мя он здорово переусердствовал и что хочешь не хочешь, а  настала  пора
возвращаться к воздуху и свету.
    Первым делом он остановился у входа в тронный зал. Немного  постояв  у
дверей, принц вошел в зал, где застал отца, и коротко, но  ясно  (коротко,
потому что боялся, что вдруг снова собьется на грубость) сказал ему о том,
что сожалеет о своем безобразном  поведении  и  что  вечером  спустится  к
ужину. Король Бонифаций тепло улыбнулся  сыну,  но  тут  же  по  его  лицу
пробежала тень тревоги, из чего Аматус  заключил,  что  выглядит  он  пока
неважно.
    Психею принц нашел в детской. Его няня тихо сидела у окна.
    - Я пришел попросить прощения, - сказал Аматус.
    Психея ласково улыбнулась:
    - Ты так поступал, когда был маленький.
    Принц давно перестал считать Психею своей  нянькой.  Он  думал  о  ней
скорее как о верной прислуге-ровеснице. Но теперь он подошел к ней и сел у
ее ног, не дав ей встать перед ним на колени.
    - Скажи, - спросил принц, - почему ты не стареешь? Ты и  теперь  точно
такая же, как тогда, когда впервые увидел тебя в тронном зале,  а  ведь  я
так вырос, ну, то есть моя  половинка  выросла...  а  ты  ни  на  день  не
состарилась.
    Психея улыбнулась - на сей раз загадочно, и ответила:
    - К тому времени, когда ты это поймешь, это  окажется  такой  мелочью,
что ты сам удивишься. Но обещай,  что  и  тогда,  когда  все  поймешь,  не
перестанешь любить меня.
    Аматус поклялся, что так оно и  будет,  а  Психея  встала,  подошла  к
гардеробной принца и вынула оттуда развешанные по плечикам одежды.
    - Королевский пурпур, темная синева с красной отделкой, - сказала она.
- Расцветка не самая веселая, но все же не этот жуткий траур. Ты  ведь  не
принцем Гамлетом родился, мой милый.
    Она уже много лет не называла принца "мой милый" - только тогда, когда
он был совсем малышом, и, услышав эти  слова,  Аматус  крепко  обнял  свою
няньку, а  она  обняла  его,  и  он  почувствовал,  как  носки  его  сапог
встретились с мысками ее туфелек, - а вот такого прежде никогда не бывало.
    Психея и Аматус опустили глаза.
    - Ты тоскуешь по нему? - спросил принц.
    - Нет, - всхлипнула  Психея,  и  могло  показаться,  что  она  говорит
неправду, но принц на самом деле не догадывался, о чем она плачет. -  Ваше
высочество, - проговорила она, - вы никогда не спрашивали меня об этом, но
теперь я вам скажу: мы все не питаем друг к другу большой любви. Каждый из
нас служит вам, и мы знаем, что все исполняем свой долг, и  верим,  что  и
другие делают это с честью, и радуемся этому. Я знаю, мой принц, как дорог
вам был Голиас и как вы были бы рады, если бы он остался жив  и  продолжал
дарить вам свою дружбу, но мы с ним друзьями не были. И не могли быть. Так
суждено.
    Аматус кивнул, поклонился Психее,  взял  из  ее  рук  новое  платье  и
сказал:
    - Спасибо за то, что ты сшила это для меня. Очень красиво.
    Переодевшись - но не в новую одежду, а в простой темно-синий костюм  -
строгий, но не мрачный, Аматус отправился навестить Кособокого.
    Кособокий, в то время надзиравший за учениями  у  восточного  бастиона
крепости, сдержанно кивнул и сообщил:
    - Твои извинения приняты, принц. А теперь я советовал бы тебе пойти  и
поговорить с Мортис. Она горюет больше всех нас, потому что  сильнее  всех
любила Голиаса. А потом, после разговора с ней, тебе было бы неплохо взять
перо да бумагу и  написать  письма  с  извинениями  всем,  кого  ты  успел
обидеть. Утром приступим к учению, да смотри не опаздывай.
    Разговаривал с принцем Кособокий совершенно неподобающе, но, с  другой
стороны, Аматус в последнее время вел себя  так,  как  вовсе  не  подобает
принцу, и догадывался: что бы ни задумал Кособокий, это непременно  пойдет
ему на пользу.
    - Благодарю вас, начальник стражи, - сказал Аматус и поспешил вниз,  в
лабораторию.
    Мортис он там не застал. Она, оказывается, переселилась на этаж  ниже.
Быстро окинув взглядом комнату, принц понял, как  глубоки  были  страдания
придворной колдуньи. Ничто не говорило о том,  что  она  только  на  время
сменила место своего обитания. Даже мебель сюда успели перенести -  в  эту
мрачную комнату, куда не проникали лучи солнца.
    На лице колдуньи залегли новые морщины, а веки покраснели.  "Наверное,
от слез", - решил Аматус. Он молча подошел и сел  рядом  с  колдуньей,  не
решаясь даже прикоснуться к ней, взять за руку,  -  он  знал,  что  Мортис
слишком горда, чтобы такое позволить. Он терпеливо ждал  мгновения,  когда
она заметит его присутствие. Наконец он проговорил:
    - Если понадобится, я готов сидеть здесь не  один  день,  лишь  бы  ты
заговорила со мной.
    Мортис встретилась взглядом с принцем, и он в  который  раз  вспомнил,
что хоть она и молодо выглядит и необычайно хороша собой, но все же она  -
колдунья и ей, наверное, тысяча лет, ибо смотревшие на него глаза  хранили
память о начале всего сущего. Так смотрят на человека холодные глаза змеи.
    Когда Мортис наконец заговорила,  Аматусу  показалось,  что  голос  ее
доносится из глубокой бездны.
    - Мой принц, - сказала колдунья, - есть тайна,  которую  я  не  должна
открывать тебе, ибо ты наверняка сам знаешь ее.
    - Говори, если решила сказать.
    Мортис вздохнула и мгновенно  перестала  походить  на  змею,  сбросила
холодность и древность, а принцу припомнились те дни, когда он приставал к
ней с вопросами о том, почему не бывает  волшебных  горшочков,  в  которых
всегда есть горячая еда, и когда она так терпеливо  помогала  ему  освоить
нулевое склонение - заданный Голиасом труднейший урок.
    - Мой принц! - сказала колдунья. - Я могла бы ничего не говорить тебе.
Теперь у тебя есть левая ступня. Мы все покинем тебя в то или иное  время,
но если мы не будем следовать определенным  правилам,  даже  это  тебе  не
поможет. Готов ли ты и впредь рисковать, зная, что все может сорваться?
    Принц понимающе кивнул:
    - Нет, не готов. Тогда ничего не говори мне. Но... ты только и хотела,
чтобы я узнал, что есть такая тайна?
    И вновь лицо Мортис приобрело  черты  глубокой  древности,  взгляд  ее
умчался ко временам сотворения мира, и вновь на принца уставились холодные
глаза рептилии. Но вот взгляд колдуньи опять потеплел.
    - Мой принц, - сказала она. - Солнце скоро сядет, а ваш отец ждет  вас
к ужину.
    - А мне еще нужно несколько писем написать, - проговорил Аматус, но не
пошевелился.
    В темницах было темнее и холоднее, чем в любом другом месте замка,  но
хотя Мортис и была одета в платье из какой-то  легчайшей  ткани,  ей  тут,
похоже, вовсе не было холодно. А вот принц, невзирая на то, что  одет  был
довольно тепло, уже дрожал.
    - Тебе бы стоило выбраться на солнышко да  позагорать,  -  посоветовал
колдунье Аматус, но тут же испугался, как бы она не обиделась на  него  за
такое предложение.
    Но она рассмеялась - или всхлипнула?
    - Было время, - сказала Мортис, - когда  я  могла  последовать  такому
совету.
    Какое-то время они еще посидели в тишине. А потом Мортис сказала:
    - Вам пора идти, мой принц, и поверьте, мне не станет хуже,  когда  вы
уйдете. Я вам искренне благодарна за то,  что  вы  нашли  время  навестить
меня.
    Аматус встал, но решился-таки перед уходом коснуться болезненной темы:
    - Кособокий сказал мне, что ты больше всех любила Голиаса.
    Мортис кивнула - изумленно и даже немного испуганно:
    - Это правда. Психея его плохо знала и не могла понять до конца, да  и
он ее. Для Кособокого - то,  что  было  дорого  Голиасу,  всегда  казалось
далеким и ненужным, точно так же,  как  Голиас  был  далек  от  того,  что
приносит  радость  Кособокому,  ибо  то,  что  одному  из   них   казалось
проявлением слабости, для другого являлось выражением силы  и  могущества.
Поэтому Психее не нравилось то,  чем  занимался  Голиас,  а  Кособокий  не
понимал, что за человек Голиас... но я, мой принц,  знала  Голиаса  таким,
каким он был всегда, и хотя моя любовь к нему ничего  не  значила,  потому
что между нами непременно должна была  существовать  пропасть  и  ощущение
неминуемой разлуки, но все же я любила его по-своему, любила  за  то,  что
было общего между нами.
    - Ну а вы, трое, что остались в живых...
    Глаза Мортис превратились в черные льдышки.
    - Наши чувства друг к другу тебя не касаются. - Но тут же  под  черным
льдом будто бы появился слой талой воды.  -  Но  вот  что  я  тебе  скажу:
Кособокий порой страдает, правда совсем немного, из-за того, что Психея не
может питать к нему таких чувств, какие он питает  к  ней.  Ну  что,  тебе
стало радостнее от того, что ты узнал, что в мире на одну боль больше?
    Аматус склонил голову:
    - Теперь я понимаю, госпожа. Я был неправ, что задал этот вопрос, а вы
были правы, что показали мне, чего я этим добился.
    - Стало быть, ты думаешь, что я ответила на  твой  вопрос  для  твоего
блага?
    - Да, я верю, что все Спутники трудятся ради моего блага.
    Мортис встала.
    - Скоро солнце сядет. Ступай.
    Принц ушел. Придя в свои покои, он уселся за письменный стол и  быстро
написал короткие письма герцогу Вассанту и сэру Джону Слитгиззарду, умоляя
простить его за все, что они пережили из-за него, и прося  их  помочь  ему
загладить вину. Кроме того, в письмах принц выражал  надежду  на  то,  что
как-нибудь вечерком в ближайшие дни они сумеют посидеть при свете  зимнего
солнца и попеть те песни, которым их научил Голиас,  -  песни  о  любви  и
вине, чтобы они согрели одинокие покои принца.
    Не без труда Аматус написал еще одно письмо,  и  пока  он  его  писал,
слезы не раз застилали его глаза,  хотя  в  письме  было  всего  несколько
строк:

    Дорогая моя Пелл!
    Мне не раз приходило в голову и раньше, что я с тобой обращался, как с
игрушкой. Более того - как с  нелюбимой  игрушкой,  которую  мне  хотелось
разбить. От моего поведения зависит судьба Королевства, а я вел себя  так.
как не подобает себя вести принцу. Я вынужден умолять тебя молчать во  имя
блага страны, но я признаю, что принес тебе много боли, а ты все  сносила,
и надо бы, чтобы в твою честь пели фанфары с городских крыш.  Я  знаю,  ты
любишь свою страну, и взываю к твоему патриотизму. Я прошу  тебя  простить
меня за мою безграничную жестокость, и я готов за твое молчание дать  тебе
любую награду, но лишь такую, от которой не пострадало бы  королевство.  Я
обещаю не показываться тебе на глаза до тех пор, пока мы оба не  излечимся
от того, что мы с тобой натворили - если когда-нибудь сумеем.
    С наилучшими пожеланиями... вот и все.
    Аматус.

    Это письмо оказалось самым тяжелым, но оставалось написать еще одно  -
Каллиопе. Здесь Аматус был краток. Между приветствием и подписью в  письме
было вот что:

    Ты права, а я ошибался. Прошу тебя, и впредь говори мне только правду.

    Принц, завершив столько важных дел, облегченно вздохнул и, взглянув  в
окно, увидел, что солнце вот-вот скроется за горизонтом.  Будь  он  в  это
время на террасе, он бы увидел, как  встает  со  стула  Седрик  и  уходит,
оставив на подоконнике недопитый чай. Но поскольку принца там не было,  он
этого не видел, и только годы спустя, когда Седрик разговаривал с принцем,
дабы внести очередные записи в "Хроники Королевства", он узнал, что в  тот
день, когда он сидел на террасе и  в  отчаянии  гадал  о  грядущей  судьбе
страны, молодой принц уже начал делать шаги к спасению отечества.
    Аматус взял кусок  сургуча,  разогрел  его  свечой,  быстро  запечатал
конверты и колокольчиком вызвал письмоношу. Он отдал мальчику письма и дал
за труды золотой флавин.
    - Срочные депеши, ваше высочество? -  чуть  надтреснутым  от  волнения
голосом поинтересовался мальчик.
    - Очень срочные, - кивнул принц. - Это извинения перед моими друзьями.
    Мальчик глуповато хихикнул:
    - А я-то думал... Ой, чего  это  я...  Ваше  высочество,  я  их  мигом
доставлю. Одна нога здесь, другая - там!
    Аматус тепло  улыбнулся  и  обнаружил,  что,  оказывается,  отвык  это
делать.
    - Для начала можешь вместе со мной сойти вниз по лестнице. А потом  уж
беги. А ты думал, что у принцев не бывает друзей или что принцы ни у  кого
не просят прощения?
    Но ответа на этот вопрос он так и не услышал, потому что в этот  самый
миг замок содрогнулся от чьего-то жуткого, душераздирающего вопля.  Аматус
потрепал мальчика по плечу.
    - Отнеси письма в город, - сказал он. - Да будь осторожнее.  Не  знаю,
что там такое, но нужно посмотреть.
    И принц, едва только за письмоношей закрылась дверь,  вышел  из  своих
покоев.

                                                                   ГЛАВА 2
                         ДУРНОЕ ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЕ И ЗНАМЕНАТЕЛЬНАЯ ЭПИДЕМИЯ

    Нет, - сказал Аматус. - Понятия не имею. Кричали в  замке,  в  этом  я
уверен, и прямо под моими покоями, но сколько я потом ни бегал по лестнице
вверх и вниз, никто мне не смог объяснить, в чем дело и кто кричал.
    - Вот именно, - подтвердил Кособокий. Бонифаций перевел взгляд с  сына
на начальника стражи, а потом - на Седрика, но  тот  тоже  только  головой
покачал.
    - Я, - сказал он, -  глубоко  задумавшись,  спускался  по  лестнице  с
Верхней Террасы, и когда добрался до подножия лестницы, обнаружил, что все
суетятся, носятся туда и сюда, назад и вперед, но толком узнать мне  ни  у
кого ничего не удалось. Кричали, а потом кричать  перестали.  Что  это  за
предзнаменование, я сказать не могу, но трудно поверить в то, что  это  не
дурное предзнаменование.
    Бонифаций расстроенно уставился в свою  тарелку  и  отщипнул  пальцами
кусочек жареного окорока газебо. Вообще-то это было его  любимое  блюдо  -
молодой, нежный жареный газебо, но сегодня у короля что-то  совсем  пропал
аппетит. Как ни радовали его нынче  первые  признаки  выздоровления  сына,
этот жуткий крик не выходил у Бонифация из головы и портил ему настроение.
Кричали в замке,  а  слышали  крик  по  всему  городу,  вплоть  да  самого
отдаленного  вульгарианского  квартала  у  реки.  Стоило   только   солнцу
закатиться, как послышался этот душераздирающий вопль, и все горожане, как
по команде, устремили взгляды в сторону королевского замка и стали гадать,
что же это за дурное предзнаменование.
    - Мы мало что можем сделать до тех пор, пока знак не  повторится,  или
пока не произойдет что-нибудь еще, - напомнил Седрик королю. - Так давайте
же не позволим тому, что над нами нависло, разрушить  то,  что  мы  имеем,
пока это что-то еще на нас не свалилось.
    Король далеко не сразу уловил смысл последней фразы Седрика,  а  потом
еще  некоторое  время  пытался  решить,  была  ли  то  просто   напыщенная
поговорка, или  он  только  что  услышал  еще  одно  мрачное  пророчество.
Пребывая в раздумьях, Бонифаций по рассеянности  проглотил  большой  кусок
жареного газебо. Блюдо было приготовлено  превосходно,  и  поэтому  король
решил: как  бы  ни  было  у  него  тяжело  на  сердце,  он  просто  обязан
вознаградить свой  желудок  за  день,  проведенный  на  зимней  охоте.  Не
сказать, чтобы король успокоился, но все  же  принялся  за  еду  и  вскоре
почувствовал некоторое облегчение.
    - Завтра с утра я вернусь к занятиям  боевыми  искусствами,  -  заявил
принц Аматус, - а по вечерам постараюсь как можно больше  времени  уделять
попыткам понять, что же сегодня стряслось во дворце. Сейчас, как  никогда,
я нуждаюсь в испытании или решении какой-либо трудной задачи.
    - Вот и примись за эту, -  распорядился  Бонифаций  и  с  еще  большим
воодушевлением набросился на еду. Ведь он знал, что такие важные вещи, как
дурные предзнаменования, по плечу только героям.
    Ну а поскольку его сын сам вызвался взять решение задачи на  себя,  не
исключалось, что предисловию в сказке пришел  конец,  и  тем  самым  принц
превратился в ее героя. Да и вообще в Королевстве  так  уж  повелось,  что
стоило поручить важное дело герою, и можно было считать,  что  успех  уже,
так сказать, в кармане.
    Больше они в этот вечер об этом не говорили, и пусть в зале  стены  не
сотрясались от радостного смеха, но  хотя  бы  все  не  были  подавлены  и
мрачны. Седрик и  Бонифаций  даже  ухитрились  обменяться  добросердечными
улыбками, когда принц Аматус рано встал из-за стола,  не  дотронувшись  до
второго бокала вина, и отправился спать. После того как  он  ушел,  Седрик
вкратце сообщил королю о том, что Аматус принес искренние  извинения  всем
своим друзьям.
    Это очень порадовало Бонифация, но все же он поинтересовался:
    - Как это ты ухитряешься знать о том, что происходит там, где тебя  не
бывает?
    - Мальчик-письмоноша, ваше величество, получает у меня жалованье,  как
и добрая дюжина писарей. Все письма  принца  до  отправки  адресатам  были
переписаны для моего архива. Плохой бы я был премьер-министр, если  бы  не
заглядывал в переписку моего сюзерена.
    К этому времени свечи почти догорели, музыканты и прислуга давно  были
отправлены спать, а посему король и премьер-министр допили бутылку вина  и
также отправились по своим постелям, ничтоже сумняшеся. У обоих было такое
чувство, что все беды позади, вот только  ночью  обоим  снились  нехорошие
сны, которые, казалось, сдавливают  сердце  подобно  кольцам  змеи.  Кроме
того, прежде чем уснуть и погрузиться в эти самые кошмары, и у  Бонифация,
и у Седрика мелькнула одна и та же мысль:  если  выздоровлению  принца  от
черной тоски сопутствовало такое дурное предзнаменование, то стоило ли так
радоваться этому выздоровлению? А если не стоило, то что же это говорило о
характере принца?
    Аматусу тоже снились плохие сны. Кожа его жутко побледнела, губы жарко
алели, а вокруг глаза залег темный круг. Утром он долго умывался  холодной
водой и безо всякого удовольствия взирал на свое отражение в зеркале.  Как
он ни старался осторожно  вытираться  полотенцем,  ему  казалось,  что  он
сдирает с лица кожу. И все же он совладал с собой и даже поплескал ледяной
воды на грудь и спину и растерся полотенцем.
    Он бы мог, конечно, принять теплую душистую ванну  с  нежным  пенистым
мылом. Обычно по утрам ему как раз и готовили такую ванну,  и  королевские
слуги с радостью ее приготовили бы  и  сегодня,  но  и  отец,  и  Спутники
приучили принца к тому, что просить об этом  только  из-за  того,  что  он
удосужился встать рано и желал поупражняться, невежливо. Потому принц и не
стал просить, чтобы ему приготовили ванну.
    Аматус быстро оделся - за два часа до рассвета у него  в  покоях  было
прохладно, и обнаружил, что ремень и штанина  сидят  не  так  хорошо,  как
хотелось бы. Но принца это не огорчило.
    Кособокий ожидал его. При свете звезд начальник  стражи  выглядел  еще
более сурово, чем обычно. Обменявшись приветственными поклонами, следующие
полчаса они посвятили драке  на  учебных  мечах.  В  полном  молчании  они
двигались по внутреннему двору. Булыжники  мостовой  были  покрыты  коркой
льда, легко было поскользнуться, оступиться, но Кособокий всегда настаивал
на проведении уроков фехтования в плохих условиях - ведь  потом  именно  в
таких условиях и приходится драться в жизни.
    Несмотря на то, что конец меча Кособокого венчал тупой чехлик, он  все
равно оставлял на груди принца  темные  кровоподтеки.  Увы,  Аматус  успел
подрастерять мастерство, набранное до того, как он погрузился  в  тоску  и
загулы.
    Краткая передышка, глоток ледяной воды, и вот  уже  они  с  Кособоким,
набив заплечные мешки  тяжелыми  камнями,  бегут  по  городским  улицам  в
предрассветных сумерках. Аматус оступался и падал чаще, чем следовало  бы,
но все принимал как должное, как будто он это заслужил. Всякий раз, стоило
ему удариться об обледеневшую мостовую или  упасть  в  снег,  смешанный  с
грязью, он упрямо поднимался, отталкивался  от  земли  окоченевшей  рукой,
топал сапогами и догонял Кособокого. А начальник стражи  не  оступился  ни
разу, хотя на бегу напоминал трех карликов сразу, дерущихся под оде