и вырываться. Каллиопа  сначала  скатилась  с
постели, вскочила и попятилась, но  затем  кинулась  вперед,  держа  перед
собой на вытянутых руках гирлянду из чеснока.  Она  стремилась  загородить
вампиру дорогу. С другой стороны подоспел герцог Вассант,  и  всем  вместе
удалось швырнуть вампира навзничь на кровать.
    Чудовище почти сразу прекратило борьбу. Теперь оно было пригвождено  к
постели. Кособокий держал вампира за ноги, а сэр Джон и герцог  Вассант  -
за руки.  Вампир  запрокинул  назад  укутанную  капюшоном  голову,  словно
добровольно отдавался на волю тому, что неизбежно должно было произойти.
    Слитгиззард протянул руку и сорвал с головы вампира капюшон.
    Это была Мортис.
    Теперь и сомневаться не приходилось в  том,  что  она  -  вампирша,  и
Аматус с  изумлением  подумал:  как  же  он  раньше  не  догадался,  ведь,
размышляя о том, что творилось с колдуньей в последние недели, можно  было
до этого додуматься! Ноги, казалось,  сами  понесли  принца  к  придворной
колдунье. Рука его крепко сжимала палицу и осиновый кол.  Каллиопа  обошла
принца, взяла у него кол и приставила его к середине  груди  Мортис.  Один
точный тяжелый удар - и дело сделано.
    Глаза Мортис всегда были темными и мрачными, но все же в них теплилась
жизнь, а теперь они стали совершенно пустыми.
    Принц поднял палицу.
    - Как? - Вот и все, о чем он сумел спросить ту, что некогда  была  его
Спутницей.
    -  Тот  вопль,  что  вы  сочли  дурным  предзнаменованием,  был   моим
предсмертным криком. В тот день я умерла  от  тоски,  ваше  высочество.  -
Прежде Аматусу никогда не доводилось слышать теплоты в  голосе  Мортис,  а
вот теперь он чувствовал странную, выстраданную теплоту.  Или  ему  только
показалось. Фонарь коптил и мигал, на стенах бешено  плясали  тени  клубов
пара, срывавшихся с губ при дыхании.
    - От тоски по Голиасу?
    - От тоски.
    Принц медленно выдохнул.
    - Прикончи ее, - распорядился Кособокий.
    Аматус размахнулся палицей:
    - Мне так жаль...
    Вампирша снова заговорила:
    - Если бы я смогла испить твоих извинений, я бы иссушила  тебя  дотла.
Либо убей меня, либо отпусти, чтобы я могла напиться крови. Тебе выбирать.
    - Я бы исцелил тебя, если бы смог.
    - Я мертва. Твое прикосновение помогает только тем, кто еще  не  умер.
Либо обагри моей кровью свою руку, либо дай мне напиться твоей крови.
    Одним-единственным точным ударом, размахнувшись палицей изо всех  сил,
Аматус вогнал  осиновый  кол  в  грудь  Мортис  и,  пронзив  ее  насквозь,
пригвоздил к кровати.
    Губы вампирши разжались, она испустила леденящий душу вопль.  Изо  рта
вывалился длинный черный язык, а острые, словно  клинки,  зубы,  сжавшись,
прикусили его. Вонь, наполнившая комнату, была подобна  той,  что  бывает,
если проткнуть долго пролежавшего в реке утопленника.
    Но самым ужасным было другое. В какой-то миг тело вампирши вдруг стало
прежним телом Мортис, ее рука потянулась к осиновому колу, нежно погладила
его, как будто ей хотелось вытащить его из  своей  груди.  А  другая  рука
вытянулась к Аматусу - так, словно колдунья хотела на прощанье  сжать  его
руку.
    Недолго думая, принц протянул руку к Мортис, но Каллиопа отбросила его
руку. Принц вздрогнул от боли и  испуга,  оторвал  взгляд  от  колдуньи  и
посмотрел в глаза девушки. Каллиопа взглядом метала молнии.
    - Нельзя! - воскликнула Каллиопа. - У вас же ранена  рука!  Она  может
высосать кровь, и тогда...
    Мортис  испустила  дух.  Лицо  ее  при  этом  не  стало  спокойным   и
умиротворенным, как поется в старинных балладах. Нет, в чертах ее  застыли
ненависть, горечь и более всего - жалость к себе.
    Что-то  перевернулось  в  груди  у  Аматуса.  Мир  снова  переменился,
перестал быть таким, как прежде.
    Долго-долго никто не решался произнести ни слова.
    - Ваше высочество, - наконец проговорила Каллиопа.
    - Что? - рассеянно отозвался принц. Честно говоря, он  ожидал,  что  у
него появится какая-нибудь новая часть тела, и действительно, физически он
чувствовал себя иначе, но, осмотрев себя с ног, никаких новых  поступлений
не обнаружил. И все-таки что-то изменилось.
    Каллиопа  шагнула  ближе  к  Аматусу,  нежно  коснулась   его   плеча,
наклонилась и прошептала ему на ухо:
    - Ваш глаз, ваше высочество. К вам вернулся второй глаз.
    Аматус посмотрел вверх, окинул взглядом комнату. Посмотреть в  зеркало
и понять, как он теперь выглядит, он  решил  попозже.  Но  уже  сейчас  он
чувствовал себя еще более необычно, чем  тогда,  когда  у  него  появилась
левая ступня, слушавшаяся его, хотя была как бы оторвана от  тела.  Сейчас
принцем владело изумление из-за того, что мир вокруг  приобрел  глубину  и
реальность, доселе ему неведомую.
    - Я... - проговорил Аматус. - Вы все выглядите по-другому. - Он  вновь
обвел взглядом спальню Каллиопы. - И вы такие красивые.
    А потом - то ли  от  печали,  охватившей  его,  то  ли  от  восхищения
красотой окружающего мира,  принц  обнаружил,  что  у  него  действительно
появился левый глаз, потому что оба его глаза застали слезы, и из-за этого
ему показалось, что в комнате потемнело.
    Кособокий торопливо подошел к Мортис и накрыл ее лицо простыней.
    - Ваше высочество, - сказал начальник стражи, - теперь вам нужно идти.
Попросите подняться сюда короля и премьер-министра.
    В голосе Кособокого, никогда не  отличавшемся  эмоциональностью  и  не
выдававшем ни страха, ни озабоченности, прозвучала такая тревога, что  все
мгновенно повиновались и сами не заметили, как через  несколько  мгновений
оказались на улице.
    - Погостите сегодня в замке, переночуйте,  -  пригласил  Аматус  своих
друзей. - Посидим у меня в башне, разведем яркий огонь.
    К  превеликой  радости  принца,  все  согласились.   Остается   только
добавить, что той ночью все они надолго засиделись у огня в покоях Аматуса
и вели разговоры и слезы сменялись смехом. Спать они легли  поздно,  да  и
наутро поднялись не рано и вместе позавтракали. На следующий  день  Аматус
исцелил уцелевших слуг Каллиопы, а потом они помогли  хозяйке  привести  в
порядок дом, пострадавший после ночного сражения с вампирами.
    Но Седрик в своих "Хрониках Королевства" повествует о других  вещах  и
клянется, что об этом принц Аматус ни сном ни духом не ведал. Может  быть,
так оно и было, поскольку согласно завещанию Седрика его  книги  пролежали
запечатанными целых сто лет после его смерти, а Аматус к  чьим  бы  то  ни
было волеизъявлением относился весьма щепетильно. Так что знал ли Аматус о
том, что произошло в спальне Каллиопы после того, как он  и  его  товарищи
покинули ее, или не знал, - нам об этом не узнать никогда.
    Когда в спальню вошли Седрик  и  король  Бонифаций,  Кособокий  поднял
фонарь повыше,  чтобы  лучше  осветить  лицо  Мортис,  но  открывать  лица
колдуньи не стал. И по одежде, и по голубоватому цвету кожи можно было без
сомнений установить, кто лежит на кровати.  И  король,  и  премьер-министр
горько вздохнули. Да, Мортис была страшновата на вид, но при всем том  она
была превосходной придворной колдуньей. К тому же  и  Седрик  и  Бонифаций
сразу задумались о том, как принц Аматус переживет смерть второго из своих
Спутников, случившуюся так скоро после гибели Голиаса. Кособокий сказал:
    - Я уже давно начал замечать, что она неважно себя чувствует, корчится
и меняется внешне при дневном свете и  старается  прикрывать  лицо,  чтобы
никто этого не заметил. Но  то,  что  вы  сейчас  увидите,  должно  навеки
остаться между нами.
    При  других  обстоятельствах  король  Бонифаций,  наверное,  стал   бы
возражать против такого условия, поставленного правящей особе, но на  этот
раз он словами своего протеста не  выразил.  Седрик  подошел  к  фонарю  и
поправил фитиль, чтобы свет стал ярче. Затем он вытащил из кармана  свечу,
поджег ее от фонаря, после чего зажег все свечи в спальне.
    Кособокий отдернул покров с лица Мортис и сказал:
    - Теперь смотрите, ваше величество, и вы,  милорд.  Лицо  Мортис  было
по-прежнему прекрасно. На нем, озаренном ярким  светом  фонаря  и  свечей,
застыла презрительная усмешка, но блестящие, похожие  на  змеиные,  глаза,
были увлажнены слезами.
    Но тут же, прямо на глазах у короля  и  премьер-министра,  чешуйки  на
коже Мортис побледнели и растаяли, словно их никогда  не  было  в  помине.
Синева на коже сменилась бледностью, а  потом  кожа  колдуньи  порозовела.
Желтые, как у старой собаки, клыки сначала побелели, а потом уменьшились и
стали обычными  зубами.  Черты  лица  Мортис  продолжали  меняться.  Опали
торчащие скулы, смягчился заостренный подбородок...
    Король в ужасе и изумлении дико закричал. Через мгновение  у  него  за
спиной послышался негромкий стон Седрика.
    На кровати лежала мертвая женщина - вылитая королева, покойная супруга
короля Бонифация, которая умерла, рожая Аматуса.
    - Что же это значит? - с трудом вымолвил Бонифаций, пытаясь  на  ощупь
отыскать стул - у него подкашивались ноги.
    - Как вы давно и верно догадывались, ваше  величество,  в  Королевство
пришла сказка, так и раньше нередко случалось. И мы находимся внутри  этой
сказки, - пояснил Кособокий. - Мне лично довелось поучаствовать...  скажем
так, не в одной сказке, и если  позволите,  я  не  стану  говорить  больше
этого. Это происшествие  либо  крайне  важно  для  сказки,  либо  является
событием, всего лишь достойным упоминания в ней.  Что  же  касается  того,
каким образом в сказку угодила  она...  Знайте  же,  ваше  величество,  мы
явились в Королевство, дабы стать Спутниками вашего сына, но мы пришли  из
разных мест и не в одно и то же время.
    - Но  ведь  я  похоронил  ее!  -  воскликнул  король.  -  Седрик  тому
свидетель, он видел, как ее опустили в могилу!
    - Но кто скажет, что вы  увидите  теперь,  если  разроете  ее  могилу?
Поэтому лучше бы ее не разрывать, - вздохнул Кособокий. - Более того,  кто
может сказать, как это случилось, что вашему сыну  удалось  отведать  Вина
Богов? Ведь по идее, это не должно было случиться. Если  в  такой  сказке,
которая творится у вас на глазах, ничто не может происходить  просто  так,
без смысла, стало быть, в этом и есть смысл. И с какой стати  вам  думать,
что случившееся с принцем произошло ради вашего или его блага? Да  и  ради
чьего-либо блага вообще?
    Наступят времена, когда из мира почти уйдет магия, и тогда с вампирами
можно будет разделаться с помощью скрещенных палочек или освященной  воды,
когда обо всем, о чем мы с вами говорим сейчас,  можно  будет  преспокойно
рассуждать как при свете дня, так и в кромешной тьме, без опасений навлечь
на себя пришествие темных сил. Тогда мудрецы станут спорить о том,  почему
вообще в мире существуют боль и страдания, и они изрекут множество  глупых
мыслей, но и немало мудрых. Но разве  нам  достаточно  сказать:  "Вот  так
случилось несчастье", - и этим ограничиться? Ведь пока мы  не  принадлежим
древности, мы не принадлежим и тем временам, когда утрачен смысл жизни,  и
временам, когда даже сказки утратили смысл.
    Мы явились из разных мест, чтобы стать Спутниками принца, но не все из
нас стали Спутниками по одной и  той  же  причине.  Не  спрашивайте  меня,
почему я выбрал этот путь. Я этого не знаю. Не спрашивайте меня о  Психее,
потому что если я скажу вам об этом, у меня от боли разорвется сердце.  Не
спрашивайте меня о Голиасе и Мортис, потому  что  какие  бы  цели  они  ни
преследовали, они их уже достигли и ушли из  жизни.  Только  поймите:  они
совсем не обязательно таковы, какими вы их себе представляете.  Они  могли
бы действовать ради чьего-либо блага, но могли и не делать этого.
    Так давайте же теперь отрубим ее голову, и набьем ее рот  чесноком,  и
избавимся от нее, как подобает. Ибо, кем бы она ни  была  на  самом  деле,
носила ли Мортис обличье вашей покойной королевы,  или  королева  воистину
вернулась, восстав  из  мертвых,  а  быть  может,  они  обе  являли  собой
отражение какого-то третьего существа, - эта женщина умерла, как вампирша,
и ради спасения Королевства мы должны позаботиться о том, чтобы  она  сюда
больше не возвратилась.
    - Ты искренне печешься о благе Аматуса, -  заметил  Седрик,  шагнув  к
Кособокому и намереваясь помочь ему. - Трудно ожидать такого поведения  от
человека, который не желал бы принцу добра.
    Король Бонифаций отошел к балконной двери, приоткрыл одну створку и  в
задумчивости уставился на усыпанное звездами небо. Ни начальник стражи, ни
премьер-министр  не  осмелились  окликнуть  короля  и  позвать,  чтобы  он
присоединился к ним.
    - Не могу утверждать, что я не желаю принцу добра. У меня есть долг, и
я обязан ему следовать. Но ведь вы знаете:  когда  он  был  маленький,  он
часто пугался меня. Я слышал, как вы говорили, сердясь на меня за то,  что
я мучил какую-нибудь тварь перед тем, как прикончить ее, что надеетесь  на
то, что принц Аматус не переймет у меня такую жестокость.
    Седрик ухватил Мортис - или королеву  -  за  волосы  и,  приподняв  ее
голову, запрокинул, чтобы открыть шею для удара Кособокого.
    - Не знал, что ты это слышал, - несколько смущенно проговорил  Седрик.
- Надеюсь, это вас не обидело? Не задело ваши чувства?
    -  Мне  неведомы  чувства,  которые  могли  бы  быть   задеты   такими
высказываниями, - отозвался  Кособокий  и  вытащил  из-за  спины  огромный
топор. Седрик еще сильнее потянул голову за волосы  и  закрыл  лицо  полой
плаща - он ждал, что кровь брызнет фонтаном.
    Но  крови  не  оказалось.  Топор  со  свистом  рассек   воздух,   руки
премьер-министра напряглись, но тут же обмякли. Он  открыл  глаза.  В  его
руках была  голова,  которую  он  по-прежнему  держал  за  волосы.  Седрик
обернулся, чтобы взять чеснок...
    И тут все они  вскрикнули  -  даже  Кособокий,  потому  что  тело,  из
которого не вытекло ни капли  крови,  кроме  той,  что  хлынула  из  раны,
произведенной забитой в грудь вампирши осиновым колом,  и  уже  запеклась,
стало съеживаться и  морщиться,  словно  яблоко  под  жарким  солнцем,  но
гораздо  быстрее.  Вскоре  на  кровати   лежала   мумия.   Премьер-министр
задохнулся от изумления: и голова, которую он держал за  волосы,  тоже  на
глазах старилась, сохла и через пару мгновений рассыпалась в  прах  у  его
ног, а в его руках остался только пучок волос.
    - Что ж, - проговорил Кособокий после долгого молчания. - Полагаю, нам
придется завернуть в простыню все, что от нее осталось, а этот прах смести
с пола и потом все вместе сжечь в камине. Надо будет извиниться перед леди
Каллиопой за то, что пришлось сжечь ее простыню.
    Так они и сделали - быстро  и  без  разговоров.  Когда  в  камине  уже
догорали последние пригоршни праха, Кособокий  встал,  молча  взял  короля
Бонифация под руку, и они вместе вышли из спальни Каллиопы.
    Седрик не пошел за ними, но на следующий день  путем  тайных  допросов
выяснил,  что  многие  горожане,  засидевшиеся  за  работой  допоздна  или
начавшие трудиться рано поутру -  молочники,  зеленщики,  шлюхи,  пьяницы,
поэты и прочие, - видели, как король и  начальник  стражи  шли  вдвоем  по
темному городу и разговаривали. Порой головы их склонялись друг к другу, и
король смеялся так, словно они с начальником стражи были  старыми  добрыми
товарищами, а случалось, они отворачивались  друг  от  друга  и  говорили,
поджав губы, будто еле переносили общество друг друга. Однако  о  чем  они
разговаривали - этого никто не слышал.
    Так что, увы, что за слова сказали они друг другу в ту ночь  и  почему
вернулись в замок только тогда, когда лучи рассветного  солнца  позолотили
верхушки башен, должно остаться за пределами сказки.



                                                                 ЧАСТЬ III

                                                        НЕСОКРУШИМЫЙ ГЕРОЙ

                                                                   ГЛАВА 1
                                        ГОДЫ И СПЛЕТНИ ИДУТ СВОЕЙ ЧЕРЕДОЙ.
                                     НЕПРИЯТНЫЙ РАЗГОВОР В ПРЕКРАСНЫЙ ДЕНЬ

    Знал кто-то наверняка, как на принце сказывалось "проклятие",  или  не
знал - хотя многие с пеной у рта утверждали, что им доподлинно известно, и
готовы были биться об заклад в любом кабачке или таверне с теми, кто готов
был выслушать их объяснения, - но вроде бы  на  обстановке  в  Королевстве
частичная половинчатость принца  никак  не  сказывалась.  Вернее,  если  и
сказывалась, то скорее положительно. Подданным Бонифация Аматус  нравился.
Те, кому довелось послушать, как принц выступает перед собраниями гильдий,
группами  горожан,  обществами  и  братствами,  представителями  различных
конфессий, с восторгом расписывали свои впечатления и поражались тому, как
Аматус умен и красноречив, хотя состоит из одной половинки, а в дополнение
к ней имеет еще ступню и глаз, которые существуют как бы сами по себе.
    Представить это в уме было, спору нет,  трудновато,  и  поэтому  любые
описания внешности принца всегда были далеки от истины, да  и  не  нашлось
двух  людей,  которые  описывали  бы  Аматуса  одинаково,  поэтому  стоило
разговору коснуться этой темы, тут же разгорались жаркие споры, тем  более
что насчитывалось множество  людей,  которые  принца  вообще  в  глаза  не
видели. А когда им выпадало такое счастье - а выпадало оно  не  так  уж  и
редко, поскольку Аматус ни от кого особо  не  прятался,  -  люди  выражали
полное несогласие с теми рассказами, что  слышали  от  других,  спешили  к
своим знакомым, чтобы поспорить  с  ними  на  этот  счет,  и  тогда  снова
вспыхивали  долгие  дискуссии  в  разных  уголках  города.   Так   оно   и
продолжалось, и годы шли,  и  времена  года  сменяли  друг  друга  обычной
чередой, все в мире старилось, и все старились тоже.
    Принц Аматус, точнее говоря -  его  правая  половина,  приобрел  черты
зрелости и научился  тому,  как  вести  государственные  дела,  заниматься
сбором налогов, надзирать  за  арсеналами,  дорогами  и  мостами,  как  не
наговорить  лишнего  в  присутствии   людей   набожных   и   как   хранить
торжественность в присутствии государственного флага с изображением Руки и
Книги.  Король  Бонифаций  поседел,  но  с  каждым  годом  становился  все
добродушнее и веселее, и потому в народе спорили о том, как же он в  итоге
будет именоваться в  "Хрониках  Королевства"  -  Веселым,  Хитроумным  или
попросту Добрым. Большинство склонялось к последнему прозвищу.
    Летом вульгариане вольготно посиживали  за  столиками,  расставленными
около "ступоров", и пили крепкий, темно-коричневый чай, который заваривали
в серебряных чайниках, и не стесняясь говорили о  том,  как  жаль,  что  у
принца недостает левой половины.
    Осенью с северных и западных гор спускались охотники, неся  на  плечах
только что убитых  и  освежеванных  газебо.  Воздух  наполнялся  ароматами
жарящегося мяса. Охотники  с  аппетитом  уплетали  сочные  куски  жаркого,
запивали его чудесным пенистым осенним элем и болтали о том, как  было  бы
славно, если бы принц стал целехонек, когда бы сам того пожелал. Но,  увы,
говорили они, для того, чтобы это случилось, чтобы он приобрел недостающие
части тела, принцу нужно было бы потерять Психею или Кособокого,  а  принц
слишком деликатен, чтобы взять да и сократить дни своих Спутников.
    Зима укрывала город снежным одеялом, зимнее солнце  заставляло  каждый
булыжник, каждую черепичку сверкать и переливаться всеми цветами радуги, и
во всех маленьких тавернах  гектарианского  квартала  горожане  потягивали
густой темно-красный гравамен - вино, от которого  становилось  теплее  на
сердце, и пели "Пенна Пайк" в  новом  варианте,  который  недавно  наконец
дописал принц, и рассказывали о мрачных ночах и ярчайшей  отваге  Аматуса,
хотя пока он не совершил ничего такого, чего нельзя было  бы  совершить  в
учебном бою или во время долгой охоты.
    А когда приходила весна, в  город  возвращал