лов, - продолжал  торговаться
он. - А шепотом - в два раза больше.
   - Разве нам что-то осталось сказать друг другу?
   - Ах, - сказал он. - Так много. Ты ведь думаешь, что обо всех все знаешь,
верно? Обо мне, Сартори, Годольфине. А теперь даже и о Примирителе. Но  одна
история тебе неизвестна.
   - Вот как? - сказала она, не особенно заинтригованная. - И чья же?
   - Ближе.
   - Я буду слушать тебя только с того места, где стою.
   Он посмотрел на нее злобно.
   - Слушай, ну и сука же ты, в самом деле.
   - А ты зря тратишь слова. Если у тебя  есть,  что  сказать,  скажи.  Чьей
истории я не знаю?
   Перед ответом он выдержал паузу,  стараясь  выжать  из  ситуации  все  то
немногое драматическое напряжение, которое в ней имелось. Наконец он сказал:
   - Истории Отца.
   - Какого отца?
   - Разве Отец  не  один?  Хапексамендиоса,  конечно.  Туземца.  Незримого.
Владыки Первого Доминиона.
   - Ты не знаешь Его истории, - сказала она.
   С неожиданной быстротой он потянулся к ней и схватил ее за  руку,  прежде
чем она успела отпрянуть. Понедельник заметил нападение и ринулся на помощь,
но прежде чем он успел  сокрушить  Дауда,  она  остановила  его  и  отослала
обратно к костру.
   - Все в порядке, - сказала она ему. - Он не причинит мне никакого  вреда.
Не так ли? - Она пристально посмотрела на Дауда. - Не так  ли?  -  повторила
она снова. - Ты не можешь  позволить  себе  потерять  меня.  Я  -  последняя
зрительница, которая у тебя осталась, и  ты  об  этом  знаешь.  Если  ты  не
расскажешь эту историю мне, ты  уже  не  расскажешь  ее  никому.  Во  всяком
случае, по эту сторону Ада.
   Дауд смиренно согласился.
   - Это верно, - сказал он.
   - Так рассказывай. Сними с души этот камень.
   С трудом он набрал воздуха в легкие и приступил к рассказу.
   - Ты знаешь, что я видел Его один раз, - сказал  он.  -  Его,  Отца  всей
Имаджики. Он явился мне в пустыне.
   - Он явился в человеческом обличье, не так ли? - спросила она, не скрывая
своего скептицизма.
   - Не вполне. Его голос  звучал  из  Первого  Доминиона,  но  в  Просвете,
знаешь, я видел кое-какие намеки.
   - И как же Он выглядел?
   - Как человек, насколько я смог разглядеть.
   - Или вообразить.
   - Может быть, - сказал Дауд. - Но то, что он  сказал  мне,  я  слышал  на
самом деле.
   - Ну да. Он сказал, что вознесет тебя, сделает своим сводником.  Все  это
ты мне уже рассказывал, Дауд.
   - Не все, - сказал он.  -  Увидев  Его,  я  вернулся  в  Пятый  Доминион,
используя заклинания, которые Он прошептал мне, чтобы пересечь Ин Ово.  И  я
прочесал вдоль и поперек  весь  Лондон  в  поисках  женщины,  которая  будет
благословенна между женами.
   - И ты нашел Целестину?
   - Да, я  нашел  Целестину.  Причем  не  где-нибудь,  а  в  Тайберне.  Она
смотрела, как вешают преступников. Не знаю, почему я выбрал именно ее. Может
быть, потому, что она громко расхохоталась,  когда  приговоренный  поцеловал
петлю, я я подумал, что в этой женщине нет ни грана сентиментальности, и она
не станет плакать и завывать, если ее заберут в другой Доминион. Она не была
красивой, даже тогда, но в ней была ясность, понимаешь? У  некоторых  актрис
она есть. У великих актрис. Лицо, которое  может  выразить  крайнюю  степень
чувства и при этом не  потерять  своей  возвышенности.  Возможно,  я  слегка
увлекся ею... - Губы его задрожали. - Я был вполне способен  на  это,  когда
был моложе. Ну... и я познакомился с ней и сказал, что хочу показать ей  сон
наяву, нечто такое, что она никогда не забудет. Сначала она не  соглашалась,
но  в  те  годы  своими  речами  я  и  луну  мог  заставить  улыбнуться  или
нахмуриться, так что в конце концов она позволила мне одурманить ее чарами и
увезти отсюда. Ну и путешествие у нас было, доложу я  тебе.  Четыре  месяца,
через Доминионы. Но в конце концов  я  доставил  ее  на  место  -  назад,  к
Просвету...
   - И что случилось?
   - Он открылся.
   - И?
   - Я увидел Божий Град.
   Наконец-то она услышала от него нечто такое, что ее заинтересовало.
   - Как он выглядел?
   - Я видел его только мельком...
   Она сдалась и, наклонившись к нему, повторила свой  вопрос  в  нескольких
дюймах от его изуродованного лица.
   - Как он выглядел?
   - Просторный, сверкающий и совершенный.
   - Золотой?
   - Все цвета радуги. Но я видел  его  лишь  мельком.  Потом  стены  словно
взорвались, и что-то протянулось за Целестиной и утащило ее внутрь.
   - Ты видел, что это было?
   - Я много раз прокручивал  этот  момент  у  себя  в  голове.  Иногда  мне
кажется, что это была сеть, иногда - облако. Я не знаю. Но  что  бы  это  ни
было, оно утащило ее с собой.
   - Ты, конечно же, попытался ей помочь, - сказала Юдит.
   - Нет, я обосрался и уполз. Что я мог поделать? Она принадлежала Господу.
И, если смотреть на вещи широко, разве  не  оказалась  она  в  конце  концов
счастливицей?
   - Похищенная и изнасилованная?
   - Похищенная, изнасилованная и обретшая частицу  божественности.  А  я  -
тот, кто выполнил труднейшее поручение - кем оказался я?
   - Сводником.
   - Да, сводником. В любом случае, она мне отомстила, - сказал он кисло.  -
Ты только посмотри на меня! Она должна быть более чем удовлетворена.
   Это было правдой. Жизнь, которую  не  под  силу  оказалось  истребить  ни
Оскару, ни Кезуар, Целестина практически вытрясла из его тела, и теперь  она
держалась на тоненькой-тоненькой ниточке.
   - Так это и есть история Отца? - спросила Юдит. - Большую  часть  ее  мне
приходилось слышать и раньше.
   - Это история. Но в чем ее мораль?
   - Скажи мне.
   Он едва заметно покачал головой. - Не знаю, смеешься  ты  надо  мной  или
нет.
   - Я ведь слушаю тебя, верно? Будь благодарен и  за  это.  Мог  бы  сейчас
подыхать тут без единого зрителя.
   - Да, но ведь этого не случилось? Конечно, ты могла прийти сюда уже после
моей смерти. А может  быть,  вообще  не  пришла  бы.  Но  наши  жизни  вновь
пересеклись - в последний раз. Это сама судьба говорит мне, чтобы я облегчил
душу.
   - От чего?
   - Сейчас я тебе расскажу. - Вновь затрудненный вдох. -  Все  эти  годы  я
размышлял над тем, почему Бог выбрал жалкого представителя актерской братии,
поднял его из грязи и послал через три Доминиона себе за женщиной?
   - Ему нужен был Примиритель.
   - А у себя в городе Он не мог найти  жену?  -  сказал  Дауд.  -  Тебе  не
кажется это немножечко странным? Кроме  того,  почему  Его  вообще  волнует,
примирена ли Имаджика или нет?
   Вопрос показался ей точным. Действительно, Бог, который замуровал себя  в
своем собственном городе и не проявил никакого желания разрушить стену между
своим Доминионом и остальными, вдруг ни с того ни с сего добыл себе  невесту
на краю света, чтобы она родила Ему ребенка, который разрушит  все  стены  в
мире...
   - Действительно, странно, - сказала она.
   - Вот и я тоже так считаю.
   - И у тебя есть какие-нибудь догадки?
   - Я бы не сказал... Но я так думаю, у  Него  должна  была  быть  какая-то
цель, иначе к чему вся эта заваруха?
   - Здесь какая-то интрига...
   - Боги не плетут интриги. Они творят. Они защищают. Они карают.
   - Так чем же Он, по-твоему, был занят?
   - Вот в этом вся соль. Может быть, ты сумеешь это выяснить.  Может  быть,
это уже выяснили другие Примирители.
   - Другие?
   - Те сыновья, которых Он посылал на Землю до  Сартори.  Может  быть,  они
поняли, какую цель Он преследует, и отказались следовать Его воле?
   Да, эту мысль стоило обдумать.
   - Может быть, Христос умер вовсе не  для  того,  чтобы  спасти  смертного
человека от его грехов, а для того...
   - ... чтобы спасти его от своего Отца?
   - Да.
   Она подумала о видении, которое  открылось  ей  над  Бостонской  Чашей  -
ужасное зрелище города, да и,  судя  по  всему,  всего  Доминиона,  залитого
необоримой чернотой, - и тело ее,  которому  не  раз  приходилось  биться  в
припадках  и  судорогах  после  всех  тех  мук,  что  на  нее  обрушивались,
неожиданно замерло. В ней  не  было  ни  паники,  ни  исступления  -  только
бездонный ледяной ужас.
   - Что же мне делать?
   - Не знаю, дорогуша. Ты вольна делать все, что тебе захочется,  помни  об
этом.
   Несколько часов назад, сидя на пороге вместе с  Клемом,  она  чувствовала
горечь обиды и разочарования, сознавая, что для нее нет  места  в  Евангелии
Примирения. Теперь же это обстоятельство, похоже, могло подарить  ей  тонкую
нить надежды. Как Дауд не раз заявлял в Башне,  она  не  принадлежит  теперь
никому. Род Годольфинов угас, Кезуар погибла. Миляга пошел по стопам Христа,
а Сартори либо занят строительством Нового Изорддеррекса, либо  копает  себе
могилу. Она была сама по себе, а в мире, где все  остальные  были  ослеплены
страстью или долгом, подобное состояние имело свои выгоды. Возможно,  только
она сможет увидеть ситуацию со стороны и вынести беспристрастное суждение.
   - Выбрать будет трудновато, - сказала она.
   - Может быть, тебе лучше вообще забыть все, о чем я говорил, дорогуша,  -
сказал Дауд. С каждой фразой его голос становился все слабее, но он изо всех
сил старался сохранить  свой  беспечный  тон.  -  Просто  сплетня  парня  из
актерской братии.
   - Если я попытаюсь остановить Примирение...
   - Ты плюнешь в лицо Отцу, Сыну, а возможно, и Святому духу.
   - А если я не стану этого делать?
   - То на тебе будет лежать ответственность за все, что произойдет.
   - Почему?
   - Потому... - Голос его так  ослабел,  что  даже  треск  разведенного  им
костра был громче. - ... потому что я  думаю,  что  только  ты  сможешь  его
остановить...
   Сжимавшая ее рука разжалась.
   - ... ну... - сказал он. - ... вот и все...
   Глаза его стали закрываться.
   - ... одна последняя просьба, дорогуша? - сказал он.
   - Да?
   - Может быть, я прошу слишком многого...
   - Чего же?
   - ... я вот все думаю... могла  бы  ты...  простить  меня?  Я  знаю,  это
нелепо... но мне не хотелось бы умереть, зная, что ты презираешь меня...
   Она вспомнила о той жестокой шутке, которую он сыграл с Кезуар, когда  та
молила его о милосердии. Пока она колебалась, вновь раздался его шепот.
   - ... ведь мы были... два сапога... пара, а?
   Она протянула руку, чтобы дотронуться до него и постараться утешить  хотя
бы немного, но не успели ее пальцы  коснуться  его  тела,  как  дыхание  его
прервалось, а глаза окончательно закрылись. Она испустила  сдавленный  стон.
Здравому смыслу вопреки, она ощутила горькое чувство потери.
   - Что-то не так? - спросил Понедельник.
   Она поднялась на ноги. - Это зависит от твоей  точки  зрения,  -  сказала
она, заимствуя дух комедийного фатализма у того, чей труп лежал  у  ее  ног.
Этот тон стоит порепетировать. Он вполне ей может  пригодиться  в  ближайшие
несколько часов. - Не дашь мне сигарету? - спросила она у Понедельника.
   Понедельник выудил пачку из кармана  и  швырнул  ей.  Она  вытащила  одну
сигарету и бросила пачку назад. Подойдя к костру,  она  вытащила  горящую  с
одного конца палочку и прикурила.
   - Что с парнем такое?
   - Он мертв.
   - И что мы будем делать?
   А действительно, что? Если на ее дороге и есть развилка,  то  она  именно
здесь. Должна ли она предотвратить Примирение - это  будет  нетрудно,  камни
лежат у нее под ногами - и позволить истории заклеймить ее разрушительницей?
Или же она должна не препятствовать ему и допустить опасность того, что всем
историям на свете будет положен конец?
   - Сколько еще будет светло? - спросила она Понедельника.
   Часы у него на руке входили в  состав  добычи,  которую  он  притащил  на
Гамут-стрит из своего первого похода. Вычурным жестом он поднес их к лицу.
   - Два с половиной часа, - ответил он.
   Времени на действия оставалось так мало, не говоря уже о размышлениях. Но
кое-что было уже ясно: возвращение в Клеркенуэлл вместе  с  Понедельником  -
это тупик. Миляга в данный момент выступает как подручный Незримого,  и  его
не отговорить  от  намерения  выполнить  поручение  Отца  -  в  особенности,
опираясь на слова такого человека, как Дауд, который всю свою  жизнь  провел
не в ладах с правдой. Он станет утверждать, что  эта  исповедь  была  местью
Дауда тем, кто остается в живых, последней отчаянной попыткой помешать  тому
торжеству, которое он знал, что не сможет разделить. И вполне возможно,  так
оно и было. Возможно, ее одурачили.
   - Мы будем собирать камни или что? - спросил Понедельник.
   - Да надо бы, - сказала она, не в силах оторваться от своих размышлений.
   - Для чего они нужны?
   - Ну, они... вроде тех камней, что кладут, чтобы перейти через  ручей,  -
сказала она, скомкав конец фразы, так как новая мысль отвлекла ее.
   Действительно, эти камни помогут ей перебраться через  ручей,  на  другом
берегу которого - Изорддеррекс. Путь открыт, и, быть может, совершив его,  в
эти последние часы  она  обретет  подсказку,  которая  позволит  ей  сделать
правильный выбор.
   Она бросила сигарету в тлеющие угли и сказала:
   - Тебе придется отвезти камни на Гамут-стрит самому, Понедельник.
   - А ты куда?
   - В Изорддеррекс.
   - Почему?
   - Это слишком сложно, чтобы объяснить. Тебе надо только  поклясться  мне,
что сделаешь все в точности, как я скажу.
   - Я готов, - сказал он.
   - Хорошо. Слушай. Когда я исчезну,  я  хочу,  чтобы  ты  отвез  камни  на
Гамут-стрит и передал от меня несколько слов Миляге. Лично  ему,  понимаешь?
Не доверяй больше никому, даже Клему.
   - Понимаю, - сказал Понедельник, весь сияя от этой неожиданно свалившейся
на него чести. - Что я должен ему сказать?
   - Во-первых, куда я отправилась.
   - В Изорддеррекс.
   - Верно.
   - А еще скажи ему... - Она задумалась на мгновение. - ... скажи ему,  что
в Примирении таится опасность, и он не должен начинать его до тех пор,  пока
я снова не свяжусь с ним.
   - В нем таится опасность, и он не должен начинать его до тех пор...
   - ... пока я снова не свяжусь с ним.
   - Это я понял. Что-нибудь еще?
   - Все, - сказала она. - Теперь мне остается только отыскать круг.
   Она пристально оглядела мозаику в поисках едва  заметных  оттенков  тона,
которые отличали магические камни. По опыту она  уже  знала,  что  стоит  их
вынуть из углублений, как Изорддеррекский Экспресс отправится  в  путь,  так
что она попросила Понедельника подождать снаружи. Он выглядел  обеспокоенно,
но она сказала ему, что ей ничего не угрожает.
   - Да нет, не в этом дело, - сказал он. - Я хочу знать, что означает  твое
послание. Ты говоришь, что Боссу угрожает опасность, так что же, это значит,
что он не сможет открыть Доминионы?
   - Я не знаю.
   - Но я хочу увидеть Паташоку, и Л'Имби,  и  Изорддеррекс,  -  сказал  он,
перечисляя названия городов, словно заклинания.
   - Я знаю об этом, - сказала она. - И поверь, мне так  же  хочется,  чтобы
Доминионы открылись, как и тебе.
   Она испытующе заглянула ему  в  лицо,  освещенное  отблесками  умирающего
костра, пытаясь понять, удалось ли ей  его  успокоить,  но  при  всей  своей
молодости он обладал редким умением скрывать  свои  чувства.  Ей  оставалось
только верить в то, что он поставит свой долг вестника выше желания  увидеть
Имаджику и передаст если не точный текст,  то  хотя  бы  смысл  ее  послания
Миляге.
   - Ты должен сделать  так,  чтобы  Миляга  понял,  в  какой  опасности  он
находится, - сказала она, надеясь пробудить в нем чувство ответственности.
   - Да сделаю все, - сказал он, немного раздраженный ее настырностью.
   На этом она закончила свои наставления  и  вернулась  к  поискам  камней.
Вместо того чтобы предложить ей помощь, он отошел к двери и оттуда спросил:
   - Как ты вернешься?
   Она уже  нашла  четыре  камня,  и  птицы  на  крыше  заново  завели  свою
какофонию, судя по всему, ощутив, что внизу что-то происходит.
   - Там видно будет, - ответила она.
   Птицы неожиданно устремились  ввысь.  Понедельник  опасливо  попятился  и
шагнул за порог. Вынимая очередной камень,  Юдит  подняла  на  него  взгляд.
Ветер уже раздул в углях новое пламя, а теперь и  пепел  поднялся  в  воздух
черным облаком,  полностью  скрыв  из  виду  дверь.  Она  оглядела  мозаику,
проверяя, не забыт ли какой-нибудь камень, но покалывание и зуд, которые она
помнила по своему первому путешествию, уже охватили все ее тело -  двигатель
заработал.
   На этом самом месте Оскар говорил ей, что  с  каждым  новым  путешествием
неприятные ощущения слабеют, и теперь она убедилась в его правоте. Стены уже
расплывались вокруг нее, но она еще успела разглядеть сквозь пепельный вихрь
призрак двери  и  запоздало  пожалеть  о  том,  что  не  догадалась  бросить
прощальный взгляд на этот мир, перед тем как  его  покинуть.  Потом  Убежище
исчезло, и на нее навалился кошмарный бред Ин  Ово.  Легионы  его  пленников
встрепенулись, почуяв ее приближение. Путешествуя в одиночку, она  двигалась
быстрее, чем в компании с Даудом (во всяком случае, так  ей  показалось),  и
проскочила опасную область еще до того, как Овиаты успели пуститься в погоню
за ее иероглифом.
   Стены подвала Греховодника оказались ярче,  чем  ей  помнилось.  Причиной
этого оказалась лампа, горевшая на полу  в  ярде  от  границы  круга.  Рядом
виднелась фигура с расплывчатым пятном вместо лица, которая двинулась на нее
с дубиной в руках и уложила ее без сознания, прежде чем она успела вымолвить
хоть слово в свою защиту.

Глава 54

1

   Миляга нашел Тика Ро неподалеку от вершины холма Липпер  Байак,  где  тот
наблюдал  за  тем,  как  последние,  потускневшие  краски  дня  исчезают   с
темнеющего неба. Созерцание заката не  мешало  вечерней  трапезе;  на  земле
перед ним стояли две миски - одна с сосисками, другая - с солеными огурцами,
а посредине - большая банка с горчицей, в которую он окунал содержимое обеих
мисок. Хотя Миляга явился  сюда  в  виде  бесплотной  проекции  -  его  тело
осталось сидеть со скрещенными ногами в Комнате Медитации, -  ему  не  нужно
было ни обоняния, ни вкуса, чтобы оценить  всю  пикантность  этого  блюда  -
достаточно было воображения.
   Тик  Ро  поднял  глаза  навстречу  приближающемуся  Миляге  и  безмятежно
продолжил трапезу, невзирая на появление призрака.
   - Рановато ты пришел, - заметил он,  бросив  взгляд  на  карманные  часы,
свисавшие у него с пиджака на куске бечевки. -  У  нас  еще  есть  несколько
часов в запасе.
   - Знаю. Я просто пришел, чтобы...
   - ... проверить, на месте ли я, - с натугой выговорил Тик Ро, у  которого
захватило дух от очередного соленого огурца, обильно вымазанного горчицей. -
Ну вот, я на месте. А у вас в Пятом все готово?
   - Готовимся... - ответил Миляга слабым голосом.
   Хотя будучи Маэстро Сартори, ему приходилось бесчисленное  множество  раз
совершать подобные путешествия, когда  его  сознание,  усиленное  с  помощью
специальных  заклинаний,  переносило  его  видимый  образ  и   голос   через
Доминионы, да и утраченные навыки вернулись к нему довольно легко,  все-таки
ощущение было чертовски странным.
   - Как я выгляжу? - спросил он у Тика Ро, в тот же миг  вспомнив,  как  он
пытался описать наружность мистифа на этих самых склонах.
   - Бесплотным, - ответил Тик Ро, скосив на него  взгляд  и  тут  же  вновь
вернувшись к своей трапезе. - Что  мне  лично  очень  по  душе,  потому  что
сосисок на двоих не хватит.
   - Я все никак не могу привыкнуть к тому, что я в себе открыл.
   - Давай-ка поторопись, - сказал Тик Ро. - Нам предстоит большое дело.
   - И я должен был понять, что ты являешься частью этого дела, еще когда  в
первый раз появился здесь. Но я не сумел и прошу за это прощения.
   - Прощаю, - сказал Тик Ро.
   - Ты, наверное, подумал, что я сумасшедший?
   - Ну, конечно, ты... как бы это выразить?... конечно, ты смутил меня. Мне
понадобились долгие дни, чтобы понять, почему ты себя так странно  вел.  Пай
пытался поговорить со  мной,  объяснить  мне,  но  я  так  долго  ждал  пока
кто-нибудь появится из Пятого Доминиона, что слушал его вполуха