от него ни слуху, ни духу, ни весточки, ни
словечка. Ждать далее была бессмысленно, и кормщик Федька Коновал приказал
спускать ушкуй на воду. Вскоре взмахнули разом узкие длинные крылья весел,
и легкое суденышко споро побежало вверх по течению, в неведомую биарскую
землю, к таящимся там и манящим лихого человека несметным сокровищам.
 



   Будем жить 
 
   Василий смахнул из готовой чаши мелкие щепки, придирчиво оглядел работу
свою, воткнул топор в сочную плоть бревна и утер пот с лица подолом
холщовой рубахи.
   - Все, брат Ивашка, пора на отдых, - весело сказал он и ловко спрыгнул
на землю.
   - Востер ты, воевода, топором махать, - доброзавистливо отозвался
Ивашка, молодой парень, работавший на другом конце бревна. - Как ни
стараюсь, а все не смогаю угнаться за тобой.
   - Ну, верши-оканчивай, - сказал Василий и неспешно побрел к реке,
широкая гладь которой была празднично расцвечена прощальными лучами
заходящего солнца. Воевода спустился к краю берега, блаженно окунул в
прохладную воду истомленные руки, плеснул в потное, соленое лицо полную
пригоршню, после чего с удовольствием уселся на мягкую теплую траву.
Взгляд его достиг другого берега и на какое-то время невольно задержался
на большом черном пятне, кое-где зализанном уже языками неистребимой
летней зелени.
   Неприятные воспоминания шевельнулись в душе, опять тихонько заныло
сердце, он отвернулся и, словно стараясь утешить себя, любовно оглядел
возвышающийся поодаль новый бревенчатый сруб, с которого как раз в это
время спрыгивал Ивашка. Сруб был хорош, но сквозь ладную вязь
свежерубленных венцов глянули на Василия Нырка суровые глаза молодого
новгородского ушкуйника, разбившего рать, спалившего город, с позором
прогнавшего гледенского воеводу от этой земли.
   Василий вспомнил, как шел он прочь, как понуро плелись за ним Ивашка и
Никодим. Все трое молчали, тихо было на земле, только трещал догорающий
пожар да где-то далеко за спиной выли по-звериному обезумевшие гледенские
бабы. А в душе воеводы трещал и выл иной пожар - пожар нестерпимой обиды,
бессильной ярости и неистребимой ненависти. Ему хотелось как можно скорее
добраться до стольного Владимира, испросить у великого князя войска,
догнать новгородцев и бить, крушить, рубить и топтать, пока последний
супостат не рухнет у ног его бездыханным.
   Василий вспомнил, как, уходя тогда от страшного места, он остановился
вдруг так неожиданно, что шедший следом Никодим боднул его опущенной
головой в спину. Ничего не сказал Никодим, мужик смирный и молчаливый, а
воевода как-то разом понял, что не сможет он встать пред светлые очи
Всеволода Георгиевича. Не потому, что боязно, а потому, что стыдно:
   Восемь лет назад, посылая дружину в земли полночные, наказал великий
князь поставить город в устье Юга-реки.
   - Не для себя бьюсь-хлопаюсь, воевода, - говорил он Василию в
доверительной беседе с глазу на глаз, - Надобно нам державу крепить, дабы
не постигла ее участь Руси полуденной. Братец мой убиенный душою расцветал
и отдыхал сердцем в своем Боголюбове, а все ж таки по старой памяти на
Киев зарился. Мне же любы земли полночные, ими крепиться и прочиться будет
держава наша. Заодно и новгородцев укоротить не мешало бы, а то разжились,
как вши в коросте, никакого с ними сладу... Допрежь всего поставишь градец
малый в устье Юга-реки, застолбишь местечко невеликое. А местечко то хоть
и мало, да дорого, все тамошние пути через него проходят. На новгородцев
не наскакивай, пусть себе гуляют... пока что. Главное твое дело -
обжиться, укрепиться, корешки пустить. А уж потом... Может, десять дет
пройдет, может, двадцать, тогда только можно будет подумать о двинских
угодьях и пределах югорских. Прощу тебя, воевода. - не спеши! Поспешишь,
говорят, людей насмешишь, но коли ты поторопишься - не до смеху будет, уж
я-то знаю шильников новгородских. Живи себе тихонько да думай о том
времени, когда земля низовская прирастится тамошними полночными царствами,
а ты станешь их хозяином и верным моим товарищем. Подумай сам, какая
держава великая у нас с тобой получится. Такую державу никаким половцам,
никаким нурманам не одолеть. Помни об этом и не спеши! Один шаг неверный -
и рухнет все, и опять нам сызнова начинать, а мы ведь не вечные...
   Сделал воевода все, как было велено. Все - да не все... Семь лет
терпел, на восьмой не вытерпел, взбрыкнул самовольно, в силу свою
уверовав, и сбылись слова великого князя, в одночасье рухнуло все, что так
долго ладилось и устраивалось.
   Но что же делать, куда деваться теперь, к кому обратиться за помощью?
Чуя вину свою и палящий стыд, не видя дороги, брел воевода бесцельно по
лесной тропе, а следом шли его уцелевшие товарищи.
   Большим зеленым оком глянуло на Василия озимое поле, которое когда-то
всем городом разрабатывали на лесной поляне, вырубали кусты, корчевали
коренья, каждый год пахали, сеяли, с любовью и надеждой заборанивали в
землю драгоценное зерно. Здесь, на краю этого поля, воевода остановился и
крепко задумался. Придет месяц серпень, думал он тогда, настанет пора жать
золотые колосья, вязать снопы, свозить их на гумно, молотить... Кто
сделает эту работу, кто выполнит извечную радостную обязанность землероба?
Люди его города лежат там, на берегу, побитые, порубленные, иные навеки
сгинули в речных глубинах, осиротевшие бабы разбредутся по белу свету, а
он, воевода, хозяин, в чьей власти было не допустить черной беды, бросит и
этих несчастных женщин, и их несхороненных мужей и братьев, и это поле?
Оно, не подозревая об участи своих прежних радетелей, выметнет в небо
мирные пики колосьев, выпестует тугие зерна, вырастит хлеб, как испокон
века назначено Матерью-Природой... Разве может хлеб расти просто так, ни
для кого?
   Он оглядел своих товарищей. Ивашка востер, да больно молод, неопытен. А
вот Никодим - молчаливый, неприметный, но бывалый, хожалый и езжалый -
пожалуй сгодится. Воевода снял с пальца перстень с печаткой, давний
подарок Всеволода Георгиевича, и решительно протянул Никодиму.
   - Пойдешь во Владимир, поклонишься великому князю, поведаешь о нашем
горе, скажешь, что воевода Христом-Богом просит немешкотно помощи, ждет
ратников - хотя бы малое число... Исполнишь ли?
   Никодим кивнул, сунул перстень за пазуху и, низко поклонившись, хотел
было тут же двинуться в путь.
   - Обожди, - остановил его воевода. - Дело важное и даже опасное.
   Неведомо, свидимся ли еще. Надеюсь на Божий промысел и удачу твою, и на
том дай обнять тебя...
   Он прижал к себе Никодима, глянул в близкие спокойные глаза.
   - Исполнишь ли? - спросил шепотом.
   - Исполню, - выдохнул Никодим.
   - А мы что же? - растерянно сказал Ивашка, когда гледенский гонец
скрылся в чаще леса.
   - Будем жить, - отвечал воевода.
   Собравшись вместе - два мужика да полтора десятка баб - до глубокой
ночи молча хоронили убитых.
   На следующий день воевода объявил, что задумал он в память убиенных
гледенцев построить новый город - лучше прежнего. Спросил, есть ли
охотники помочь.
   - А куда мы пойдем? - заговорила старуха, у которой новгородцы убили
сына. - Кто за могилками приглядит?
   Остальные молча согласились.
   Долго искали место, ходили и выше, и дальше, но где бы ни
останавливались - всюду сквозило, гарью и гибелью. Наконец, но общему
желанию и согласию новый город решено было строить на другом березу Сухоны.
   - Перво-наперво возведем церковь, - воодушевленно говорил воевода.
   -Потом избы срубим. Пока это делаем - глядишь, рать низовская
подтянется, будет кому в тех избах жить, будет кому стены городить, башни
угловые ладить. Будем жить, милые вы мои, будем жить!
   Как сказал, так и вышло. Худо-бедно - жили, работали много и маятно,
работой той горюшко избывали. Валили лес, своей да бабьей силой
вытаскивали его на высокий берег, шкурили бревна... Порой думал Василий -
надо ли, стоит ли? Но когда лег на крепкие опоры закладной венец будущего
храма, понял - надо, стоит, а иначе и жить незачем...
   ...Подошел Ивашка, забрел по колена в воду, умылся.
   - Женщины кличут вечерять, - сказал усталым голосом в начал неспешно
утираться подолом рубахи.
   - Хорошее дело, -- весело одобрил воевода. Голодным-то, сказывают,
медведь не пляшет. Пошли.
 
 
 
   Кытлым и Юма 
 
   Молодой охотник Кытлым долго искал добычи, но удача в этот день,
отвернулась от него. Усталый и недовольный, остановился перевести дух. И в
это самое время из кустов послышался шорох. Кытлым даже не успел ни о чем
подумать, как руки его словно бы сами собой натянули лук, и тотчас
свистнула пущенная наугад стрела.
   Когда Кытлым осторожно раздвинул густые ветви, ужас вошел в его сердце
- стрела пронзила и насмерть убила змею. Скрывать свое преступление было
бессмысленно, он принес убитую змею к храму Йомалы, положил ее у ног
главного жреца Суксуна и низко склонил повинную голову.
   Главный жрец Суксун побледнел и долго не мог произнести ни слова.
   - Ты, человек рода Голубой Змеи, - заговорил он наконец, - убил
покровительницу своих сородичей. Почему?
   Кытлым упал на колени и сбивчиво рассказал, как все произошло.
   - Это все равно, - сурово молвил Суксун. - Убить общую праматерь то же
самое, что убить собственную мать. Ты заслуживаешь большого наказания.
   По знаку главного жреца плачущего Кытлыма схватили и заперли в пустом и
темном храмовом пристрое. Молодой охотник рухнул на землю и в страшном
унынии пролежал до вечера. Он слышал, как к храму пришли люди его рода,
они возбужденно и горестно переговаривались между собой. Открылась дверь,
воины вывели Кытлыма на улицу и втащили его на высокое крыльцо храма.
   Посреди крыльца была расстелена драгоценная материя, привезенная со
знаменитого рынка Ага-Базар в Булгар-Кала. На материи стояла древняя
золотая чаша, на дне которой распласталась убитая Кытлымом змея.
   Один из жрецов печально рассказал собравшимся о том, что и так уже было
всем известно - охотник Кытлым убил праматерь и покровительницу рода
Голубой Змеи. После этого к краю материи подошел жрец Нырб.
   Трижды поклонившись, он объяснил убитой змее, что молодой охотник лишил
ее жизни не по злому умыслу, что произошло это случайно, по ошибке, не
нарочно. От имени людей рода, от имени всех живущих биаров он просил у нее
прощения и уверял, что убийца будет сурово наказан.
   С высоты крыльца Кытлым видел стоявших в толпе своих родителей, отец
опустил голову, мать горько плакала, ее пыталась утешить Юма, возлюбленная
Кытлыма, на которой он собирался жениться этой осенью.
   По древнему обычаю, каждый человек рода сломил выбранную им ветку,
Кыглыма поставили на колени спиной к толпе, и наказание началось.
   Длинная вереница людей потянулась к крыльцу храма, каждый родич,
поднявшись по ступеням, ударял своей веткой по обнаженной спине
провинившегося. Кытлыма наказывал весь род, и молодой охотник не имел
права видеть и знать, кто именно бьет его в это мгновенье, чтоб не затаить
обиду на отдельного человека. Только но силе удара мог он предположить,
кто за спиной его - друг или недруг.
   - Ты видишь, праматерь, как люди рода, которому ты дала жизнь, мстят
твоему обидчику, - говорил жрец Нырб. - Они очень сильно бьют Кытлыма и
надеются, что ты не будешь на них гневаться.
   Как раз в это время к исцарапанной колючими ветками, кровоточащей спине
молодого охотника легонько прикоснулся нежный побег какого-то лиственного
деревца.
   - Я с тобой, - услышал Кытлым чей-то шепот в узнал Юму.
   - Проходи! Проходи! - гневно крикнул главный жрец.
   Исхлестанного Кытлыма втащили обратно в храмовый пристрой и снова
заперли. Лежа на животе у стены, он слышал, как с песнями и молитвами змея
была торжественно похоронена, в жертву ей принесли священного быка, на
внутренностях которого гадал сам главный жрец Суксун. Окончив гаданье, он
объявил, что праматерь не простила своего убийцу, и поэтому всех биаров
ждут большие несчастья.
   - Вы знаете, - говорил Суксуа, - что через семь лун здесь соберутся
люди всех ближних и дальних биарских селений, чтоб отпраздновать Великий
День Йомалы. Тогда будем решать судьбу Кытлыма.
   Кытлыму не удалось уснуть в эту страшную ночь. Но не полыхающая огнем
спина, не голод и не жажда были тому причиной. Как только он закрывал
глаза, тотчас виделась ему убитая змея, которая сразу же начинала расти,
расширяться до огромных размеров и удлиняться до бесконечности. И вот уже
из далекого далека, из-за синих холмов, из-за темных лесов неспешно ползло
ее ожившее тело; серебристо-голубое и постоянно изменяющееся, оно лениво
извивалось между обрывами, шуршало галькой, перекатывало коряги,
перемывало желтые пески, сверкало на солнце золотой чешуей волн и мелкой
ряби:
   Кытлым в ужасе открывал глаза и испуганно вглядывался в непроглядную
темень.
   - Прости меня. Большая река, - горячим шепотом умолял он. - Прости и
поверь, что я не хотел убивать одну из твоих любимых дочерей. Разве я мог
нарочно лишить жизни покровительницу своего рода? Разве я мог по злому
умыслу причинить горе тебе, которая кормит в оберегает всех живущих
биаров? Не мог, это вышло случайно. Поверь, Голубая Змея, я готов принять
любое наказание - убей меня, как я убил твою дочь, только на гневайся на
моих сородичей, прости всех живущих биаров, не делай им зла, не губи людей
моей земли...
   Глухой предрассветной порой он услышал негромкий стук в стену.
   - Кто здесь? - спросил шепотом.
   - Это я, Юма. - послышалось в ответ.
   - 3ачем ты пришла? - спросил он недовольно. - Мою семью постигло
несчастье. Если жрецы узнают, что ты приходила ко мне, твоей семье тоже
будет плохо.
   - Не бойся? - ободрила его девушка. - Дозорный спит под дверью, никто
ничего не узнает.
   - Уходи! - потребовал Кытлым.
   - Не гони меня, - попросила Юма. - Мне нужно сказать тебе о многом.
   Я пробралась в храм и подслушала разговор жрецов. Ты знаешь, что
убийство праматери давно уже не карается смертью. Но главный жрец Суксун
настаивает именно на этом - он хочет, чтоб тебя скормили Большой Реке.
   - Я согласен с Суксуном, - мрачно сказал Кытлым.
   - Не спеши, выслушай. Ты знаешь, что гаданье на внутренностях
священного быка проводит жрец Нырб. В этот раз гадал сам Суксун. Во время
разговора в храме жрец Нырб заявил, что Суксун неправильно истолковал
изменение цвета и запаха. Проще говоря, он обвинил главного жреца в обмане.
   - Почему он не сказал это людям нашего рода? - недоверчиво спросил
Кытлым.
   - Жрецы не ссорятся в присутствии народа, - отвечала Юма, - иначе
власть их может пошатнуться.
   - О чем бы ни говорило гаданье, я все же убил нашу праматерь.
   - Но ты сделал это случайно. Соглашаясь же с Суксуном, ты признаешь
свой злой умысел. Признанье в злом умысле против Голубой Змеи может
принести биарам более страшные несчастья.
   Кытлым помолчал, обдумывав слова Юмы.
   - Разве Суксун не понимает этого? - спросил он растерянно.
   - Я никогда не говорила тебе... Не хотела омрачать нашей любви...
   Она помолчала, собираясь с духом.
   - Сын главного жреца Чермоз неслолько раз предлагал мне стать его
женой. Он богатый, знатный, все его боятся, но, поверь, что он противен
мне, я люблю только тебя.
   - Чермоз... - чуть слышно прошептал Кытлым.
   - Недавно Суксун сказал, что мое упорство бессмысленно, и рано или
поздно я стану женой Чермоза. Я засмеялась в ответ, а он сказал, что очень
часто смех маленьких людей оборачивается их большими слезами.
   - Жрецы не допустят несправедливости, - не очень уверенно сказал Кытлым.
   - Они боятся Суксуна, - горячо возразила Юма,- Ему подвластно все, и он
не остановится, пока не добьется своего. Сердце мое говорит, что это он
все подстроил! Он затуманил твой разум, он заколдовал твою стрелу. Он
погубит тебя, Кытлым, а меня отдаст Чермозу...
   Она горестно, безутешно заплакала, а Кытлым, стиснув зубы. припал к
стене - но что он мог сделать?
   - Ты должен бежать, - заговорила Юма, немного успокоившись. - Я помогу
тебе, и мы вдвоем покинем страну биаров.
   Кытлым молчал, опасаясь, что девушка снова заплачет.
   - Уйдем на Вотскую реку, в Весьякар или еще дальше, воты мирные и
добрые, нас примут. Отец мой бывал в их стране, он много рассказывал, от
него я знаю дорогу...
   - И все биары будут считать Кытлыма трусом? - не выдержал он.
   - А разве лучше быть врагом? - не сдавалась Юма. - Если ты останешься,
тебя скормят Большой реке, как заклятого недруга всех биаров.
   - Не знаю, что тебе ответить, - честно признался Кытлым.
   - Тихо! - предупредила девушка. - Кто-то идет сюда. Прощай - до
завтра...
   Проснувшийся дозорный, зевая и бормоча что-то под нос, обходил храм.
   Добравшись до пристроя, он едва не наткнулся на другого дозорного,
мирно спавшего под дверью:
   - Эй, приятель, - проворчал первый, помахав факелом над лицом спящего,
- твое счастье, что я не Суксун.
   Утром следующего дня Юма пришла к Кытлыму.
   - Жрец Нырб позволил покормить тебя, - сказала она, входя в храмовый
пристрой. Когда пленник поел, она смазала его спину снадобьем,
приготовленным матерью Кытлыма. Сразу стало намного легче, он улыбнулся и
обнял Юму. Девушка в ответ тоже улыбнулась и доверчиво прижалась к своему
возлюбленному.
   - К вечеру ты будешь здоров, - пообещала она, - Ты должен быть здоров,
ведь нам с тобой предстоит трудное и опасное путешествие.
   - Я не собираюсь бежать. - Кытлым помрачнел и отстранился от Юмы. -
Уходи!
 
 
 
   Побег 
 
   Когда солнце перевалило за полдень, у жилища Чермоза спешился усталый
всадник. Чермоз поспешно вышел на улицу и глянул на прибывшего
нетерпеливым взглядом. Гонец низко поклонился и сказал несколько слов.
Вскоре Чермоз был в храме.
   - Твой приказ выполнен, - сказал он Суксуну. - Чужаки, захваченные
моими воинами в разных местах, собраны теперь на Большой поляне. Их вожак
тоже там.
   - Молодец, сын, - сказал главный жрец.. - Древний храм Старой Биармии
был ограблен нурманами только потому, что у тогдашних жрецов не были
такого помощника и защитника, как ты. Я горжусь тобой, Чермоз, и точно
знаю, что когда-нибудь ты займешь мое место.
   - Благодарю, отец, - Чермоз поклонился, молодое его лицо порозовело от
удовольствия.
   - Много дней ты зорко стерег наших непрошеных гостей, - вновь заговорил
Суксун,- настала пора показать их биарам. Действуй!
   Кытлым услышал, как у храма началась какая-то суматоха, послышался
глухой конский топот, который вскоре удалился и затих в лесных чащах
закатной стороны. Сразу после этого у храма собрались ближние биары - люди
рода Голубой Змеи. Сквозь шелест листвы был слышен испуганный шепот
сородичей, которые что-то взволнованно обсуждали.
   - Я говорил! - раздался торжествующе-гневный голос Суксуна. - Я
предупреждал, что биаров ждут большие несчастья? Я не ошибся - чужие
пришли на нашу землю. Это не купцы из дальних краев, не соседи наши
булгары или вогулы, которые с миром проплывают по Большой реке. Это
чужаки, замыслившие зла против биаров. Такое уже было много-много лет
назад, когда предки наши жили в холодных, но богатых землях полночной
стороны. Вот так же пришли чужие и ограбили храм нашего бога Йомалы. После
этого Старая Биармия рассыпалась. Но великий Йомала не дал ей погибнуть.
Здесь, на берегах Большой Реки, был построен новый храм, а вокруг него
возникла новая, Великая Биармия.
   Разве плохо жили мы с вами? Но нечестивец Кытлым убил покровительницу
рода, любимую дочь Голубой Змеи, и Голубая Змея прогневалась на всех
биаров. Поэтому пришли чужие люди. Узнав об этом, мой сын Чермоз
отправился на битву с ними, и я знаю, что. он не пожалеет своей молодой
жизни ради спасения храма и всей страны биаров. Я верю, что он победит, но
его победы мало для воцарения мира и спокойствия на этой земле. Мы должны
по-настоящему наказать виновника наших несчастий. Скажите, какой участи
заслуживает Кытлым из рода Голубой Змеи?
   Толпа взбудораженно загудела, и в этом гомоне и гуле нельзя было
разобрать ни олова.
   - Правильно! - одобрит