?
   - А зачем? Если б захотел я супротив тебя пойти, так давно бы подлость
эта наружу выплыла. Шила в мешке не утаишь, Дмитр Мирошкинич. А поскольку
не позарился я на посулы супостатовы, так к чему об этом и говорить было?
   Боярин долго молчал, с интересом разглядывая Петрилу, словно видел его
впервые. Сорочьими пугвами нацелился он в лицо отрока, острым, как клюв,
взором проник в глаза Петрилы, но ни единого зернышка лукавства и неправды
не обнаружилось в глубине этих бесхитростно распахнутых глаз. Дмитр
облегченно выдохнул, словно сбросил с плеч тяжелый мешок, и негромко
спросил:
   - А почто ныне об этом вспомнил?
   Петрило давно знал, что не всякому новгородцу удавалось переглядеть
Дмитра Мирошкинича. И теперь, бесстрашно и открыто приняв и сдержав
пронзающий клевок боярского взгляда, Петрило как-то сразу успокоился и
уверился в себе.
   - А то и вспомнил, боярин, что среди людишек наших много найдется
охотников на Каму отправиться, а вот такого, который в случае удачи
захотел бы добровольно в Новгород воротиться - такого вряд ли сыщешь.
   - Правда твоя, - согласился боярин. - Это мне и без тебя ясно. О чем
твое-то слово?
   - Мог бы я: попробовать, - просто сказал Петрило.
   - Ты? - изумился Дмитр.
   Все это время он мысленно перебирал и оценивал своих людей. Но мысль о
Петриле, самом близком и преданном, ни разу не мелькнула в боярской голове.
   - Чему удивляешься, Дмитр Мирошкинич? - с мягким напором спросил
Петрило. - Разве плохо служу я тебе? Разве можешь ты сомневаться в моей
верности?
   - Что ты! Что ты! - вскинулся боярин. Премного доволен службой твоею.
Ты - десница моя, опора и помощь во всяком деле.
   Про себя подумал: а почему бы и нет? Здесь, в Новгороде, Петрилу любой
смышленый холоп заменит. Здесь, в делах обычных и привычных, можно и левой
рукой обойтись. Вслух сказал:
   - За раденье к делам моим благодарю, Петрило, а с тем прими-ка чашу с
медом, да и я с тобою заодно подвеселю утробу свою.
   - Будь здрав, Дмитр Мирошкинич! - Петрило принял чашу и с достоинством
поклонился.
   Выпив меду, боярин повеселел, размяк, заулыбался.
   - Пожалуй, довольно о тугах наших толковать. День догорел, и угольки
угасли, а на остывших угольках яичко не испечешь. Утро вечера мудренее. А
скажи-ка, Петрило, как твоя Варварушка поживает? Как детки малые
живы-здоровы?
   - Благодарствую, боярин, - ответил Петрило, удивляясь неожиданному
повороту разговора.
   - Стыдно мне, что мало ценил верность твою, никогда не интересовался
жизнью твоей помимо службы боярской. А ты ведь не только служитель верный,
ты еще и отец семейства. С тобой встречаюсь каждый день, а женку твою раз
всего и видел, да и то случайно. Почто прячешь ее от меня? Али боишься,
что отобью?
   Дмитр засмеялся, выпил еще меду. Петрилу все больше удивлял непривычный
разговор. Он хорошо знал, что боярин не охоч был до пустых бесед.
   - И где же ты хоронишь ладушку свою? - весело спросил Дмитр.
   - А что ее хоронить? Чай, не украдена, - в тон ответил Петрило.
   Продолжая улыбаться, он почувствовал, как застарелая туга зазудела в
душе неизбывным надоедливым комаром. Сникнув, нехотя добавил:
   - Живет себе в доме отца своего Калины Сытинича.
   Отношения с тестем были еще одной причиной того, что Петрило рвался на
волю. С первых дней Калина Сытинич без всякой видимой причины невзлюбил
зятя. Ничем не корил, ни за что не бранил, но Петрило шкурой чуял не
утихающую неприязнь к себе, и это омрачало любовь его к Варваре.
   - А ты, с нею живя, вроде как по чужим половицам ходишь, - догадался
Дмитр.
   - Обживусь немного - свой двор поставлю, - тускло вымолвил Петрило.
   - Так что же ты молчал до сего дня? Разве ж в моих хоромах угла не
найдется?
   - Сюда, Дмитр Мирошкинич, я служить прихожу, а посему не хочу, чтобы
бабы да ребятишки сопливые под ногами путались.
   - Ох, не ценил, ох, не лелеял, - запричитал боярин. - Люблю, люблю
тебя, Петрило, и ежели надумаю тебя на Каму отправить - ты уж не
сомневайся! Позабочусь о близких твоих, пригрею, приголублю, будь спокоен!
   - Благодарствую, боярин, да только Калина Сытинич не отпустит
Варварушку со двора своего.
   - Ну, время позднее, - спохватился Дмитр. - Давай-ка на посошок.
   Они выпили еще меду.
   - Любишь, наверно, женку свою? - ласково спросил Дмитр.
   - Люблю, боярин, - искренне отвечал слегка захмелевший от меда,
растревоженный необычным разговором Петрило.
   - Вот и хорошо, вот и слава Богу, - удовлетворенно ворковал Дмитр
Мирошкинич, провожая Петрилу до порога горницы.
 
 
 
 
   Напутствие 
 
   Какого роду-племени? - спросил посадник, испытующе глядя на Светобора.
   Светобор сдержал пронизывающий взгляд голубых глаз и без робости
ответил:
   - Отец мой Путило был милостником князя Романа Мстиславича.
   - Тот самый Путило? - оживился Михайло Степанович. - Я тебя, молодец,
встречал неодинова на дворе моем и всякий раз задумывался:
   откуда лицо твое так мне знакомо? А ты, выходит, старинного моего
товарища родной сын. С отцом твоим служили мы вместе князю Роману.
   Да, да, помню - был у Путилы сынок малолетний, так это, значит, ты и
есть. Давно Твердиславу служишь?
   - С полгода уже, - отвечал Светобор.
   - Так что ж ты молчал все это время? Надо было придти, посидели бы,
потолковали, меду выпили, глядишь, помог бы я в службе твоей.
   Светобор молчал.
   - Он у нас гордый, - сказал из темноты Твердислав.
   - Значит, в отца, - заключил Михайло Степанович. Служил с нами еще
один, Чуршей звали, так он веселый был, а Путило - гордый. Да, пожито
всяко:
   Михайло Степанович замолчал, невольно вспомнив, как тринадцать лет
назад войска Андрея Боголюбского, ведомые сыном его Мстиславом, пришли к
Новгороду, разоряя на пути своем города и веси, как три дня и три ночи
держали Новгород в глухой осаде. Переговоры ни к чему не привели, и на
четвертый день началась кровопролитная битва.
   Новгородцы знали, что незадолго до этого великий князь взял приступом
Киев и жестоко расправился с киевлянами. Поэтому они не собирались
сдаваться на милость победителя. В разгар битвы архиепископ Иоанн вынес на
стену икону Богоматери и обратил лик ее в сторону нападавших. Одна из
стрел вонзилась в икону, и тотчас слезы полились из прекрасных глаз девы
Марии. Это вызвало ужас в стане нападавших, и они бросились бежать.
Руководимые князем Романом и тогдашним посадником Якуном, жители города
бросились в погоню, избивали непрошеных гостей и топили их в реке. Много
суздальцев попало в полон, продавали их потом по десять человек за гривну,
более в знак презрения, нежели от нужды в деньгах. Победа новгородцев была
полной, и они всенародно славили князя Романа.
   Но через несколько месяцев город неожиданно явил свой изменчивый нрав,
заключив мир с Андреем Боголюбским. Роман был изгнан из Новгорода, при
этом пострадали наиболее близкие к нему люди, пытавшиеся защитить безвинно
гонимого князя. Тогда исчез куда-то веселый Чурша. Тогда же пропал из вида
и Путило. А причиной было то, Новгород получал хлеб из Низовской земли, из
Андреевых владений. Вот и сейчас хлебная эта зависимость связывала Михайло
Степановича по рукам и ногам. Без хлеба - голод и бунт в городе. А чтобы
получить этот хлебушек, надо покориться воле теперешнего великого князя
Всеволода. Всеволод да Андрей - два брата родных, а отца их недаром
Долгоруким прозвали.
   - Куда же отец твой подевался тогда? - спросил Михайло Степанович.
   - Вынужден был удалиться в дальнюю деревушку, пожалованную князем за
верную службу.
   - Жив ли теперь?
   - Плох стал, телом немощен, душой скорбен, - отвечал Светобор.
   - А матушка твоя, Любавушка, как жива-здорова?
   - Матушка померла пять лет назад, - тихо сказал Светобор.
   Михайло Степанович, вздохнув, помолчал немного, вспоминая красавицу
Любаву и скорбя о скоротечности жизни человеческой. - Увидишь отца,- снова
заговорил он, - кланяйся от меня да скажи, что помнят его в Новгороде:
Хотя, наверно, не скоро ты его увидишь. Зная отца твоего, как большого
недруга суздальских князей, буду говорить с тобой откровенно. Ты знаешь,
что Всеволод мечтает отнять у Новгорода вольности, Ярославом Мудрым
дарованные. Для этого поддерживает он всеми силами врага моего Мирошку и
сыновей его, которые ради власти и выгоды готовы не то что к Всеволоду - к
самому черту прислониться, не к ночи будь сказано. Ты знаешь этих людей и
должен понимать, какие несчастья обрушатся на Новгород, если Мирошка
станет посадником. Да что ты! Князь Ярослав Владимирович, свояк Всеволода,
по долгу службы обязанный блюсти в Новгороде интересы великого князя,
говорил мне, что лучше претерпеть немилость от Всеволода, чем норовить
разбойнику Мирошке. Но есть одна туга, от которой в свое время и отец твой
пострадал - низовский хлеб! Будем шибко супротивничать - Всеволод, того
гляди, вздует цену, а то вовсе подвоз перекроет. Он в своих землях хозяин
полный, самовластный, он - может. А коли хлеб дорог или вовсе нет его -
кто виноват? Власть виновата. С Ярослава Владимировича какой спрос? У него
своя песня:
   вы, господа новгородцы, княжью власть укоротили до предела последнего -
вот и живите своим умом, а моей вины в неустроеньях ваших не было и нету.
У кого власти поболе, с того и спрашивайте. У посадника. Народ наш скор на
смуту, случилось чего - живо-два поднимется. Не за себя боюсь - я свое
отбоялся. Людишек новгородских жалко мне. Крикнут сгоряча Мирошку
посадником, так он с них же семь шкур и спустит.
   Можно брать хлеб у гостей заморских, но это обойдется гораздо дороже.
Можно и своих купчишек в дальние края направить, но и тут деньги требуются
немалые. В любом разе казну градскую как можно туже набить надобно. Вот
тут смог бы ты нам помочь.
   - Готов, боярин, - воскликнул Светобор, взволнованный откровенностью
посадника.
   - Дело трудное, опасное, путь неблизкий, вплоть до гор Рифейских, до
великого Камня. О Югре слыхал когда-нибудь?
   - Слыхал, боярин, - отвечал Светобор.
   -Надобно в той Югре собрать дань, которую издавна установил Новгород
для тамошних жителей. Тем серебром югорским будем себе волю покупать.
   - Готов, боярин, - повторил Светобор и поклонился посаднику. - Почту за
честь послужить Господину Великому Новгороду.
   - Верю тебе, Светобор, - сказал Михайло Степанович. - Береги людей,
которые пойдут с тобой, зря не рискуй и помни, что от тебя многое зависит
в этом городе.
   ***
 С Красной Горки прокатилась по Руси шумная и пьяная Радоницкая седьмица.
Отзвенели гусельцы яровчатые, отгудели рожки да жалейки, отлетели в синее
небо песни хороводные. Отпричитали-отплакали вдовы и сироты, люд крещеный
и некрещеный помянул дорогих покойников, щедро полил могилки медом сыченым
да вином хмельным-зеленым, не забыв омыть ими и утробу свою. Дети малые
закликнули дождички весенние: - Поливай, дождь, на бабину рожь, на дедову
пшеницу, на девкин лен поливай ведром. Дождик, дождик, припусти, мы поедем
во кусты, посильней, поскорей, нас, ребят, обогрей!
   Отпылали на холмах священные, в честь Даждьбога, костры, возле которых
пролилась кровь жертвенных животных, отшумело возле них полюдье - суд
людской над виновными против спокойствия мирского.
   Здесь же, у красногорских огней, седые жрецы благословили молодых на
житье семейное.
   Вслед за Радоницей явился Егорий-вешний, покровитель русского воинства.
Взошло, как всегда, Солнце ясное и покатилось по небу в закатную сторону.
Пригрело и обнадежило смерда-оратая, приласкало и утешило
девушку-невестушку, обойденную женихами в красногорских гуляньях. Старый
дед, не чаявший весны дождаться, блаженствует на завалинке в тепле и тихой
радости - поживем еще:
   Катится по небу Солнце ясное, а навстречу ему - великий князь Всеволод
Георгиевич ведет свои войска вниз по Оке на земли булгарские. Вместе с
Всеволодом -любимый его племянник Изяслав Глебович, брат князя
Переяславского. Тут же князья Рязанские, и сын Давида Смоленкского, и
князь Муромский Владимир Юрьевич с братом, и Владимир, сын князя
Киевского, и другие многие.
   Здесь же, среди ратников Всеволода, простой парень Микула. Он как-то
враз повзрослел, осунулся, посуровел лицом и разучился улыбаться.
   Идет Микула мстить булгарам за смерть родителей своих и надеется в
далеких чужих землях отыскать взятых в полон сестру свою и младшего брата.
   Другой дорогой идет навстречу Солнцу боярский отрок Петрило. Он ведет
ватагу охочих новгородцев на поиски сказочно богатого храма главного
чудского бога Йомалы. Петрило пьян от свежего ветра, от простора
весеннего, и пуще всех богатств манит его вольная воля.
   Она, волюшка вольная, мила и простому бывалому мужику Быкодеру, который
в это самое время снова сидит в дозоре на высоком сухонском берегу чуть
выше устья Юга-реки, на подступах к поставленной ростовцами да суздальцами
крепости Гледен. Сидит Быкодер, службу служит, о жизни своей не тужит.
Знает мужик: случись чего - только и видели его. Здешнее место медом не
намазано, навстречу Солнцу дорога не заказана.
   Туда же, навстречу Солнцу, к горам Рифейским, за югорским серебром
ведет своих воинов Светобор. Он понимает, что его возможная неудача
пошатнет вольность Господина Великого Новгорода. Но Светобор верит, что
все будет иначе. А еще под ворохом дум, забот, сомнений где-то на самом
донышке души нет-нет да и шевельнутся два теплых и загадочных слова:
   Вятшая река:
 
 
   2 серия 

   Непокорный раб 
 
   Бий Торымтай выехал из леса и остановился возле богатого двора
базарбаши Бигеша. Один из сопровождавших воинов отправился поискать
хозяина двора и тотчас исчез среди многочисленных построек, занимавших
вершину холма. А по склону холма, до самого речного обрыва, широко
раскинулся знаменитый булгарский торг Агабазар. Всего два дня минуло с тех
пор, как великое войско урусов ушло из-под стен Булгар-кала, а торг
Агабазар уже вновь неуемно шумел, толкался и суетился. Все шло так, как
будто не было нашествия и десятидневной осады.
   Там, за лесом, в самом городе, громкогласные муэдзины возвещали с
высоты минаретов время намазов и приглашали правоверных восславить
великого Аллаха, волею своею оградившего город от беды. Здесь, на берегу
Итилъ-реки, среди лавок, навесов, шатров и загонов бурлила разноязыкая,
разноцветная толпа, слышались крики, смех, проклятья, ревели быки и
верблюды, перемещались тюки и бочки, мелькали мешки и корзины. Вешнее
солнце припекало так, что радостные торговцы кумысом и кислым айраном едва
успевали наполнять свои кувшины. Благодатной свежестью веяло от реки.
Внизу, под обрывом берега, весело плескалась синяя вода, шелестели
сворачиваемые паруса, скрипели сходни, бодро покрикивали хозяева прибывших
из разных мест купеческих судов.
   Вернувшийся гонец сообщил, что базарбаши Бигеш с утра отправился на
пристань. Бий Торымтай дернул повод и начал неспешно спускаться с холма.
Стройную, в ярком халате, фигуру, ловко влитую в конское седло, заметили
издали, в толпе зазвучало славное имя. Жители Булгар-кала разом вспомнили,
как войско урусов подошло к ханской столице и осадило ее. Чужих воинов
было так много, что страх невольно вошел в сердца булгар. Они с ужасом
ждали начала штурма и беспрестанно молили Аллаха о помощи. Молитвы были
так горячи, просьбы были так искренни, что великий бог не мог остаться
равнодушным.
   Всемогущий Аллах затмил разум юного урусского бия Изяслава. В то время,
как военачальники урусов совещались в белом шатре своего хана Всеволода,
нетерпеливый Изяслав в одиночку, с невеликою дружиной, ударил на
булгарских батыров, оборонявших подступы к городу.
   Дерзкому юноше удалось пробиться к воротам, воины его успели даже
поставить штурмовые лестницы:
   Всемогущий Аллах укрепил руку бия Торнмтая, заострил взор его ясных
глаз, направил стрелу, пущенную булгарским героем, и та стрела уязвила
юное и горячее сердце Изяслава. Этот выстрел спас город.
   Урусы тотчас отступили, поспешно унося тело умирающего предводителя.
   И только один молодой воин, совсем еще мальчишка, продолжал карабкаться
по лестнице. Он кричал какие-то непонятные слова и грозил защитникам
города коротким мечом. Несколько воинов натянули луки, но бий Торымтай
приказал не