слышно переговариваясь - то  ли  они  были  удручены,  то  ли
ошарашены происшествием в тронном зале. Но как  только  они  повернули  за
угол, как со всех ног рванули к конюшням для  гостей.  А  еще  через  пару
мгновений они уже седлали лошадей.
    - Прошу прощенья, господа, могу ли я  вам  помочь?  -  поинтересовался
невысокого роста, с иголочки одетый грум, приближаясь к ним.
    Первый из слуг пробормотал:
    - Да, пожалуй что... боюсь, я в этом деле не слишком...
    - Ладно, заткнись, Руфус. Я тебе мигом коня оседлаю, - буркнул  второй
слуга. - Ты прости, мы торопимся. Может,  мы  и  не  обязаны  своих  коней
седлать, только тебе-то зачем беспокоиться...
    - Да никакого беспокойства, - махнул рукой грум, подойдя поближе.  Вот
ведь странно: грум как грум, а  почему-то  все  время  смотрел  под  ноги,
выбирая, куда ступить. - Только тут ведь что важно-то... - И  он  протянул
руку к седлу.
    - О, конечно, можешь помочь, если... - Слуга умолк, ибо в  глотку  ему
вонзился кинжал, невесть откуда взявшийся в руке у грума. Мгновение спустя
и Руфус рухнул замертво - следующий удар кинжала угодил ему в печень, и не
успел барон с севера толком понять, что происходит, как  кровожадный  грум
уже прижал его  к  стене  конюшни  и  приставил  к  горлу  кинжал.  Лошади
всхрапывали от запаха крови.
    - Милорд, - проговорил герцог Вассант (это, конечно  же,  был  он).  -
Прошу  прощения  за  то,  что  пришлось  разделаться  с   вашими   слугами
Подозреваю, что они были  ребята  неплохие,  но  им  не  повезло:  с  вами
связались. Можете утешиться тем, что умерли они быстро, а вот вам  это  не
грозит. В темнице уже разогреты докрасна инструменты, а мастер пыток у нас
- человек опытный. Руки держите так, чтобы я их видел, и следуйте за мной.

    Когда старый граф приблизился к воротам, он услышал чей-то шепот:
    - Тот, кого оскорбили, мог бы и отомстить за это.
    - Мог бы, - не слишком любезно отозвался старый граф, но остановился.
    - То, что не по силам господину, за него мог бы сделать слуга.
    - Мог бы, пожалуй.
    Арка, где происходил этот разговор, располагалась в самой старой части
замка, и эти ворота были такими древними, что  уже  никак  не  назывались,
хотя старики порой вроде бы припоминали, что когда-то в детстве от кого-то
слышали какое-то название. Камни  тут  изъел  неведомый  мох,  уже  и  сам
давным-давно высохший, а поверх него нарос новый слой мха,  причем  такого
вида, который встречался крайне редко. Тут пахло затхлостью и сыростью,  и
казалось, уже целое столетие сюда не залетали порывы ветра. Стояла тишина,
и, кроме шепота незнакомца, старик-граф ничего не слышал.
    - Вот если бы вы согласились принять гостя у себя в поместье...
    - Я весьма гостеприимен.
    - Ясно. Тогда ждите... - А затем послышалось глухое ворчание и краткий
вскрик, какой мог бы издать  человек,  если  бы  ему  сунул  в  рот  кулак
великан... а  затем  последовало  еще  несколько  вскриков,  премежавшихся
хрустом костей - скорее всего ломаемых пальцев.
    - Я унесу его отсюда, - послышался голос Кособокого.
    - Не мог ли бы ты для начала задать ему пару вопросов? - спросил граф.
- Быть может, он заговорил бы... и без...
    Послышался пренеприятный звук - будто у птицы  оторвали  крыло,  потом
еще один приглушенный крик и еле слышные рыдания.
    - Мне пообещали, что я смогу помучить его, пока  он  не  заговорит,  -
сказал Кособокий. - Вот для этого я и оттащу его в темницу... а там у него
будет шанс разговориться. Быть может, он  заговорит  сразу  и  лишит  меня
удовольствия, которое я испытал бы при виде его  мучений,  а  может,  я  и
успею побаловаться всласть. Но поскольку оба варианта сомнительны,  я  его
помучаю по дороге в темницу, пусть поразмыслит, хочется ли ему, чтобы  его
муки прекратились, или нет... А пока это только начало.
    Затем неизвестного поволокли прочь, его сдавленные вопли сочетались  с
топотом ног великана, но кричал  несчастный  негромко  -  судя  по  всему,
Кособокий продолжал затыкать ему рот вместо кляпа кулаком.
    А граф продолжил свой путь туда, где была привязана его лошадь. Он  не
питал особой любви к изменникам. И  потому  он  с  величайшей  готовностью
откликнулся на  предложение  Каллиопы  учинить  скандал  в  тронном  зале,
рассчитанный на выявление предателей среди лордов Королевства.
    И все же его немного смущало то обстоятельство, что он стал зачинщиком
всего этого переполоха.

    На  следующий  день,  после  того  как  изменники  были  вздернуты  на
виселицах, военный совет возобновился, как полагается. Хотя пока все и шло
по плану с видимым успехом, Седрик сохранял  озабоченность,  поскольку  из
скруплезнейшего  изучения  сказок  знал,  что  тираны,  завоеватели  и  им
подобные личности, как правило, весьма преуспевали в делах  до  тех  самых
пор, покуда их не  свергали,  и  некоторым  это  удавалось  на  протяжении
довольно   долгого   времени.   Так   что   хорошей   подготовленности   к
неожиданностям  и  ощущения  правоты  избранного  пути  далеко  не  всегда
хватало. Но кроме  того,  старый  премьер-министр  из  тех  же  источников
почерпнул  немало  доказательств   того,   что   те,   на   чьей   стороне
справедливость, частенько побеждают зло в самый последний момент  за  счет
чистого везения. А до тех пор удача,  как  правило,  целиком  и  полностью
сопутствовала злодеям. Седрик не  был  уверен  в  том,  можно  ли  должным
образом подготовиться к сражению  с  теми,  на  чьей  стороне  так  прочно
утвердилась удача, но он утешал себя мыслью, что  он  призван  всего  лишь
попробовать сделать это, а уж успех - это всегда в ведении богов.
    Остальные, собравшиеся на совет, были столь же угрюмы и тревожны,  как
Седрик, поскольку все они хорошо понимали,  что  убийство  агентов  Вальдо
запросто могло спровоцировать узурпатора  на  скорейшее  нападение,  да  и
число лазутчиков врага и изменников внутри Королевства просто-таки пугало.
Кроме того, с западного берега Железного озера пришли вести о том,  что  в
этом году реки вскрылись гораздо раньше, чем обычно, а это означало, что и
вторжение из Загорья могло воспоследовать скорее.
    Совет начался скучновато, как обычно и начинаются советы. Бонифаций  и
Седрик зачитывали перечни поручений, в которых оговаривалось, кто  за  что
отвечает и как скоро должны быть завершены те или иные приготовления, ну и
так далее, примерно в таком духе: "Проверить арсенал на востоке,  отобрать
там все пригодные для боя клинки и доставить их в столицу, а все  негодные
клинки отправить в деревню, чтобы их там перековали. Распространить  весть
о том, чтобы по городу собрали как можно  больше  клинков,  которые  затем
нужно будет вывезти из города по Длинной и Извилистой дорогам  к  границе,
где в клинках особая нужда", или в таком:
    "Отобрать  сотню  здоровенных  крестьянских  парней,   желательно   не
рвущихся к славе, обучить их, как подобает, и поставить охранять житницу".
    Как ни ярки были разноцветные плащи сидевших вокруг стола  советников,
как ни плясали на их спинах солнечные зайчики,  в  зале  было  холодно,  и
казалось, люди стараются сбиться в кучку и как можно меньше разговаривать.
    В  результате  совет  прошел  нетипично  быстро.  Оставалось  обсудить
последний важный вопрос - проблему обучения  добровольцев-новобранцев.  Их
муштра не должна была помешать  весенним  полевым  работам.  Только-только
молодые вельможи приступили к обстоятельной дискуссии на  этот  счет,  как
вдруг за дверью послышался шум. У Седрика заныло сердце. Почти всю зиму он
посвятил чтению сказок, дабы найти в них советы, как лучше подготовиться к
войне, и потому он знал, что в такой сказке, как та, в которой они  сейчас
находятся, нет худшего предзнаменования, чем этот шум за дверью.
    Через мгновение распахнулись двери, и в зал вошел человек. Некогда он,
наверное, был строен, но годы сгорбили  его.  Вероятно,  когда-то  он  был
хорош собой, но солнце и ветер выдубили и иссушили его кожу. С  головы  до
ног человек был одет в одежды  из  мягкой  кожи  цвибеков  и  газебо,  его
клочковатая борода доходила ему чуть не до  пояса.  Синие  глаза  старика,
казалось, на веки вечные прищурены.
    Войдя,  старик  произвел  ужасный  грохот  и  лязг:   на   его   груди
перекрещивались портупеи, начиненные мушкетами, а за спиной у него торчали
алебарда и обоюдоострый боевой топор. Эхом прогремели такие  же  звуки  из
угла: при виде человека,  направившегося  к  королевскому  трону  с  таким
количеством оружия, Кособокий откинул  полу  плаща,  под  которым  у  него
размещался целый арсенал. Некоторые из присутствующих успели заметить  под
плащом и некоторые части тела Кособокого, в страхе поспешно отвернулись  и
потом никому об увиденном не рассказывали.
    А старик, одетый в шкуры, прошествовал по  проходу,  преклонил  колени
перед троном, и только тогда советники разглядели, что его кожаная  рубаха
и легинсы во многих местах перепачканы кровью.
    Седрик поднялся и сказал:
    -  Ваше  величество,  ваше  высочество,  позвольте   представить   вам
Эврипида, нашего главного разведчика.
    Разведчик отвесил королевским особам нижайший поклон, поглубже вдохнул
и сообщил:
    - Новости у меня все до одной паршивые. Целый  месяц  я  выбирался  из
Загорья, а эти твари охотились за мной. Они  украли  лыжи,  на  которых  я
спускался, а потом мне пришлось перебираться через перевал. Я нашел  новый
высокогорный перевал, который осмелился назвать в  свою  честь.  Оттуда  я
увидел огромное войско. Оно и днем огромное, а по ночам - и  того  больше,
потому что ночью к нему присоединяются гоблины, их там не меньше половины,
потому что тех людей из Загорья, что не пожелали драться на стороне Вальдо
и не сумели удрать, поубивали. Там и не только гоблины,  пострашнее  твари
имеются - те самые убитые люди, восставшие из могил, теперь  они  тоже  на
стороне Вальдо.
    Все присутствующие в зале содрогнулись.  У  тех,  кому  уже  случалось
драться с вампирами и гоблинами, сердце екнуло. Они знали: как бы ни  были
сильны люди в схватках с нечистью, успех весьма зависит от числа  нечисти.
А те, кому довелось понюхать пороха в настоящих боях,  понимали,  что  это
такое - сражаться с войском, не знающим страха днем, и  становившимся  еще
сильнее ночью.
    - Новости действительно удручающие, и все же  я  должен  поблагодарить
тебя за то, что ты их доставил, - сказал Седрик, достал орден  (он  всегда
носил с собой несколько орденов - так,  на  всякий  случай)  и  был  готов
вручить награду разведчику.
    Но старик Эврипид с колен  не  поднялся.  Он  горько  вздохнул  -  так
горько, что, как утверждают очевидцы, даже Кособокий поежился.
    - Милорд,  -  сказал  разведчик,  -  это  еще  только  предисловие.  Я
пробирался обратно, а снег в горах в этом году начал таять рано, так  вот:
они шли за мной по пятам. Порой я попадал  в  западню  между  разведчиками
Вальдо и его войском. Они идут, милорд, уж три недели, не меньше, как идут
- вооружены до зубов и в полной боевой готовности.
    Седрик побледнел и кивнул сэру  Джону  Слитгиззарду.  Тот  выбежал  из
зала, поднялся на  башню  и  ударил  в  набат,  выбив  сигнал,  означавший
нападение врагов на Королевство, чтобы в городе  знали,  что  этой  весной
предстоит самая настоящая война и что к ней надо готовиться. Затем  Седрик
обернулся к  Эврипиду  и  вознамерился  водрузить  орден,  подвешенный  на
шелковой ленте, ему на грудь.
    - Милорд, - покачал головой Эврипид, - не надо. Все, что я вам  раньше
сказал, я сказал только для того, чтобы вы поверили тому, о  чем  я  скажу
сейчас.
    Все собравшиеся затаили дыхание.
    - Крепость в Айсотском ущелье пала, тамошний арсенал - в руках Вальдо,
все павшие превращены в бессмертных, и теперь они  заодно  с  узурпатором.
Теперь его войско в нескольких днях пути отсюда. Слишком поздно  я  принес
вам эту весть и подвел вас.

                                                                   ГЛАВА 4
                                                              ЧЕРНАЯ ВОЛНА

    Еще до того, как этим чудесным весенним вечером закатилось  солнце,  в
город успели прийти самые резвые из беженцев. В связи с тем,  что  гоблины
могли захватить в плен огромные толпы новых беженцев, которые пришли бы  к
стенам столицы за ночь, король  Бонифаций  распорядился  держать  западные
ворота открытыми всю ночь. С десяток  надежнейших  колдуний  и  две  сотни
стражников не сомкнули глаз  до  зари,  проверяя  каждого,  кто  входил  в
ворота.
    Приблизительно каждого  девятого  приходилось  сжигать  на  костре,  а
некоторые погибали, как только к ним прикасались веткой осины  или  пучком
чеснока.  Порой  враги   проявляли   чудеса   изворотливости:   отыскивали
какое-нибудь измученное долгой дорогой семейство, превращали в бессмертных
старенькую бабусю или маленького мальчика, а к остальным  не  прикасались.
Время от времени у ворот вспыхивали драки, и  к  утру  в  лазарете  рыдало
несколько связанных пострадавших солдат. Один  прирезал  как  бы  невинных
людей, поднявших панику из-за того, что им  примерещились  какие-то  тени,
другой вырвал бессмертного младенца из обуглившихся рук  погибшей  матери,
понятия не имея о том, что дитя бессмертно. Все эти солдаты стали жертвами
нечисти, прячущейся среди беженцев.
    Родерик, опытнейший из гвардейцев, - и тот чуть не  помер  со  страха,
пытаясь спасти двоих маленьких девчушек. Они упали  в  сточную  канаву  и,
протягивая к  нему  ручонки,  просили  спасти  их.  Но  только  он  к  ним
наклонился, они как бросятся на него! На счастье, он успел коснуться обеих
жезлом, на который были наложены охранные  заклинания,  а  потом  разрубил
топором. Вне себя от ужаса и отвращения, Родерик озирался  по  сторонам  и
увидел родителей девочек. Те были полумертвы от пережитого  кошмара:  ведь
всего несколько часов назад они, оказывается, схоронили умерших девчушек у
дороги до входа в город.
    Гвин  рассказывала  своей  внучке,  а  та   впоследствии   придворному
летописцу, составителю "Хроник", что Родерик не смог уснуть до  следующего
вечера, хотя на рассвете его сменили на карауле у ворот. Судя по тому, что
записано в летописи,  мы  можем  заключить,  что  Родерик  все  это  время
просидел не шевелясь на своем излюбленном стуле, заливаясь слезами, а Гвин
гладила его по голове и пела ему песни, которые, как она слышала когда-то,
пела Аматусу Психея.
    В летописи утверждается, что затем Родерик  наконец  встал  со  стула,
раздетый, и отправился спать после того, как  Гвин  додумалась  спеть  ему
"Один - это солнца рассветного луч" - ту самую колыбельную, которую Психея
никогда не пела у кроватки Аматуса,  пока  тот  крепко  не  засыпал.  Гвин
всегда считала эту колыбельную добрым  заклинанием.  Самые  мудрые  ученые
мужи в Королевстве всегда в этом сомневались. Можете и сами, если  хотите,
пропеть эту песенку и увидите, что толку от нее никакого.
    Когда взошло солнце, в город хлынули еще  более  многочисленные  толпы
беженцев. При свете дня колдуньи могли отдохнуть, и  дело  пошло  быстрее.
Гвардейцы  же  только  проверяли  поклажу   прибывающих,   заставляли   их
выворачивать и переворачивать вверх дном разные вещи. И  все  же  беженцев
было такое множество, что очередь за воротами все никак не сокращалась,  а
наоборот, с каждым часом росла. Те, что  еще  не  успели  войти  в  город,
испуганно оглядывались через плечо и смотрели на  горизонт:  боялись,  что
враги застигнут их по эту сторону надежных крепостных стен.
    Страх нарастал с каждым часом. Хотя значительной части  войска  Вальдо
приходилось днем становиться лагерем, так как свет  дня  был  для  нечисти
губителен, другая часть армии - живые люди - передвигалась быстро, широким
фронтом, сметая все на своем пути. Отрезанные от  города  лорды  забирали,
кого  могли,  к  себе  в  замки,  но  большинство   крестьян,   купцов   и
ремесленников Королевства торопились в столицу, под защиту армии Седрика.
    Ближе к вечеру положение вновь изменилось. У большинства  беженцев  не
было при себе никаких пожитков, проверять их скарб нужды не было, и потому
люди хлынули в город, словно вышедшая из берегов река.
    Однако дневные проволочки дали свой положительный  результат:  удалось
смастерить хоть какие-то навесы и несколько кухонь.  Гектарианский  посол,
рискуя навлечь на себя гнев Вальдо, открыл ворота посольства  и  разместил
там несколько сотен страждущих. Каллиопа без лишнего шума  перебралась  во
дворец и велела своим  слугам  принять  в  своем  доме  как  можно  больше
беженцев.  Ее  примеру  последовали   многие   домовладельцы,   и   вскоре
королевский  замок  превратился  в  гигантскую   спальню   для   городской
аристократии.
    Все это, вкупе со стараниями властей принять как можно  больше  людей,
лишившихся  крова,  позволило  горожанам  на  несколько  часов  забыть   о
надвигающейся беде. Напряженная работа  всех  развеселила  и  приободрила.
Седрик  даже  мысленно  записал  в  дневник   (на   то,   чтобы   записать
по-настоящему, у него попросту не было времени) о  том,  как  замечательно
все они потрудились в тот день. Родерик,  вернувшись  на  свой  пост,  был
приятно порадован дружеской теплотой в отношениях между людьми, которые  в
мирное время и разговаривать-то друг с дружкой не стали бы, и  решил,  что
неплохо бы включить их в качестве второстепенных персонажей в пьесу "Принц
Аматус", действие третье.
    Словом, все трудились на славу, стремясь  увеличить  число  обитателей
столицы вдвое, и это им  удалось.  Невзирая  на  поздний  час,  подъезжали
вереницы повозок с востока с провиантом на случай  долгой  осады.  Всякий,
знакомый с кузнечным ремеслом, да и те, что не очень были с  ним  знакомы,
засучив рукава, работали в кузницах и у плавильных печей - готовили оружие
к грядущему сражению. Туда и сюда  по  улицам  сновали  телеги,  груженные
бочонками с порохом.
    И тем не менее  все  понимали,  что  и  всего  этого  может  оказаться
недостаточно.  Защитники  крепости  в   Айсотском   ущелье   должны   были
продержаться против Вальдо несколько недель  и  дождаться  подхода  войска
Седрика, а крепость пала - и суток не прошло, и никто не знал  почему.  То
есть никто из горожан. Ополченцы  и  лорды,  жившие  вдоль  южного  берега
Железного озера, могли бы устроить засаду в том месте, где к  Колокольному
Побережью спускался ледник, но никто не знал об их судьбе.  То  ли  второе
сражение на Колокольном Побережье состоялось и было проиграно, то  ли  все
эти люди были перебиты спящими, так и не узнав о вторжении Вальдо.
    - Отсутствие вестей создает страх, - глубокомысленно проговорил герцог
Вассант, когда они вместе с сэром Джоном Слитгиззардом и премьер-министром
прогуливались по стене западного бастиона. - Если  это  дело  рук  Вальдо,
стало быть, тут кроется какая-то уловка, поскольку он коварен и злобен, но
уловка нехитрая, так как он неизобретателен и туп. Если мы поймем, что это
за уловка...
    - То мы всего лишь узнаем о том, что  он  уже  сделал,  -  нетерпеливо
прервал герцога Седрик. - Не настолько же он туп, чтобы использовать  одни
и те же уловки вновь и вновь.
    - Но тогда он перестанет казаться таким страшным, - возразил герцог. -
Уловка может оказаться низкой и подлой, и если мы ее разгадаем...
    Герцог упорствовал оживленнее обычного.  Он  просто  не  находил  себе
места в городе, чувствовал, что здесь сейчас от  него  никакого  толка,  и
рвался на какую-нибудь вылазку.
    - То обретем некоторое преимущество, - заключил Седрик.  -  Я  бы  это
оценил. Но сказать правду, герцог Вассант, у меня и  здесь  для  вас  есть
важнейшее дело - но знать о нем должны только вы  и  сэр  Джон.  -  Седрик
уселся на парапет, глубоко вздохнул и сказал: - Существует древний  закон:
нельзя критиковать живущего и здравствующего короля. Закон  дурацкий,  ибо
его величество Бонифаций сам его врем