игаться вперед  самостоятельно  и  полностью  отдалась  во
власть потоку. Лишь после  того,  как  воды  дважды  заставили  ее  обогнуть
остров,  она  почувствовала  под  ногами   дно,   и   перед   ней   предстал
завораживающий, головокружительный вид храма Умы Умагаммаги.  Неудивительно,
что воды потрудились здесь с большим вдохновением, чем где бы  то  ни  было.
Они выели раствор между монументальными глыбами, из которых  была  построена
Башня, а потом слизали их верхние  и  нижние  грани,  заменив  жесткие  углы
математикой кривых поверхностей. Каменные громады высотой с  тех  великанов,
что обтесали их в незапамятные времена, уже не были крепко сцеплены  вместе,
а балансировали друг на друге, словно акробаты, в то время как сияющая  вода
журчала  в  пустотах,  продолжая  свою   работу   по   превращению   некогда
неприступной Башни в колонну, состоящую из камня,  света  и  водяных  брызг.
Вымытые частицы глыб были унесены ручейками и легли на берег тонким,  мягким
песком, на который Юдит  упала,  выбравшись  из  водоема.  Четверо  игравших
неподалеку ребятишек приветствовали ее своим хихиканьем.
   Она дала себе всего лишь минуту отдыха, а потом встала  и  направилась  к
храму. Его вход был столь же тщательно обточен водами, как и  глыбы;  пелена
сверкающей влаги скрывала внутренние помещения  храма  от  взоров  тех,  кто
ожидал поблизости. Около дюжины женщин собралось у порога.  Одна  из  них  -
девочка, едва достигшая половой зрелости, - ходила на руках; кто-то пел,  но
мелодия была так похожа на звук журчащей  воды,  что  Юдит  никак  не  могла
понять, срывается  ли  она  с  чьих-то  губ  или  исходит  от  какого-нибудь
музыкального  ручейка.  Как  и  у  пруда,  никто  не  возразил   против   ее
неожиданного появления и не стал отпускать замечаний по поводу облепившей ее
тело одежды, хотя все вокруг были полностью или почти нагими. Все  пребывали
в состоянии какой-то блаженной истомы. Юдит, возможно,  также  поддалась  бы
ей, но воля гнала ее вперед. Без колебаний она шагнула в водяную  дверь,  не
пробормотав ни слова тем, кто ждал на пороге.
   Внутри взгляду ее не встретился ни  один  твердый,  неподвижный  предмет.
Воздух  был  наполнен  волнами  света,  которые  то  и   дело   распускались
неведомыми, ни на что не похожими формами. Не успев  застыть,  каждая  новая
светящаяся конфигурация немедленно перетекала в другую в непрерывном  потоке
превращений. Она опустила взгляд на свои руки. Они были еще видимы,  но  уже
не состояли из  плоти  и  крови.  Тело  ее  быстро  освоило  фокус  световых
превращений и расцвело множеством форм,  присоединяясь  к  общей  игре.  Она
протянула руку и своими распускающимися пальцами  притронулась  к  одной  из
стоящих рядом женщин, полностью растворенной в волшебной игре света. На  миг
ее образ возник перец ней, как если бы  женщина  была  закутана  во  влажную
простыню, которая мгновенно облепила ее тело, обрисовав формы  бедра,  щеки,
груди, а в следующую секунду вновь надулась ветром. Но лицо  улыбалось  -  в
этом она была уверена.
   Убедившись, что она не одна в этом храме, и,  судя  по  всему,  ей  здесь
рады, Юдит двинулась дальше. Те эротические фантазии, которые  охватили  ее,
когда она впервые увидела  пруд,  теперь  осуществились  в  реальности.  Она
почувствовала, как формы ее тела растворяются в воздухе, словно капля молока
в стакане воды, задевая тела тех  женщин,  мимо  которых  она  проходила.  К
ощущениям примешивались смутные, полуоформленные размышления. Возможно,  она
растворится полностью и вытечет через стены, чтобы стать частью тех вод, что
окружают остров; а возможно, она уже влилась в это море, а  плоть  и  кровь,
которые она считала своей собственностью, были  на  самом  деле  всего  лишь
выдумкой этих вод, вызванной к жизни, чтобы скрасить  одиночество  земли.  А
возможно, а возможно,  а  возможно.  Все  эти  мысли  не  были  отделены  от
телесного опыта - они были частью  ее  удовольствия.  Ее  нервные  окончания
порождали их, а  они  в  свою  очередь  делали  ее  более  чувствительной  к
прикосновениям подруг.
   Но по мере того, как она продвигалась  вперед,  женщины  терялись  где-то
внизу. Она поняла, что шаги ведут ее под купол храма. Ощущение твердой почвы
под ногами она утратила, едва лишь переступив порог,  и  теперь  поднималась
ввысь безо всяких усилий, словно в нее вселился тот же  самый  опровергающий
законы природы добрый гений, который жил в волшебных водах. Впереди и вверху
она увидела новые формы движения, более сложные, чем те, что встретили ее  у
входа, и, словно подчиняясь неведомому приказу, молясь о том, чтобы в нужный
момент губы и слова не изменили ей, она  двинулась  им  навстречу.  Движение
стало более ясным, и если внизу она еще сомневалась, реально ли оно или  это
только  плод  ее  воображения,  то  теперь  настало  время   отбросить   эти
разграничения.
   Она одновременно видела своим воображением и воображала, что видела, -  в
воздухе перед ней висел сияющий иероглиф, водяная лента Мебиуса, бесконечная
петля которой регулярно сокращалась, рассылая  по  всем  направлениям  волны
ослепительного света, ниспадающего на нее искрящимся дождем. Здесь была  та,
кто заставила фонтаны забить, та, кто вызвала  реки,  та,  чья  божественная
сила разрушила дворец и построила дом для воды и детей на том  самом  месте,
где раньше царили ужас и мрак. Здесь была Ума Умагаммаги.
   Пристально рассматривая иероглиф Богини, Юдит  не  находила  в  нем  даже
намека на нечто, способное дышать, потеть или разлагаться.  Но  несмотря  на
эту  бесплотность,  от  него  исходила  такая  волна  нежности,   что   Юдит
показалось, будто она  чувствует  улыбку  Богини,  Ее  поцелуй,  Ее  любящий
взгляд. И действительно, это была любовь. Хотя заключенная в иероглифе  сила
совсем не знала ее, Юдит ощущала такую ласку и такой покой,  которые  только
любовь и может подарить. До этого момента в ее жизни не было такой  секунды,
когда страх не подтачивал  бы  ее  изнутри.  Это  было  необходимое  условие
существования: даже блаженство было отравлено боязнью того,  что  скоро  ему
придет конец. Но здесь все подобные страхи казались нелепыми. Это лицо любит
ее и будет любить всегда, независимо ни от каких обстоятельств.
   - Милая Юдит, - услышала она голос Богини, такой звучный и  резонирующий,
что эти несколько слогов превратились в настоящую арию. - Милая Юдит,  какое
срочное дело заставило тебя рисковать жизнью, чтобы прийти сюда?
   Пока Ума Умагаммаги произносила эти слова, Юдит увидела, как  в  складках
воздуха появилось  ее  собственное  лицо.  Спустя  несколько  мгновений  оно
сделалось ярче и по тонкой световой ниточке скользнуло  в  иероглиф  Богини.
Она читает меня, подумала Юдит, она пытается понять, зачем я здесь, а  когда
это произойдет, Она снимет с меня всю ответственность, и я смогу остаться  с
Ней в этом волшебном месте, навечно.
   - Итак, - сказала Богиня через некоторое время. - Это трудное дело.  Тебе
приходится  выбирать:  либо  остановить  Примирение,  либо   позволить   ему
свершиться, рискуя, что Хапексамендиос воспользуется  этим  для  своих  злых
дел.
   - Да, - ответила Юдит, благодарная Богине за то, что Она избавила  ее  от
необходимости все объяснять. - Я не  знаю,  что  замышляет  Незримый.  Может
быть, ничего...
   - А может быть, конец Имаджики.
   - Неужели Он способен на это?
   - Вполне возможно, - сказала Ума Умагаммаги. - Он много, очень много  раз
причинял вред Нашим храмам и Нашим сестрам, и своей рукой,  и  руками  своих
помощников. Это заблудшая душа, и Его уже ничто не спасет.
   - Но решится ли он уничтожить целый Доминион?
   - Его планы известны мне не лучше, чем тебе, - сказала Ума Умагаммаги.  -
Но мне будет жаль, если шанс завершить круг будет упущен.
   - Круг? - переспросила Юдит. - Какой круг?
   - Круг Имаджики, - ответила Богиня.  -  Ты  должна  понять,  сестра,  что
Доминионы не созданы для того, чтобы быть разделенными, как сейчас.  В  этом
повинны души первых людей, живших на земле. Да и вины-то в этом  никакой  не
было, и вреда тоже. Во всяком случае, поначалу. Просто  это  был  их  способ
существования, который пугал их. Когда  они  поднимали  головы,  они  видели
звезды. Когда они смотрели себе под ноги, они видели  землю.  То,  что  было
наверху, не подчинялось им, но то, что было внизу, могло быть  разделено  на
участки, стать собственностью, предметом спора и борьбы. С этого  разделения
начались и все остальные. Люди распылили себя по территориям и нациям, стали
называть себя мужчинами и женщинами. Они даже стали хоронить себя  в  земле,
чтобы более полно обладать ею, предпочитая  общество  червей  -  свету.  Они
перестали  видеть  Имаджику,  и  тогда  круг  распался,  а   Хапексамендиос,
созданный волей этих людей,  сделался  достаточно  сильным,  чтобы  покинуть
своих создателей и переселиться из Пятого Доминиона в Первый...
   - По дороге убивая Богинь.
   - Да, Он причинил большой вред, но вред мог бы стать еще большим, знай Он
форму Имаджики. Он мог бы открыть  ту  тайну,  что  скрывалась  в  круге,  и
отправиться туда.
   - Что же это за тайна?
   - Тебе предстоит вернуться в опасное место, милая Юдит, и чем  меньше  ты
будешь знать, тем лучше для тебя.  А  когда  настанет  время,  мы  распутаем
клубок этих тайн вместе, как сестры. А до этих пор утешай себя мыслью о том,
что ошибка Сына - это прежде всего ошибка Отца, и по прошествии времени  все
заблуждения развеются и исчезнут.
   - Так если все разрешится само собой, -  сказала  Юдит,  -  то  почему  я
должна возвращаться в Пятый Доминион?
   Прежде чем Ума Умагаммаги успела ответить, зазвучал новый голос, и  между
Юдит и Богиней поднялся вихрь  сверкающих  частиц.  Юдит  ощутила,  как  они
покалывают ее плоть, напоминая о том состоянии, в котором  тело  знает,  что
такое лед и пламень.
   - Почему ты доверяешь этой женщине? - спросил голос.
   - Потому что она пришла к нам с открытым сердцем, Джокалайлау, - ответила
Богиня.
   - Насколько искренней может быть женщина, которая пришла с сухими глазами
на то место, где умерла ее сестра? - сказала Джокалайлау. - Женщина, которая
бесстыдно явилась Нам на глаза с ребенком Автарха Сартори в утробе?
   - Здесь у нас нет места для стыда, - сказала Умагаммаги.
   - Может быть, у тебя нет, - сказала Джокалайлау, показываясь  наконец  на
глаза. - А у меня - полно.
   Подобно сестре, Джокалайлау предстала в  своей  первичной  форме,  но  ее
иероглиф был более сложным, чем у Умагаммаги, и менее совершенным,  так  как
пробегавшее по нему движение было более лихорадочным. Ее  форма  не  столько
пульсировала, сколько кипела, рассылая во все стороны свои язвящие стрелы.
   - Стыд - самое подходящее состояние для женщины, которая возлегла на ложе
с одним из наших врагов, - сказала Она.
   Несмотря на охватившую ее  робость,  Юдит  осмелилась  выступить  в  свою
защиту.
   - Все не так просто, - сказала она. Чувство неприязненного разочарования,
охватившее ее, когда неожиданное вторжение Джокалайлау испортило ее  общение
с Умой Умагаммаги, укрепило ее решимость. - Я не знала, что он Автарх.
   - Кем же ты его считала? Или ты вообще не  обращаешь  внимания  на  такие
вещи?
   Этот диалог мог бы перерасти  в  настоящую  перепалку,  не  вмешайся  Ума
Умагаммаги. Тон ее, как всегда, был безмятежным.
   - Милая Юдит, - сказала она. - Позволь мне поговорить со  своей  Сестрой.
Она пострадала от рук Незримого куда больше, чем я  или  Тишалулле,  поэтому
она не может с такой готовностью простить плоть, к которой прикасался Он сам
или Его дети. Прошу тебя, пойми Ее боль, а я попробую сделать так, чтобы Она
поняла твою.
   Она говорила с такой нежностью и  деликатностью,  что  в  Юдит  проснулся
стыд, в отсутствии которого ее обвинила Джокалайлау, - но не за  ребенка,  а
за свой гнев.
   - Простите меня, - сказала она. - Я вела себя... неподобающе.
   - Подожди нас на берегу, - сказала  Ума  Умагаммаги,  -  через  некоторое
время мы вновь поговорим.
   С того момента, как Богиня упомянула о возвращении в Пятый Доминион, Юдит
поняла, что разлука неизбежна. Но она не была готова к тому, чтобы  покинуть
объятия Богини так скоро, и когда сила тяжести вновь овладела ей,  это  было
настоящей агонией. Даже если Ума Умагаммаги и знала о ее страданиях - а  как
могла Она не знать? - то она не  сделал  ничего,  чтобы  смягчить  боль.  Ее
иероглиф свернулся в свое прежнее состояние, и Юдит  полетела  вниз,  словно
лепесток с цветущего дерева, - не так уж и быстро,  но  с  чувством  утраты,
которое было куда хуже любых ушибов. Светящиеся конфигурации женщин,  сквозь
которые она проходила несколько минут назад,  по-прежнему  распускались  все
новыми и новыми формами, такими же совершенными, как и прежде, а музыка воды
у входа была такой же  успокаивающей,  но  это  не  могло  смягчить  потерю.
Мелодия, которая звучала так радостно, когда она впервые вошла сюда,  теперь
показалась ей элегической, словно песнь жнецов, исполненная благодарности за
щедрые дары, к  которой,  однако,  примешивалась  боязнь  перед  наступающим
сезоном холодов.
   Этот сезон ждал ее по другую сторону  жидкого  занавеса.  Хотя  дети  все
также  смеялись  на  берегу,  а   водоем   по-прежнему   представлял   собой
великолепное зрелище света и движения,  она  покинула  присутствие  любящего
духа, и скорбь ее была безгранична. Слезы ее удивили  собравшихся  у  порога
женщин, и несколько из них поднялись, чтобы успокоить ее,  но  она  помотала
головой, и они тихо расступились, пропуская ее к воде. Там она  села  и,  не
осмеливаясь оглядываться на храм, где решалась ее судьба,  устремила  взгляд
на водоем.
   Что же теперь? Если ее призовут в присутствие Богинь, чтобы сообщить  ей,
что она недостойна принимать какие-либо решения по  поводу  Примирения,  она
будет только рада этому. Тогда  она  сможет  переложить  ответственность  на
более надежные плечи и вернуться в окружающие  водоем  коридоры,  где  через
некоторое  время  ей,  возможно,  удастся  сбросить  с  себя  груз  забот  и
воспоминаний, чтобы вновь прийти в храм в качестве  послушницы  и  обучиться
игре световых превращений. Но если, с  другой  стороны,  ей  просто-напросто
дадут  понять,  что  здесь  ей  не  место  (именно  это,  судя   по   всему,
соответствовало желанию Джокалайлау), и она будет изгнана за  пределы  этого
волшебного места в пустыню окружающего мира, то что ей  тогда  делать?  Если
никто не поможет ей, не направит ее, то каким знанием будет она располагать,
чтобы сделать выбор между открывающимися возможностями?  Да  никаким!  Через
некоторое время слезы ее высохли, но им на смену  пришло  нечто  куда  более
худшее - чувство одиночества, которое могло быть только самим Адом,  или  же
близлежащей провинцией, отделенной от него  адскими  тюремщиками  специально
для того, чтобы наказывать женщин,  которые  слишком  неумеренно  отдавались
любви и утратили совершенство из-за отсутствия хоть капельки стыда.

Глава 56

   В своем последнем письме сыну, написанном в  ночь  накануне  отплытия  во
Францию - с миссией распространения Евангелия Tabula Rasa  по  всей  Европе,
Роксборо, гроза всех Маэстро, изложил содержание  кошмара,  от  которого  он
только что пробудился. Вот что он писал:
   Мне снилось, что я еду в своем экипаже по проклятым улицам  Клеркенуэлла.
Нет нужды называть цель моего путешествия. Ты знаешь его. Известны тебе и те
нечестивые гнусности, которые замышлялись там. Как обычно бывает в снах,  на
меня навалилось тягостное бессилие, и хотя я много раз умолял кучера отвезти
меня обратно домой, ради спасения моей души, мои слова не возымели  над  ним
никакой власти. Однако, когда  экипаж  завернул  за  угол  и  показался  дом
Маэстро Сартори, Белламар в ужасе попятился назад и, несмотря  на  понукания
кучера, отказался идти дальше. Он  всегда  был  моим  любимым  гнедым,  и  я
почувствовал такой прилив благодарности к нему за то, что он отказался везти
меня к этому нечестивому порогу, что вылез из экипажа, чтобы прошептать  ему
в ухо свое спасибо.
   И, о, ужас! Стоило моим ногам ступить на мостовую, как камни  заговорили,
словно живые существа. Голоса их были глухими, но они высоко возносили их  в
ужасном скорбном плаче. Заслышав эту муку, и кирпичи  домов  этой  улицы,  и
крыши, и ограды, и печные трубы издали такой же вопль, объединив свои голоса
в отчаянном призыве к Небесам. Никогда  не  доводилось  мне  слышать  такого
крика, но я не мог замкнуть  для  него  свой  слух,  ибо  не  являлся  ли  я
частичным виновником их боли? И я услышал их слова:
   Господь, мы всего лишь некрещеные вещи, и у нас нет надежды войти в  твое
святое Царство, но мы воссылаем к Тебе мольбу, чтобы  ты  ниспослал  на  нас
ужасную бурю и размолол нас в порошок своим праведным  громом,  и  пусть  мы
будем уничтожены, но лишь бы нам не страдать от причастности  к  тем  делам,
что творились у нас на глазах.
   Сын мой, я был поражен этими словами, и заплакал, и устыдился, слыша, как
они взывают ко Всемогущему, и зная, что сам я в тысячу  раз  более  виновен,
чем они. О! Как я желал, чтобы ноги унесли меня в не столь ужасающее  место.
Клянусь, в то мгновение я счел бы жар  адской  печи  приятной  прохладой  и,
воспевая осанну, вложил бы в нее свою голову,  лишь  бы  не  быть  там,  где
творились эти нечестивые дела. Но я был не в силах уйти. Мои взбунтовавшиеся
члены несли меня к двери того самого дома. На  пороге  его  пенилась  кровь,
словно мученики христовы пометили его, чтобы его отыскал Ангел Разрушения  и
заставил землю разверзнуть под ним свои бездонные  недра.  Изнутри  до  меня
донеслись звуки праздной беседы - это люди, которых я знал,  обсуждали  свои
богопротивные идеи.
   Я опустился на колени прямо в кровь и воззвал  к  тем,  кто  был  внутри,
чтобы они вышли и вместе со мной взмолились ко Всемогущему  о  прощении,  но
они надсмеялись надо мной, назвали меня трусом  и  дураком  и  сказали  мне,
чтобы я шел своей дорогой. Именно это я и сделал, покинув  улицу  в  большой
спешке, а камни провозгласили мне вслед, чтобы я отправлял в свой  крестовый
поход, не опасаясь господней кары, ибо я повернулся спиной к тем  грехам,  в
которых погряз этот дом.
   Таков был мой сон. Я записываю его по горячим следам и пошлю  это  письмо
срочной почтой, чтобы ты был предупрежден о том, какое  зло  таится  в  этом
месте, и не поддался искушению ступить в Клеркенуэлл и даже просто к югу  от
Айлингтона, пока я буду в отлучке. Ибо сон научил меня,  что  эта  улица  со
временем узнает всю тяжесть Божьей кары  за  те  преступления,  что  на  ней
произошли, а я  не  хотел  бы,  чтобы  хотя  бы  один  волос  упал  с  твоей
возлюбленной головы в наказание за  те  дела,  которые  я  в  своем  безумии
совершил, поправ заветы нашего Господа.  Хотя  Всемогущий  принес  в  жертву
своего единственного Сына, страдавшего и умершего за наши грехи, я знаю, что
от меня Он этого не потребует, ибо Ему известно, что я - смиреннейший из его
слуг и молюсь только о том, чтобы Он сделал меня своим орудием и чтобы я мог
исполнять Его волю до тех пор, пока не настанет мой черед покинуть эту юдоль
и предстать пред Его Судом.
   Да окружит тебя Господь своей заботой, пока я вновь  не  заключу  тебя  в
объятия.
   Корабль, на борт которого Роксборо взошел  через  несколько  часов  после
окончания этого письма, затонул в  миле  от  дуврской  гавани,  перевернутый
волной, не потревожившей ни одно из плывших неподалеку судов. Меньше чем  за
минуту корабль скрылся под водой; ни одному человеку не удалось спастись.
   Через  день  после  получения  письма  адресат,  с  еще  непросохшими  от
горестных известий глазами, отправился искать утешения в  стойле  отцовского
гнедого Белламара. После отъезда  хозяина  конь  стал  вести  себя  довольно
нервно и,  хотя  прекрасно  знал  сына  Роксборо,  лягнул  копытом  при  его
приближении и попал ему прямо в ж