га  единственным  глазом.  Герцог
этот взгляд  принца  запомнил  надолго  и  впоследствии  рассказал  о  нем
Седрику. Но когда Седрик писал "Хроники", он никак не мог припомнить,  что
именно сказал ему герцог. Поскольку у самого принца спрашивать, как же  он
тогда  посмотрел  на  герцога,  было  бы  неловко,  факт  так  и   остался
невыясненным. Аматус помнил  лишь,  что  надолго  задумался  над  вопросом
герцога - наверное, это и увидел Вассант в его взгляде.
    А сказал тогда Аматус вот что:
    - Вассант, ты предан королю и отечеству душой и телом, и  сердце  твое
так чисто, что ты не в силах  даже  представить,  как  же  такая  чудесная
страна может быть насквозь пропитана мерзостью и отравой. Но мне предстоит
править этой страной, и потому я обязан  задумываться  о  подобных  вещах.
Радуйся тому, что тебе не нужно отвечать на такие вопросы.
    А потом принц снова умолк  и  задумчиво  уставился  на  герцога.  Было
видно, что серьезность ответа поразила не  только  герцога,  но  и  самого
принца. Но вскоре Аматус весело  рассмеялся  и  запел  старинную  песню  -
веселую балладу о том, как один  галантный  лесничий  переходил  в  тумане
через мост и заблудился, а потом наткнулся на что-то и  решил,  что  перед
ним - страшный великан. Лесничий выхватил свой топор и принялся  сражаться
с  чудовищем  на  узеньком  мостике.  А  потом,  когда  туман   рассеялся,
оказалось, что он вовсе не на мостике, а на широкой проселочной  дороге  и
никакой перед ним не великан, а ветряная мельница, да и сам  он  вовсе  не
лесничий, а приснился  во  сне  бабочке,  которая  хотела,  да  не  сумела
привидеться себе во сне китайским философом.
    Песня была так весела и зажигательна, что ее туг же подхватил Вассант,
а вскоре ее уже хором распевали все гвардейцы.  Правда,  пели  они  ее  на
манер боевого марша, как привыкли воины, которые готовы разразиться бравой
песней после любого приказа офицера.
    А когда песня была допета до конца, герцог  не  мог  прогнать  с  лица
добродушной улыбки, и все мрачные утренние мысли развеялись.
    - Каллиопа обожает эту песенку, - заметил герцог. -  Жаль,  что  ее  с
нами не было.
    Принц Аматус нахмурился.
    - Послушай, ведь мы ее не видели с тех самых пор, как нагрянула  чума.
Я написал ей письмо, попросил у нее прощения, но она мне не ответила.  Это
не похоже на Каллиопу. Нужно будет непременно сегодня же  навестить  ее  и
убедиться, что с ней ничего не случилось.
    - А чего тянуть? - пожал плечами герцог. - Можно прямо  сейчас  к  ней
заглянуть. Если вы не против, я мог бы вас сопровождать, но если вы хотите
встретиться с ней наедине...
    - Вассант, а что это ты покраснел?
    Герцог опустил глаза, уставился на мостовую, по которой весело  цокали
копыта их коней, и смущенно ответил:
    - Ваше высочество, я  только  хотел  помочь,  чтобы  вам  не  пришлось
смущаться... Прощу прощения. Я ничего такого не хотел сказать.
    Аматус расхохотался - весело, непринужденно да так  заразительно,  что
из окон выглянули женщины, а мастеровые оторвались от работы. Принц  этого
не заметил, но его радостный смех  согрел  сердца  горожан,  и  вскоре  по
городу разнеслась весть о том, что очень скоро принц  отыщет  средство  от
эпидемии и еще до начала праздника проводов зимы  в  Королевство  вернутся
добрые старые времена.
    - Герцог Вассант, - отсмеявшись, проговорил Аматус, - за  что  я  тебя
люблю, так это за то, что твое преданное королю и отечеству  сердце  не  в
ладах с твоим грубым языком. Да,  мы  немедленно  отправимся  к  Каллиопе.
Отправь кого-нибудь в замок, пусть там знают, где мы, и не волнуются, а мы
сейчас же поскачем прямо к ее дому.
    А еще через несколько мгновений они уже  привязывали  своих  коней  на
небольшой, залитой солнцем площади, где стоял дом Каллиопы.
    Принц Аматус нетерпеливо постучал в дверь. Оказалось,  что  он  ужасно
скучал по Каллиопе, сам не зная, по кому так скучает, и даже  не  понимая,
как сильно ему не хватает ее. Словом, нетерпение принца не  знало  границ.
Вероятно, Каллиопа до сих пор сердилась на Аматуса, но теперь у него  хотя
бы имелось оправдание своему долгому отсутствию, и он знал, что и прощения
попросить на этот раз сумеет более искренне.
    Мириться с Каллиопой всегда было приятно. Она умела дуться  достаточно
долго для того, чтобы потом примирение оказалось радостным, но все  же  не
так долго, чтобы кто-то подумал, что  ей  прямо-таки  очень  нравится  так
долго обижаться.
    Принц постучал снова. Они с герцогом  уже  довольно  долго  стояли  на
мокром крыльце под ярким солнцем, которое, казалось, стремится заглянуть в
каждую выбоинку между булыжниками мостовой.
    Дверь едва заметно приоткрылась, в щелочку кто-то выглянул,  и  Аматус
понял единственное: за дверью стояла не Каллиопа.
    - Моей госпожи Каллиопы нет дома. Вернее, она дома, но для вас ее нет,
а вернее - ее нет ни для кого, - сообщил голос из-за  двери,  цитируя,  по
всей  вероятности,  слово  в   слово   распоряжение   хозяйки.   И   дверь
захлопнулась.
    - Похоже, она до сих пор злится на вас, - заключил герцог.
    - Вполне вероятно, - вздохнул Аматус. - Я, правда, понимал, что она не
станет со мной разговаривать до тех пор, пока я перед ней не извинюсь,  но
вот что она не станет  со  мной  разговаривать  даже  после  того,  как  я
извинился,  -  этого  я  представить  никак  не  мог.  Что   ж,   остается
предположить, что это всего лишь дурацкий каприз.
    Герцог потрепал принца по плечу.
    - Вот теперь я вижу, что вы вновь в добром здравии! - воскликнул он.

    Примерно через полчаса, после ориентировки на местности (и  некоторого
замешательства вследствие того, что обнаружилось, что им  обоим  известно,
где находится спальня  Каллиопы,  но  выяснилось,  что,  невзирая  на  все
попытки, ни  тот  ни  другой  там  ни  разу  не  бывали),  Аматус  не  без
любопытства уставился на замысловатую железную штуковину, которую сжимал в
руке герцог Вассант.
    - Это штырь, ваше высочество, - пояснил герцог.  -  Такими  пользуются
смелые пастухи, присматривающие за стадами горных  леггорнов  в  скалистых
областях моего герцогства. Чтобы вернуть в стадо заблудших  леггорнов,  им
порой приходится взбираться на отвесные скалы. Нужно только воткнуть штырь
в камень, потом перебросить через него веревку и взобраться по ней наверх.
Думаю, таким путем мы запросто доберемся до крыши дома  леди  Каллиопы,  а
потом останется только спуститься по веревке до окна ее спальни.
    - А ты этим штырем уже  пользовался  когда-нибудь?  -  поинтересовался
принц.
    -  Случалось  взобраться  на  пару-тройку  пиков,  да  и  вообще  было
времечко, когда чуть не каждый день доводилось  прибегать  к  помощи  этой
штуки, - признался Вассант. - Ерунда, плевое дело.
    На самом деле на "пару-тройку пиков"  герцог  совершил  восхождение  в
раннем детстве, сидя в заплечном мешке у пастуха леггорнов,  которому  его
препоручил папаша, а  штырем  по  большей  части  пользовался  в  школе  в
качестве пресса для бумаг, но сейчас он не  видел  причин,  зачем  бы  ему
понапрасну волновать принца Аматуса. Герцог  искренне  полагал,  что  дело
действительно, как он выразился, плевое.
    К изумлению Аматуса и облегчению Вассанта, штырь бесшумно  взлетел  на
крышу, зацепился, а веревка повисла совсем рядом с  балконом  Каллиопы.  В
доме было тихо, и если штырь и издал  какой-то  шум,  услышать  его  могли
только на чердаке. На миг Аматус задумался: то ли чердак необитаем, то  ли
вправду штырь приземлился там совершенно беззвучно.
    Но тут друзья заспорили:  герцог  настаивал  на  том,  что  первым  по
веревке должен взбираться он, так как обязан удостовериться, что принцу не
грозит никакая опасность (на самом  деле  гораздо  сильнее  Вассант  хотел
удостовериться в том, что со штырем и веревкой все в порядке,  прежде  чем
этой конструкцией воспользуется наследник престола).  Принц,  считая  себя
героем сказки, а также понимая, что грозящая ему опасность  зовется  всего
лишь Каллиопой, настаивал, что первым должен непременно лезть он. В  конце
концов, решив не унижать принца, герцог сдался.
    Аматус полез вверх по веревке ловко, как обезьяна, если  только  вы  в
состоянии представить себе обезьяну с одной рукой и двумя ногами, одна  из
которых представляет собой ступню, существующую отдельно от тела. Скоро он
уже перелез через  перила  балкона  и  махнул  Вассанту  рукой,  дав  знак
следовать за ним.
    Но стоило герцогу ухватиться за веревку, как штырь сорвался с крыши  и
упал на землю. Веревка легла к ногам герцога аккуратными кольцами, а штырь
вонзился в центр круга. Дело в том, что герцог и понятия не  имел  о  том,
что для повторной попытки нужно  было  трижды  перебросить  веревку  через
штырь. И как только принц отпустил  веревку,  штырь  послушно  вернулся  к
хозяину.
    Аматус про это знал еще меньше  герцога  и  рассердился  настолько  же
сильно, насколько герцог обалдел. Но поскольку принц решил не  шуметь,  он
был вынужден выразить свой гнев исключительно бурной жестикуляцией.  Но  и
это не возымело особого эффекта, так как герцог от смущения потупил взор и
пантомимы принца не видел.
    Адресовав затылку герцога еще  несколько  возмущенных  жестов,  Аматус
понял, что ничего этим не добьется, и стал  решать  другую  проблему:  как
проникнуть в спальню Каллиопы. Дверь в комнату с балкона была закрыта, но,
судя по всему, не на замок  -  ибо  какая  нужда  запираться  на  замок  в
комнате,  находящейся  на  третьем  этаже?  Аматус  разглядел  всего  лишь
небольшую задвижку.
    Лезвие его меча не было достаточно тонким для того,  чтобы  приподнять
задвижку, но Аматус додумался проковырять в двери дырочку, затем  просунул
в нее острие кинжала. И им приподнял задвижку. Все время, пока он  возился
с задвижкой, он ждал, что Каллиопа вскрикнет или его заметит кто-нибудь из
слуг, но все было тихо. Принц оглянулся, увидел, что  Вассант  смотрит  на
него, погрозил герцогу кулаком, убедился, что тот зарделся от стыда, и тут
же устыдился сам. Он ведь знал, что скоро простит друга за оплошность.
    Наконец  Аматусу  удалось  проковырять  в  двери  солидную  дырку,  он
просунул в нее кинжал и поддел им задвижку. Распахнув дверь,  он  вошел  в
спальню Каллиопы.
    Каллиопа лежала на  кровати.  Вид  у  нее  был  такой,  что  в  первое
мгновение принцу показалось, что она мертва. Он шагнул к постели.  Пахнуло
свежераскопанной  могилой,  но,  на  счастье,  порыв   ветерка   шевельнул
занавеси, и солнечный свет омыл лицо девушки. Она была необычайно  бледна,
и по тому, как она осунулась, принц понял, что она больна чумой  с  самого
первого дня эпидемии. Он понял и то,  почему  Каллиопа  не  появлялась  на
людях. Она лежала здесь до тех пор, пока у нее не осталось сил позвать  на
помощь, а потом ей стало еще хуже. Принц мысленно выругал слуг Каллиопы.
    Подойдя ближе, он увидел, что на бледных щеках девушки горят ярко-алые
пятна. Губы синели, словно  кровоподтеки,  веки  потемнели  и  сморщились,
обтянутые кожей скулы заострились. Каллиопа всегда была стройна, а  теперь
стала - кожа да кости.
    Принц сделал еще один  шаг  к  постели  девушки.  Сердце  его  тяжелым
молотом стучало в груди, и ему казалось, что, выглядя так жутко,  Каллиопа
вряд ли жива. Он чувствовал, что чума пронизывает ее насквозь.
    Но принц отбросил опасения и сомнения и коснулся ладонью лба Каллиопы.
    Всякий  раз,  когда  принц   исцелял   больных   прикосновением,   ему
становилось дурно - так, словно он напился настоя дрейксида, так, будто по
руке его били чем-то тяжелым и ломали кости,  так,  словно  рука  великана
вырывала у него внутренности. Но прежние ощущения не  могли  сравниться  с
теми, что он испытал на этот раз. Прежде он падал  в  обморок  от  боли  и
слабости, пропуская через свое тело чужую хворь, но сейчас боль, ударив  в
его руку, вылилась прямо в мозг и сердце с такой ужасающей силой, что даже
обморок показался бы благодатью. Но, увы, принц не потерял сознания.
    Рука Каллиопы взметнулась, и длинные когтистые пальцы впились в  грудь
принца. Казалось, это  не  пальцы,  а  обнаженные  кости  мертвой  хваткой
сжимали Аматуса. Кожа на руке Каллиопы отдавала трупной синевой.
    Другая ее рука ухватила принца за запястье. И эта рука была  синяя,  а
ногти на ней - длинные,  грязные  и  зазубренные.  Правой  рукой  Каллиопа
пыталась отбросить руку принца со своего лба, а левой притягивала  к  себе
его руку. Аматусу показалось, что он уже слышит хруст собственных  костей.
Он и представить себе не мог, чтобы кто-то, такой больной  и  слабый,  мог
иметь такую чудовищную силу, и  не  понимал,  каков  смысл  яростного  боя
Каллиопы с самой собой.
    А потом она начала драться и метаться и чуть было не  сбила  принца  с
ног, а потом ее глаза открылись и она  испустила  жуткий,  душераздирающий
вопль.
    Глаза Каллиопы были  холодны  и  безразличны  и  бездушны,  как  глаза
гадюки.  Тело  ее  билось  в   судорогах,   изгибалось   и   выпрямлялось,
вытягивалось и вновь изгибалось. В какой-то миг ее губы разжались, и стало
видно, что ее передние зубы превратились в длинные грязные клыки. Изо  рта
у нее пахло червивым мясом, дыхание влажным жаром обжигало руку принца, но
он, сопротивляясь изо всех сил, старался удержать руку на лбу. А она всеми
силами пыталась оторвать руку Аматуса от своего лба и подтащить ее ко рту.
    Заглянув  в  злобные,  неподвижные  глаза  Каллиопы,  Аматус  в  ужасе
проговорил:
    - Вампир. Ты вампир!
    Здравый смысл подсказывал, что нужно вырваться, развернуться и  бежать
из этого дома со всех ног, к солнцу, а  потом  вернуться  сюда  с  охапкой
чеснока и осиновым колом. Но откуда-то принц знал,  что  Каллиопа  еще  не
превратилась окончательно в бессмертную вампиршу, что еще есть надежда  ее
спасти, а потому он не вырывался.  Из  последних  сил,  какие  только  еще
оставались в его теле, состоящем всего из  одной  половины,  принц  Аматус
выпрямился, подхватил Каллиопу единственной рукой и поднял с  постели.  Ее
ногти, длинные словно пальцы, с жуткой траурной бахромой,  впились  в  его
бедро, но принц по-прежнему не давал  девушке  укусить  его  за  руку.  Он
быстро попятился назад.
    А она так увлеклась попытками укусить его,  что  только  тогда,  когда
принц был совсем рядом с балконной дверью, поняла, что к чему. Наконец она
перестала тянуть руку принца к зубам, а вместо этого начала вырываться, но
Аматус уже успел ухватить ее  за  волосы  -  за  длинные  мягкие  огненные
волосы, которыми он восхищался еще с тех  пор,  когда  они  вместе  играли
детьми. Теперь волосы Каллиопы стали  жесткими,  как  лошадиная  грива,  и
липкими, как набедренная  повязка  прокаженного.  Принц  тащил  девушку  к
балкону, заливаясь слезами. Наконец ему удалось обхватить ее плечи рукой и
закрыть лицо ладонью. Не обращая внимания на то, что острые клыки все  еще
пытаются впиться в его руку, принц шагнул на балкон левой ступней, и...
    И мерзкая хворь огромными клочьями холодной слизи  начала  стекать  по
его руке в тело, а по телу перетекла, как ни странно, в  левую  ступню,  а
потом  солнце  испарило  всю  мерзость,  вытекшую  из  них  обочх.   Принц
почувствовал страшный спазм в животе, его грудь и все  мышцы  свело  дикой
конвульсией, глаза полыхнули жаром, но он терпел эти муки и  не  отрываясь
смотрел в глаза Каллиопы.
    И вдруг в них мелькнули искорки, в них словно на миг проснулась  былая
Каллиопа, и Аматус с надеждой устремил взор в глаза вампирши, не  думая  о
том, что рискует стать таким, как она. С каждым мигом он чувствовал, что в
этом страшном теле становится все больше и больше от Каллиопы.
    Она перестала кусаться. С невероятным усилием она потянулась головой к
его руке, подставила лоб для  целительного  касания.  Теперь  и  ее  стала
покидать хворь, она вытекала из нее быстрым ручьем, невидимым для глаз, но
принц это чувствовал, потому что болезнь  Каллиопы  уходила,  пронзая  его
тело. Еще мгновение - и глаза девушки стали чистыми и ясными. Она еще была
мертвенно бледна, но так, как бывают бледны от усталости, от  изнеможения.
Жуткие клыки стали обычными зубами, ушел  и  отвратительный  запах.  Принц
присел, приподнял Каллиопу, чтобы вынести ее на свет солнца...
    Но тут с треском распахнулась дверь из коридора в спальню, сорвалась с
петель,  упала  на  пол,  и  в  комнату  ворвались  слуги  Каллиопы,   все
вооруженные, все бледные и все до одного - вампиры.
    Аматус широко распахнул створки двери, ведущей  на  балкон.  Солнечный
свет залил комнату, и слуги,  злобно  шипя,  попятились.  Держа  Каллиопу,
принц вынес ее на балкон. Дыхание ее оставалось холодным и частым,  но  то
было дыхание выздоравливающей.
    Принц не заметил, долго ли сражался с девушкой, борясь за ее жизнь,  а
зимние дни так коротки. Солнце вот-вот могло закатиться,  а  другого  пути
вниз у принца не было. Он ногой захлопнул двери балкона, опустил  Каллиопу
на пол и выхватил из ножен меч.
    На шее у принца, на цепочке висел серебряный свисток - тот самый,  что
дал ему когда-то Кособокий. Принц вытащил его и подул в него - громко, как
только мог. Увы, никто на его зов  не  ответил.  Он  знал:  покуда  солнце
озаряет балкон, бояться нечего, но до заката оставался  час  с  небольшим.
Аматус посмотрел вниз, но не придумал, как бы он  смог  спуститься  отсюда
даже один. Он снова взглянул на  Каллиопу.  Увы,  хотя  она  и  оправилась
немного и освободилась от проклятия, она все еще была слаба и хрупка.  Как
бы им ни пришлось выбираться из дома, ему все равно пришлось бы нести  ее.
Рука у принца была всего одна, и это значительно усложняло задачу.
    Аматус  тихо  ходил  по  балкону,  наклонялся  через  перила   и   все
высматривал, не найдется ли способ спуститься, стараясь при этом как можно
меньше шуметь. Оказавшись возле двери, он вдруг резко развернулся и рывком
толкнул створки.
    Почуяв живую плоть, вампиры сгрудились по ту сторону  дверей.  Но  как
только двери распахнулись, солнце, хоть и стояло уже низко над горизонтом,
залило своими лучами комнату, ударило по вампирам. Послышался жуткий визг.
Но только двое упали замертво. Остальные, визжа и  постанывая,  попятились
прочь от света.
    Аматус успел разглядеть, что некоторые из них,  как  и  Каллиопа,  еще
далеки от бессмертия.
    Аматус вновь захлопнул двери, наклонился к Каллиопе, а она  потянулась
к нему. Он нежно погладил ее волосы - они остались липкими, но  уже  стали
мягче, - отбросил с лица пряди.
    - Ты очнулась? Что я могу сделать для тебя?
    - Можете одолжить мне ваш  плащ.  Вы  меня  выволокли  сюда  в  ночной
сорочке, ваше высочество, и хотя вам искренне благодарна, я замерзла.  Как
ваша рука?
    - Не так хорошо, как хотелось бы. У тебя клыки  острые,  -  усмехнулся
принц, снял плащ и укутал им Каллиопу. А она  оторвала  от  своей  сорочки
полоску ткани и перевязала руку Аматуса, бережно и аккуратно.
    - Тебе случалось этим раньше заниматься? - спросил принц.
    - Раны перевязывать или  быть  вампиршей?  Первому  меня  научила  моя
нянька. Она считала, что такие вещи должна уметь делать королевская  дочь.
- Она прижалась к Аматусу. - Холодно. Знаешь,  я  все  помню,  но  как  бы
хотелось забыть.
    Аматус быстро огляделся по сторонам. Почему-то вдруг он встревожился -
как бы вдруг  кто-то  посторонний  не  услышал  и  не  узнал  об  истинном
происхождении Каллиопы.
    Она  задремала  на  его  плече,  но  как  только  солнце   закатилось,
пошевелилась и проснулась. Принц снова подул в свисток, и на этот раз  ему
показалось, что он расслышал вдалеке шум и крики.
    - Сказки так не заканчиваются, - решительно заявила Каллиопа.
    - Так не заканчиваются происшествия, которым суждено стать сказками, -
уточнил Аматус, -  но  поскольку  наша  сказка  еще  недосказана,  на  это
надеяться вряд ли можно. В саду возле замка  Спящей  Красавицы  в  колю