ялом.
    К тому времени, когда солнце поднялось  над  горизонтом,  Аматус  дико
продрог в промокшей и перепачканной одежде. Они с Кособоким ушли далеко от
замка и находились в  лесу  под  Западным  бастионом,  где  упражнялись  в
стрельбе из мушкетов. Принц заставлял себя целиться как можно более точно,
но когда не получалось, старался заглянуть поглубже внутрь  себя  и  найти
там спокойствие, выдержку и тепло,  чтобы  согреть  непослушную  руку,  но
картечь по-прежнему отрывала от мишени края, и  этими  обломками  уже  был
усеян снег под мачтовыми соснами. Пришлось принцу  смириться  с  мыслью  о
том, что стрелок из него на сегодняшний день никудышный,  но  все-таки  он
продолжал стараться, как мог.
    Несколько раз ему все же  удалось  попасть  в  цель,  и  только  тогда
Кособокий наконец подал голос.
    - Кто-то идет по тропе позади нас, - сказал он.
    Принц Аматус опустил мушкет и стал протирать дуло и проверять,  хорошо
ли работает курок. И тут маленький мальчик, одетый в лохмотья, но при этом
довольно-таки упитанный, появился из-за деревьев.
    - В чем дело? - спросил принц.
    - Прошу вас, господин... моя мама... моя бабушка  говорит,  что  порой
людей спасает прикосновение принца, они  поправляются  от  болезни,  когда
болезнь зага... зага...
    - Загадочная, - закончил за мальчика Аматус, вытащил из  мешка  тонкий
камзол и натянул поверх промокшей одежды. -  Это  очень  древнее  поверье,
поэтому оно почти наверняка истинное. Веди меня, я пойду с тобой.
    В хижине оказалось довольно уютно, насколько может быть уютно в хижине
простолюдинов. Дело в том, что и король Бонифаций, и его отец,  а  до  них
дед Бонифация были монархами просвещенными  и  всячески  добивались  того,
чтобы в домах у простонародья обстановка была если не стильная, то хотя бы
уютная.  Так  что  в  домике,  куда  мальчик  привел   Аматуса,   оказался
деревянный, а не земляной пол, горел огонь в очаге, обложенном камнями,  и
аппетитно пахло свежевыпеченным хлебом и похлебкой.  Но  вот  лежавшая  на
лежанке женщина, возле которой сидела ее  старушка  мать,  была  бледна  и
истощена и выглядела гораздо старше своих лет.
    Старушка  испуганно  уставилась  на  Кособокого,  но  довольно  быстро
сообразила, кто это такой, и перестала его бояться. Начальник  королевской
стражи почтительно поклонился ей, а Аматус откинул капюшон плаща и сказал:
    - Сударыня, я сожалею, что нас сюда привело столь  печальное  событие.
Не известно ли вам какое-то иное средство от недуга вашей  дочери,  нежели
мое прикосновение? Если нет,  то  ведомо  ли  вам,  как  именно  я  должен
коснуться вашей дочери?
    - В поговорке об этом ничего не сказано, - покачала головой  старушка.
- А хворь у нее, похоже, в сердце и в крови.
    Аматус опустился на колени около лежанки и  заметил,  как  округлились
глаза женщины - она поняла, кто перед  ней.  Принц  протянул  руку,  чтобы
успокоить больную.  Решив,  что  бледность  говорит  о  лихорадке,  Аматус
поступил так, как всегда поступала  Психея,  когда  он  болел  в  детстве:
положил руку на лоб больной.
    И ему показалось, будто ладонь его коснулась жесткого, колючего ковра.
Руку его словно обожгло до самого плеча, под ложечкой  противно  засосало,
будто он съел  какую-то  пакость,  а  на  сердце  стало  тоскливо,  как  в
дождливый ноябрьский день, когда вспоминаешь об  утраченной  любви.  Принц
отдернул руку и отстранился. Теперь больным себя чувствовал он.
    А  женщина  приподнялась,  села,  легко  дыша.  Видно  было,  как  она
изнемогла от болезни, но ничуть не меньше было видно, что она поправилась.
Аматус, покачиваясь, встал и с трудом ответил на низкий реверанс  старушки
и земной поклон мальчика. Он только кивнул им. Голова у принца  кружилась,
перед глазами  плыло,  но  та  крошечная  частичка  его  разума,  что  еще
работала, подсказывала ему, что хозяева домика  не  ждут,  что  он  у  них
задержится, что они понимают: у принца есть другие дела, поважнее.  А  это
означало, что ему следовало что-то сказать им на прощанье и удалиться.
    - Желаю здравствовать, - произнес  принц,  и  ему  самому  собственный
голос показался предсмертным кваканьем жабы, и вышел из хижины,  следя  за
тем, чтобы его левая ступня не отставала от правой ноги.
    Кособокий, следовавший за принцем по пятам, догнал его, как только они
дошли до того места, где сворачивала тропа. Принц  Аматус  все  это  время
стоически держался, но это стоило ему больших усилий. Сейчас он чувствовал
себя чуть ли не хуже, чем сначала. Даже попытки сдерживаться и вести  себя
так, словно все хорошо, вытягивали из него  последние  силы.  И  когда  на
груди принца  сомкнулись  сильные,  мускулистые  руки  Кособокого,  он  на
несколько долгих мгновений  потерял  сознание.  Очнулся  он  тогда,  когда
начальник стражи на руках нес его к лошадям.
    - Можешь опустить меня, - прошептал Аматус. - Думаю, я смогу идти.
    - Уверен? - заботливо прогремел утробный бас Кособокого. Такой тревоги
в его голосе принц прежде никогда не слышал.
    - Давай проверим.
    Встав на ноги, Аматус ощутил обычную усталость,  которая  была  вполне
закономерна после утренней муштры.
    - Давай попробуем еще пострелять из мушкетов. Если получится,  мне  бы
хотелось еще заняться рукопашным боем и поработать куотерстафом. Не пойму,
как это произошло, но такое ощущение, будто болезнь быстро меня покинула.
    -  Хотелось  бы  верить,  -  пробурчал  Кособокий.  -  Но  давай   так
договоримся: если  опять  почувствуешь  себя  скверно,  отправишься  домой
поперек седла. Я не собираюсь подвергать опасности твою жизнь  и  здоровье
только из-за того, что ты такой упрямый гордец.
    - Договорились. Я тоже рисковать не стану. Но честное слово, сейчас  я
себя чувствую хорошо.
    Примерно через час усталый, измученный Аматус убедился в  том,  что  к
нему вернулись былые навыки прицеливания и стрельбы из мушкета. Затем  они
с Кособоким провели три поединка на куотерстафах на  заледенелой  лужайке.
Аматус не победил, но все-таки закончил бои  с  убеждением,  что  заставил
Кособокого немного попотеть.
    По пути в замок, на последнем витке дороги перед подъемом на  замковый
холм, они наткнулись  на  нескольких  крестьян.  Те  сидели  у  обочины  и
терпеливо дожидались принца. Аматус взглянул на Кособокого и по его глазам
понял, что тот бы посоветовал проехать мимо. По Аматус понимал, что  он  -
принц, и поэтому он спешился и подошел к крестьянам. Кособокий тоже слез с
лошади и последовал за ним.
    - Умоляем вас, ваше высочество, - проговорил один из крестьян. -  Если
можете... то есть... - Он растерялся. - Я бы не решился просить... но моей
жене стало хуже, и она уже не выносит солнечного света...
    - У вас всех, похоже, захворали родственники? - спросил Аматус. - И на
всех напала та самая хворь, которую я уже видел нынче утром?
    Все крестьяне молча кивнули.
    - Что ж... - вздохнул Аматус, вспоминая о том,  как  тяжело  ему  было
после первого исцеления. Кособокий глубокомысленно произнес:
    - Если здесь с десяток больных, то всего их не меньше тысячи...  стало
быть, в городе уже есть мертвые. Не сможешь же ты всех вылечить.
    - Сделаю, что смогу, - отвечал Аматус. - Хотя боюсь, ты  прав.  Думаю,
теперь мы знаем, что означал тот жуткий вопль во дворце,  но  не  понимаю,
чем мы навлекли на себя такую напасть.
    Он обернулся к сбившимся в кучку и трепещущим  крестьянам  и  заметил,
что горевшая в их глазах надежда гаснет. Видимо, они не подумали о том,  о
чем только что сказал Кособокий, и теперь решили,  что  зря  обратились  к
принцу за помощью. Принц заставил себя печально улыбнуться.
    -  Получается...  девять  больных?  Я  помогу  вам,  но  вам  придется
изготовить носилки и после каждого исцеления  переносить  меня  на  них  к
следующему больному, потому что после исцелений я слабею. -  Затем  Аматус
посмотрел на Кособокого и сказал: - Поезжай в  замок  и  приведи  в  город
солдат, чтобы они отвезли меня домой, как  только  я  закончу  работу.  Не
волнуйся, эти добрые люди не причинят мне зла.
    Кособокому, несмотря на то, как изуродовано и неуклюже было его  тело,
удалось отвесить принцу такой поклон, что Аматус понял:  начальник  стражи
исполнит  его  повеление.  Принц  ответил  ему,   как   подобает,   жестом
благородным и достойным, но все же у него осталось ощущение, что Кособокий
хотел бы возразить. Но все же он взлетел в седло и пустил  своего  коня  к
замку быстрым галопом.
    Все оказалось куда хуже, чем представлял  себе  Аматус.  Он  попросил,
чтобы его переносили к следующему больному сразу же  после  того,  как  он
коснется предыдущего. Он не забыл о том, что в первый раз после  исцеления
на какое-то время лишился чувств. Теперь же всякий раз после того, как  он
касался лба очередного больного, он испытывал те же ощущения, что в первый
раз:  удар  и  жжение  в  руке,  а  потом  тошноту,  тяжесть  в  сердце  и
головокружение. Потом он терял сознание, а потом целый час приходил в себя
и начинал соображать, что происходит, только после того,  как  его  кто-то
грубо тряс за плечо. Аматус открывал  глаза  и  видел  перед  собой  глаза
мужчины,  женщины   или   ребенка,   их   умиротворенные   лица.   Больные
выздоравливали и мирно засыпали, а их болезнь пронзала тело Аматуса, и  он
снова погружался в темные кровавые сны  и  снова  пробуждался,  когда  его
грубо будили, с пересохшими губами и таким чувством, словно его только что
вытошнило.
    Он знал, что больных оказалось больше девяти. Его умоляли, и он  не  в
силах был отказать и согласился заниматься исцелениями до тех пор, пока за
ним не прибудут из замка солдаты. И только тогда, когда Аматус  очнулся  в
повозке, везущей его в замок, он узнал от  гвардейца  Родерика,  шагавшего
рядом, что исцелил двадцать семь больных.
    - Ваше высочество, вам  так  больше  нельзя,  -  удрученно  проговорил
Родерик, а шагавший по другую сторону повозки Кособокий согласно кивнул. -
В замке пока, на счастье, все живы-здоровы, а вот в городе у самого замка,
говорят, уже сотня хворых. С заката вроде больше никто не заболел, но  те,
что уже хворают, до рассвета вряд ли доживут.
    - По всему городу так?
    - Нет, пока нет, ваше высочество. Просто чудо, что в  замке  никто  не
заболел, потому что болезнь поразила тех, кто живет как раз поблизости.
    Родерик нахмурился, но счел за лучшее отвернуться.
    - Родерик,  -  негромко  проговорил  Аматус,  чтобы  больше  никто  не
услышал. - Ведь твой дом совсем  рядом  с  крепостной  стеной.  Гвин  тоже
больна?
    Родерик неохотно кивнул.
    - Тогда я исцелю ее, - заявил принц. - Даже если это откажется мне  не
по силам. Но теперь мне уже гораздо лучше.
    Он осторожно сел, перебросил ноги через край повозки,  легко  спрыгнул
на землю и пошел рядом с Родериком и Кособоким - быстро  и  проворно,  как
обычно, вот только левой половины у него не  было,  но  в  этом  ведь  нет
ничего необычного.
    - После первого исцеления ты  оправился  почти  мгновенно...  а  после
двадцати восьми только час в себя приходил, - заметил Кособокий. -  Может,
я сужу поспешно, но  если  ты  готов  попытаться,  наверное,  ты  смог  бы
исцелить и остающуюся тысячу больных.
    - Тогда я сделаю это, - сказал Аматус. - Ну а  пока  я  чувствую  себя
здоровым, не откажешься ли пробежаться со мной наперегонки до замка?  Надо
же закончить утреннюю разминку.
    Вот так сказал принц, и так он и сделал, потому что понимал, что  этим
подбодрит Родерика и других гвардейцев. Но  когда  он  пустился  бегом  по
дороге рядом с Кособоким, когда в легкое его хлынул сырой, холодный воздух
и когда лучи солнца начали пробиваться сквозь серый свинец снеговых туч  и
высвечивать зелень сосен и елей и алые ягоды падуба, Аматус  почувствовал,
что наслаждается бегом, что он просто в восторге. Сердце,  казалось,  было
готово выскочить из груди. Он словно прощался со всем, что видел, и словно
только теперь увидел все это впервые.
    А когда они бок о бок вбежали в открытые ворота замка, принц  уже  был
готов весело расхохотаться.
    Почти все утро принц лечил больных  чумой  -  если  то  была  чума,  и
согласно записям Седрика исцелил в тот день сто четыре человека.  А  потом
он спал до самого вечера, и ему снились  страшные  сны  про  то,  что  его
преследует неведомо что, а  он  убегает  по  извилистым  узким  переулками
неведомо куда.

                                                                   ГЛАВА 3
                                  ЭПИДЕМИЯ РАЗРАСТАЕТСЯ. ПРИНЦ ДАЕТ КЛЯТВУ

    К вечеру принц проснулся, чувствуя себя отдохнувшим и  посвежевшим,  а
потом они с Седриком несколько часов  просидели  над  древними  летописями
Королевства, но не нашли в них никаких упоминаний о чем-либо, хоть  смутно
напоминавшем нынешнюю эпидемию. На самом деле главный их вывод  состоял  в
том, что летописи пребывают в  удручающе  плачевном  состоянии,  и  Седрик
пообещал, что приведет их в порядок, как только у него выдастся  свободное
время.
    - Но скорее всего, - вздохнул он, - это  случится,  когда  я  выйду  в
отставку.
    Когда Аматус ложился спать, в маленькой частичке  его  сердца  вопреки
рассудку все же теплилась надежда на то, что эпидемия  закончится  быстро,
быть может, даже за один-единственный день, и что вообще странная  болезнь
окажется не эпидемией как таковой, а дурным знаком. Никто  не  умер  -  по
крайней мере пока, - и, насколько было  известно  принцу,  на  сегодня  он
исцелил всех захворавших.
    Однако на следующее утро после пробежки, тренировочных боев на мечах и
стрельбы из мушкетов, как и раньше, у замка  выстроилась  длинная  очередь
просителей, и добрую половину дня принц снова страдал от боли  и  слабости
при  исцелении  больных,  и  снова  его  носили  на  носилках  от   одного
захворавшего к другому. На этот раз в город с ним  пошла  Психея,  но  она
мало чем  могла  ему  помочь.  Мортис  прислала  из  своего  добровольного
заточения короткую весточку, в которой сообщила, что пока  не  знает,  как
справиться с эпидемией, но знает, что хотя принц уже  и  взрослый,  сейчас
ему, как никогда, следует избегать употребления Вина Богов.  Это  известие
не порадовало Аматуса - ведь он как раз начал размышлять о  том,  как  это
странно, что тот самый напиток, который  повинен  в  его  ущербности,  так
согревает его и веселит после тяжелых трудов целителя.
    Но, как отметил Седрик, на этот раз все было четко и ясно. Болезнь  не
возвращалась в те дома, где побывал принц, а заболевшие жили все дальше  и
дальше от замка. Сам же замок так до сих пор от эпидемии не пострадал.
    Седрику не нравилось то, о чем уже начали поговаривать в городе насчет
того, откуда пошла  напасть,  а  говорили  вот  что:  будто  бы  громадный
указующий перст небес показывал прямо на замок.
    Вечером изможденный принц крепко спал у себя в покоях, а Седрик  тайно
встретился с сэром Джоном Слитгиззардом и герцогом Вассантом. Оба они, как
всегда,   продемонстрировали   верность   короне   и   готовность   помочь
премьер-министру и были готовы сопровождать принца на следующий день.
    - Вчера было сто тридцать два больных, - сообщил им Седрик. - Двадцать
восемь из них - в деревне, и сто четыре в городе. Сегодня - сто  семьдесят
восемь, из них четырнадцать в деревне, и сто шестьдесят восемь  в  городе.
Если мы не ошибаемся и если болезнь действительно  не  возвращается  в  те
дома, где побывал принц, то завтра в деревне никто заболеть не  должен,  а
вот в городе больных прибавится.
    Сэр Джон, бывший не в ладах с математикой, медленно кивнул, делая вид,
что производил в уме сложные подсчеты, и спросил:
    - А ведь в городе многие тысячи домов, стало быть,  нельзя  надеяться,
что тут все пойдет так же хорошо, как в деревне?
    - Надежды мало, - согласился Седрик. - Нужно найти лекарство  от  этой
болезни или какой-то способ изгнать  ее  -  что  угодно,  лишь  бы  только
избавить  наследника  престола  от  трудов,  которые  стоят  ему   великих
страданий.  С  каждым  днем  он  все  дольше  и   дольше   отходит   после
целительства. Но позвал я вас совсем для другого дела. Я хочу знать, о чем
говорят в городе. Правда, у  меня  есть  с  десяток  надежных  лиц  -  они
сообщают мне, о чем говорят аристократы, и еще с десяток, оповещающих меня
о разговорах среди бюргеров, и  еще  с  десяток,  держащих  меня  в  курсе
болтовни  среди  мастеровых,  и  даже   несколько   верных   людей   среди
нектарианцев и вульгариан.  Но  мне  не  хватает  достоверных  сведений  о
настроении горожан в целом, ибо мало кому  удается  прочесать  город,  так
сказать, от верхушки до самого дна. Это под силу только вам,  господа,  да
еще леди Каллиопе, но она пребывает в  затворе.  Поговаривают,  будто  она
решила, что принц Аматус разбил ее сердце,  и  потому  к  ней  я  не  могу
обратиться. Не могли бы вы нынче поздним вечером  отправиться  в  город  и
разузнать, о чем болтают повсюду, а затем вернуться  и  сообщить  мне  обо
всем, что выведали? Ибо не эпидемия сама по себе так тревожит меня, а  то,
что о ней говорят и куда указывают пальцами.
    Сэр Джон Слитгиззард откинулся на спинку стула и мрачно кивнул:
    - Кое-что я мог бы вам сообщить прямо сейчас, да и уже  вчера  вечером
мог бы сказать. Боюсь, происходит то самое, чего вы так страшитесь. Многие
люди, заметив, что наш принц лишь совсем недавно оправился  после  загула,
дебоширства и черной тоски, верят,  что  именно  он  навлек  проклятие  на
королевский род, а тем самым и на весь город.
    Вассант оторвал взгляд от ногтей, которые старательно чистил  кончиком
кинжала, поджал пухлые губы и добавил:
    -  И  я  слышал   примерно   такие   же   разговоры.   Какие-то   двое
горлопанов-бунтовщиков, которые, похоже, наняты иноземными  властями  -  я
почти не сомневаюсь, что эти власти не кто иной, как узурпатор  Вальдо,  -
вчера вечером усиленно распространяли по городу  именно  такие  крамольные
измышления. Распространяли, пока с ними не произошло несчастных случаев  в
темных переулках.
    - Примите мою искреннюю  благодарность,  -  кивнул  Седрик  и  передал
Вассанту  мешочек,   полный   золотых   флавинов.   -   Следует   ли   мне
предположить...
    - Как обычно, несчастные случаи якобы произошли из-за  того,  что  эти
двое жутко поссорились, подрались и нанесли друг дружке смертельные  раны,
- отвечал герцог, убирая кинжал в ножны. - С  такими  болтунами  покончить
легко, когда знаешь, что они - иноземные лазутчики. Гораздо труднее, да  и
нежелательно,  затыкать  рты  верноподданным   людям,   которые   попросту
встревожены.
    Седрик надолго задумался. Он рассеянно поглаживал бороду, и  ему  даже
по старой привычке захотелось ее немного пожевать. Но только  он  собрался
что-то изречь, как вдруг со двора перед замком послышался шум.
    Трудно было назвать этот шум гулом  или  ропотом  -  просто  слышались
отдельные  выкрики.  Седрик  и  двое   вельмож   поспешили   из   кабинета
премьер-министра по коридору к одной из галерей, выходивших во двор.
    Внизу царила неразбериха. В  те  времена  еще  не  существовало  таких
средств агитации и пропаганды, как транспаранты и плакаты, поэтому  трудно
было понять, что за общественные силы собрались  на  митинг.  Кроме  того,
одна группировка вообще не прибыла в замок вместе  с  толпой  -  это  были
зеленщики, мясники  и  продавцы  сыров,  которым  издавна  было  позволено
торговать у часовни, это право передавалось из поколения в поколение.  Эти
были верны королю, как никто  другой,  но  когда  двор  заполнился  толпой
недовольных, торговцы незамедлительно к ней присоединились.
    Не  сказать,  чтобы  недовольные  были  так  уж  хорошо  организованы.
Какую-то  их  часть  взбудоражили   лазутчики   Вальдо.   Другие   явились
исключительно для того, чтобы  искренне  попросить  короля  или  принца  о
помощи, не зная о том, что королевское семейств