ремился в обход гоблинского войска,  выхватил  из  толпы  зазевавшегося
гоблина, сжал его мертвой хваткой и заставил бросить оружие. Еще мгновение
-  и  вот  еще   один   беспомощный   гоблин   был   отдан   на   съедение
сородичам-каннибалам. И снова вопли поедаемого и скрип клыков.
    Кособокий  продолжал  закреплять  достигнутый   успех.   Его   тактика
срабатывала беспроигрышно. Оказалось, что длительная голодовка  превращает
гоблинов в неуемных обжор, и довольно скоро Кособокий  почти  всех  тварей
скормил  друг  дружке.  Когда  остался  последний,  Кособокий  и   с   ним
церемониться не стал.  Ухватил  за  лодыжки,  размахнулся  как  следует  и
зашвырнул гоблина в пропасть под мостом. Летел  гоблин  недолго  -  только
показалось, что долго, но все равно при падении звучно шмякнулся  и,  судя
по всему, разбился вдребезги.
    Аматус, сэр Джон и Кособокий поспешили  к  Голиасу.  Психея  выдернула
стрелу и остановила кровь, но наконечник, как оказалось, был смазан гнилой
слизью с пола пещеры. Лицо алхимика мертвенно позеленело.
    - Рана близко от позвоночника, - заключил сэр Джон Слитгиззард. - Если
мы тронем его, он может умереть.
    - А не тронете - я точно умру, -  еле  слышно  пробормотал  Голиас.  -
Думаю, я так или иначе погибну. Но предпочел бы умереть при свете дня.
    - Поднимите его, - распорядился Кособокий. - Только  тихо,  осторожно.
Мы с сэром Джоном разрушим мост или продержим оборону, сколько сумеем.
    - Мост насквозь пропитан злобными заклинаниями, -  сказала  Мортис.  -
Мне придется остаться с вами. Аматус, тебе придется нести Голиаса.
    - Я выдержу, - ответил  принц,  наклонился  и  с  помощью  Каллиопы  и
Сильвии взвалил тело алхимика на плечо.
    Он  чувствовал  на  щеке  горячее  дыхание  друга,  а  по  его   спине
расползался жар от вытекавшей из раны Голиаса крови.
    - Пошли, - сказал Аматус.
    Он очень удивился тому, каким легким оказался алхимик. Принц  нес  его
сам, почти не покачиваясь.  Лишь  время  от  времени  Сильвия  и  Каллиопа
помогали Аматусу и поддерживали Голиаса, чтобы он не соскользнул  с  плеча
принца.
    Они шагали быстро. Психея зажгла факел и шла впереди, освещая  дорогу.
Каллиопа, нагруженная  своими  мушкетами  и  мушкетами  Аматуса,  замыкала
шествие. Сильвия пыталась подбодрить Голиаса, шептала ему слова  утешения.
Но похоже, алхимик вновь лишился чувств.
    Аматусу с трудом верилось, что всего несколько часов назад они вошли в
подземелья по городским водостокам, что днем раньше он грелся на солнышке,
не помышляя об этом жутком запахе смерти. И еще ему не хотелось  верить  в
то, что теплая струйка слюны, стекавшая по его шее, да не слишком  тяжелая
ноша на плече - это все, что осталось от Голиаса.
    Размышления принца, казалось, втекли  в  его  плоть  и  кровь.  Аматус
шагал,  чувствуя,  как  жесткая  борода  Голиаса  щекочет   ключицу,   как
перекатывается по плечу отяжелевшая голова алхимика.  Аматус  вспоминал  о
том, как терпелив был с ним Голиас. О том, как он  прочел  первую  толстую
книгу, показавшуюся ему ужасно тяжелой, а Голиас тогда  только  улыбнулся,
потрепал его по плечу и в награду за труды дал  другую  книгу,  еще  более
трудную. Он вспоминал о долгих часах учебы игре на  непослушной  лютне,  о
том,  как  Голиасу  снова  и  снова  приходилось  показывать  ему   верную
постановку пальцев, а еще о  том,  как  Голиас  усмехнулся,  когда  Аматус
написал, на его взгляд, замечательный трактат по  риторике,  который,  как
выяснилось,  далек  от  заданной  темы.  Да,  тогда  Голиас  усмехнулся  и
проговорил: Quid ergo, Amate?
    Поймав себя на том, что так обычно размышляют о человеке, который  уже
умер, Аматус решил подобные мысли отбросить, чтобы не  накликать  беду,  и
зашагал быстрее. Дыхание Голиаса стало частым, слабым и неровным.
    И вдруг Психея радостно вскрикнула. Еще мгновение -  и  Аматус  ощутил
под ногами булыжную мостовую.
    Они ускорили шаг, и вскоре Каллиопа сначала предупреждающе  свистнула,
но потом издала крик радости. Мортис, сэр Джон и Кособокий догнали друзей.
    - Мосту конец, - сообщила Мортис. - И восстановят его очень не скоро.
    Сэр Джон объяснил подробнее:
    - Вняв совету госпожи Мортис,  мы  позволили  ей  проделать  небольшую
дырочку в слое магии, окутывавшей  мост,  а  потом  пробились  сквозь  это
отверстие. Нам, правда, вряд ли бы удалось добиться  успеха,  если  бы  не
сила и ярость Кособокого, но заклинания мы  не  трогали  и  мост  обрушили
одной лишь физической  силой.  Однако  восстановить  его  гоблинам  теперь
удастся только упорным трудом. Пройдет еще много времени, пока мост  снова
будет возведен - ведь мы знаем, как трудолюбивы гоблины.
    Кособокий добавил:
    - Знайте, ваше высочество, что еще Мортис удалось развернуть Чудовище,
что загадки загадывает, мордой в обратную  сторону,  и  теперь  оно  будет
стоять на пути у гоблинов, а не у людей.
    - Эта перемена Чудище несказанно порадовала, - сообщил Слитгиззард.  -
Гоблины, так он сказал, на вкус ему больше нравятся.
    - Но ведь ответ на его загадку известен всем,  -  машинально  возразил
Аматус. Он слушал товарищей вполуха и думал только о том, как бы  поскорее
вынести Голиаса к свету дня.
    Но Мортис насмешливо проговорила:
    - Ни один гоблин не сумеет легко разгадать загадку, ответ  на  которую
гласит: "я сам и мои личные вещи". Так что, я думаю, мы теперь их не скоро
увидим у наших ворот.
    Принцу показалось, что Голиас стал еще легче, но не без тревоги Аматус
заметил, что алхимик почти не дышит. Еле слышный вздох - и снова тишина.
    - Если вы устали, я  могу  понести  его,  -  предложил  сэр  Джон,  но
Кособокий возразил:
    - Не стоит. В прикосновении принца скрыта сила, а быть может, и  магия
целительства. Да и быстрее него никто не донесет Голиаса.
    Голос  Кособокого  прозвучал  легко  и  гулко.  Компания  уже  шла  по
городским водостокам. Слышался шум стекавшей в туннель по трубам воды.
    Психея повернула за угол, свет ее факела померк, и вдруг она радостно,
победно закричала. Остальные догнали ее и увидели свет в конце  туннеля  -
радужную пляску бликов на потолке, отражение с  поверхности  реки.  Солнце
вот-вот должно было взойти, а путешественники были в нескольких  шагах  от
выхода.
    Аматус услышал слабый шепот Голиаса:  "Только  не  во  мраке,  non  in
umbris sed in lucibus multis, Amate..."
    Аматус пустился вперед бегом. Похоже, к алхимику  ненадолго  вернулись
силы, и он сам сжал плечо юноши.
    Как только принц выбежал из туннеля на широкий каменный выступ, солнце
выпрыгнуло  из-за  реки,  словно  огромный  алый  шар,  и  подожгло  волны
багрянцем.
    Сэр Джон расстелил на камнях свой плащ, и Аматус осторожно опустил  на
него Голиаса.
    - Благодарю вас от всей души, ваше высочество, - слабым, еле  слышным,
каким-то потусторонним голосом проговорил алхимик. - На свет... помните об
этом... всегда - на свет.
    Аматус  поддерживал  рукой  плечи  Голиаса,  и  вдруг  тело  алхимика,
казавшееся принцу таким легким на протяжении всего долгого  странствия  по
мрачным подземельям, стало вдруг  немыслимо  тяжелым,  и  принцу  пришлось
опустить руку и уложить голову Голиаса на землю. Как во сне,  он  коснулся
пальцами век алхимика и закрыл его глаза.
    Остальные молча встали кругом около Голиаса. Аматус встал, не  спуская
глаз с мертвого друга.
    Но тут все изумленно вскрикнули. Каллиопа указала вниз. Аматус опустил
взгляд...
    Левая половина тела у  него  по-прежнему  отсутствовала,  но  рядом  с
правой ногой появилась  левая  ступня,  самая  что  ни  на  есть  живая  и
настоящая. На ней даже сапог оказался - точно такой же, как на левой ноге.
Принц  торопливо  приподнял  новообретенную  ступню,  обнаружил,  что  она
шевелится, опустил ее на землю и понял, что может при ходьбе переносить на
нее вес тела.
    Затем он обернулся к троим Спутникам и по их глазам  увидел,  что  они
все понимают и принимают, потому что  именно  ради  этого  они  некогда  и
явились в Королевство.
    А потом Аматус заплакал жаркими, горючими слезами -  так,  как  плачут
мужчины из-за того, что стали мужчинами.
    Солнце вершило свой путь по небу, озаряя мир, полный забот. Вскоре вся
компания разошлась, ибо у каждого из них были  свои  заботы.  О  той  ночи
никто из них не сказал никому ни слова, только Седрику,  который  всех  по
очереди допросил. А записей никаких не сохранилось.



                                                                  ЧАСТЬ II

                                                               РАННЯЯ РОСА


                                                                   ГЛАВА 1
                                                            ПРИНЦ В ТРАУРЕ

    Вполне можно было представить, что принц  Аматус  станет  одеваться  в
черное - цвет скорби, уйдет в затвор  и  долго  будет  предаваться  тоске.
Бонифаций бы это понял и посоветовал друзьям не беспокоить принца  до  тех
пор, пока боль утраты не отступит.
    Запросто можно было  бы  предположить  и  другой  вариант.  Принц  мог
удариться в пьянство и дебоши, пытаясь утопить свое горе в вине и скитаясь
по злачным местам столицы в дурной компании. Ведь теперь не было  Голиаса,
который удержал бы юношу от самого  плохого.  Седрик  бы  понял  принца  и
защитил бы его от гнева отца.
    Не исключалось также, что принц с головой погрузится  в  науки  и  тем
самым почтит память Голиаса и отвлечется от переживаний. В этом случае ему
грозило в будущем прослыть королем Аматусом Ученым. И Бонифаций, и  Седрик
сумели бы это пережить.
    Но чего они не могли пережить, так это того, что принц ударился во все
три крайности одновременно. Он носил траур,  но  при  этом  расхаживал  по
дворцу с таким видом, словно был готов кого угодно прикончить  из  чувства
мести. Из-за этого Бонифаций сильно нервничал, а особенно  потому,  что  и
он, и все остальные обитатели дворца привыкли созерцать  половину  принца,
но теперь к этой половине присоединилась левая ступня, существовавшая  как
бы сама по себе, будучи не присоединенной к телу, и  от  этого  зрелища  и
короля, и придворных бросало в дрожь.
    А принц, вместо того чтобы сидеть в тоске у окна или, на худой  конец,
отказываться от общения с сэром Джоном и другими своими приятелями,  пусть
и в грубой форме, просто-напросто никого, казалось, вокруг не замечал.  Он
бродил по коридорам замка, что-то бормоча себе под нос. Но  стоило  только
окружающим привыкнуть к  такому  поведению  Аматуса,  как  Вирна,  которая
по-прежнему прибирала в самых мрачных  комнатах,  сообщила,  что  принц  с
головой ушел в чтение той самой мерзкой книги: "Всякие  пакости,  знать  о
которых порой все-таки необходимо".  Кроме  того,  Вирна  утверждала,  что
рядом с этой книгой на столе лежал открытый том, в который принц время  от
времени заглядывал. А это была книга под  названием:  "Всякие  пакости,  о
которых лучше не знать вовсе".
    Но и тут, как только все заподозрили, что принц опасно увлекся  черной
магией, и решили, что нужно немедленно просить Мортис  о  том,  чтобы  она
уберегла его от этого неблаговидного увлечения, как уже  поступили  другие
вести. Оказывается, ближе к ночи Аматус уже стучался в  двери  сэра  Джона
Слитгиззарда или герцога Вассанта. И все они отправились  кутить  и  орать
благим матом жуткие песни в нижний город.
    Седрик преспокойно назначил обоим молодым вельможам жалованье  за  то,
чтобы они докладывали ему обо всем, что говорил принц и чем он  занимался,
а также, чтобы они по возможности в случае чего оповещали Кособокого, дабы
тот крадучись следовал за ними по кривым и скользким  улочкам  и  оберегал
наследника престола от напастей. А поскольку Седрик  в  своем  выборе  был
мудр всегда, а двое друзей принца  были  верны  королю  и  отечеству  всей
душой, хотя и не всегда в частной жизни являли пример  безупречности,  они
докладывали премьер-министру обо всем, что видели  и  слышали.  Даже  сэра
Джона Слитгиззарда бросало в дрожь при  мысли  о  том,  какие  дома  начал
посещать Аматус, а Вассант открыто признавался в том, что его не на  шутку
пугает то, каких соперников принц избирает для поединков.
    Выслушав эти сообщения, Седрик, как правило, многозначительно вздернув
бровь, смотрел на Кособокого, а начальник стражи, пожав  плечами  (пожимал
плечами он так, что становилось непонятно, где у  него  находятся  плечи),
говорил:
    - Сэр, я прятался в тени совсем рядом с принцем, но если  честно,  мне
не было страшно за него, потому что  он  дрался  как  бешеный.  Я  бы  сам
побоялся встретиться с ним сейчас в поединке. Мне теперь приходится больше
опасаться за герцога и сэра Джона.
    Седрик вздыхал, а  Слитгиззард  и  Вассант  сожалели  о  том,  что  им
хотелось  бы,  да  нечем  утешить  его,  и  возвращались  к  себе   домой,
потрясенные  выходками  принца,  в  которых  они,  сами  того  не   желая,
участвовали, и гадали, долго ли еще удастся  удержать  слухи  о  проделках
будущего короля Аматуса Развратника в пределах  столицы.  Частенько  после
подобных ночных вылазок  сэр  Джон  приказывал  своим  слугам,  чтобы  они
готовили ему постель за час до заката и не будили раньше, чем  за  час  до
рассвета, дабы вообще не видеть ночи. А  герцог  Вассант  столь  же  часто
распоряжался, чтобы в его покоях всю ночь горели свечи, а порой доходило и
до того, что он просил свою старушку няню посидеть с ним  и  почитать  ему
перед сном.
    Кособокий,  если  ему  что-то  и  было  не  по  душе  в  происходящем,
помалкивал. Мортис также поведение принца никак  не  комментировала,  хотя
Вирна клялась и божилась, что придворная колдунья в последнее время  стала
печальна и теперь  редко  подходит  к  окну  полюбоваться  первыми  лучами
восходящего солнца и часто часами сидит неподвижно в кресле, что прежде ей
было несвойственно.
    А Психея подолгу сидела на солнышке на королевской веранде и шила  для
принца яркие одежды. Ни одной швее не удавалось так ловко мастерить платья
для человека, у которого не хватает половины тела. Она шила Аматусу  плащи
- алые, как рубины, и дублеты - желтые, словно нарциссы, брыжи и лосины  -
голубые, как небесная лазурь, но,  закончив  работу,  вздыхала  и  убирала
готовое платье в ящик кедрового комода. Королевский  столяр  сообщал,  что
каждые три дня теперь изготавливает новый  комод,  а  главный  королевский
камердинер говорил, будто бы новая кладовая уже просто-таки забита  новыми
комодами.
    Седрик подумал, что принцу могла  бы  чем-то  помочь  Каллиопа,  и  он
отправился к ней, но в  разговоре  выяснилось,  что  девушка  и  сама  уже
пыталась повлиять на принца.
    - Нет-нет, он меня не ударил, - сказала она, когда они с Седриком пили
чай на Высокой Террасе, выходившей на Западные горы.  -  Вид  у  него  был
ужасный - затравленный, уродливый, будто он наелся какой-то гадости, и  он
смотрел на меня,  не  мигая.  Он...  я  бы  сказала,  он  пожирал  глазами
некоторые части моей фигуры. В его взгляде была грубость, но  то  была  не
грубость человека, желающего прогнать меня, избавиться от меня - нет,  это
на него не похоже. В нем не было ненависти, не было похоти, но он  пытался
изобразить все именно так и заставить меня уйти.
    Седрик вздохнул:
    - Король дни напролет переживает за  сына.  Дела  в  государстве  идут
неплохо, поскольку в Королевстве все было тихо и ладно, пока  не  начались
все эти неприятности, но дайте время - все может пойти  прахом.  Позволено
ли мне будет поинтересоваться, куда именно смотрел...
    Каллиопа зарделась, откинула с лица пряди пышных рыжих волос, и Седрик
вдруг вспомнил, как она молода. Но прежде,  чем  он  успел  извиниться  за
бестактность, Каллиопа  взглянула  на  него  синими  глазами,  подернутыми
поволокой боли, и ответила:
    - Ну... он... он пристально смотрел на мой... живот. И сказал,  что...
черви сначала поедают самые мягкие части тела.
    Но тут на крышку стола легла черная тень. Седрик и Каллиопа обернулись
и увидели принца.
    - Ты стар, Седрик, - сказал Аматус. - Вот почему юная леди покраснела,
когда ей пришлось говорить о своем животе в твоем присутствии. - В  голосе
принца прозвучал такой  злобный  сарказм,  какого  Седрику  за  всю  жизнь
слышать не доводилось, хотя он столько лет провел в беседах с посланниками
и чиновниками. - И все же она тебе доверяет, поскольку она так молода, что
думает, будто старик, стоящий одной ногой в могиле,  уже  не  в  состоянии
испытать страсти. К тому же она хорошо воспитана и не может сказать  тебе,
что всякая плоть пахнет могилой.
    - Ты болен, - негромко проговорил Седрик. - И я  только  рад,  что  ты
страдаешь болезнью, которая к лицу принцу.
    - Хочешь сказать, что я помешался?
    - Я хочу так сказать... - вмешалась Каллиопа. Она произнесла эти слова
так резко, что принц и Седрик вздрогнули. Девушка встала. -  Я  знаю,  что
погиб твой друг. Я знаю, что ты не ожидал, что такое  может  случиться,  и
что ты никогда бы не  отправился  в  подземелья,  знай  ты,  что  все  так
закончится.
    И еще я знаю, что ты страшно переживаешь из-за того, что после  смерти
Голиаса у тебя  выросла  левая  ступня,  и  теперь  ты  понимаешь,  что  и
остальным твоим Спутникам придется расстаться с жизнью ради того, чтобы ты
обрел недостающую  половину  тела,  а  тебе  ненавистна  мысль  об  утрате
Спутников. Мне ужасно жаль тебя,  Аматус,  и  я  бы  поняла,  если  бы  ты
действительно потерял рассудок, но вести себя по-свински - от  этого  тебе
легче не станет. И я не вижу причин, почему бы  мне  следовало  оставаться
рядом с тобой, покуда ты ведешь себя как свинья.
    Если тебе захочется прийти ко мне и проплакать шесть дней напролет,  я
готова слушать твои жалобы и ухаживать за тобой, если, конечно,  время  от
времени ты будешь позволять мне поесть и поспать. Если ты хочешь, чтобы  я
сопровождала тебя в каком-нибудь опасном  испытании,  считай,  что  я  уже
собралась в дорогу. Если тебе хочется уйти в горы и выть там на луну целый
год, я пойду с тобой, сяду рядом и буду ждать, пока у тебя не станет легче
на душе. Но я не желаю находиться рядом  с  тобой,  пока  ты  ведешь  себя
настолько мерзко, что бы с тобой ни творилось.
    Она ушла с террасы,  прежде  чем  Седрик  успел  рот  открыть.  Однако
какой-то частью разума  он  осознал,  что  Каллиопа  -  вполне  подходящая
кандидатура в невесты для принца. Королевству, как воздух, была необходима
хорошая королева, и только что Седрик своими глазами наблюдал ее рождение.
    Старик обернулся к Аматусу и увидел, что пол-лица принца окаменело.
    - Я в этом замке не единственный умалишенный, - тихо проговорил принц.
- Но источник всех  болезней  -  я.  Прости  меня,  Седрик.  Прости  меня,
пожалуйста.
    С этими словами Аматус развернулся  и  вышел.  Седрик  какое-то  время
сидел неподвижно и  смотрел  в  окно,  сквозь  которое  на  террасу  лился
холодный свет зимнего солнца, а потом спокойно налил себе еще  чашку  чая,
пересел к подоконнику и еще долго сидел, пил чай и смотрел  на  город.  Он
думал  о  том,  как  долго  уже  служит  королю,  глядел  на  разноцветные
черепичные крыши, коньки которых пробивались  сквозь  снежные  одеяла,  на
белые дома, многие из которых были украшены флагами с изображением Руки  и
Книги, и ему вдруг стало страшно. Ведь здоровье  столицы  -  это  здоровье
Королевства,  а  здоровье  Королевства  -  это   прежде   всего   здоровье
королевской семьи. А в последнее время Седрик предостаточно насмотрелся на
ее болезнь.
    Просидев на террасе в раздумьях довольно долго, Седрик ушел, и  в  это
время солнце закатилось, а тени оконных переплетов проплыли по  потолку  и
исчезли, а недопитый Седриком чай остыл, и наутро горничная выплеснула его
в окно.
    Аматус тем временем спускался по лестнице. Ему  было  все  еще  ужасно
жаль себя, но кроме того, он чувствовал, что в жалости к себе за последнее
вре