ный в сад. - Извини, парень, сюда тебе нельзя.  Если  у  тебя  есть
свой дом, отправляйся туда.
   Однако Клем не двинулся с места. Взгляд его  был  прикован  к  одному  из
людей у костра, который стоял спиной к воротам.
   - Кто этот человек, который сейчас говорит? - спросил он у часового.
   Негр оглянулся.
   - Это Маляр, - ответил он.
   - Маляр? - переспросил Клем. - Ты, конечно, хотел сказать Миляга.
   Клем не повышал  голоса,  но  слоги  этого  имени,  должно  быть,  далеко
разнеслись в тихом воздухе, потому что стоило им сорваться с  его  губ,  как
человек у костра запнулся и медленно  повернулся  к  воротам.  Он  выделялся
темным силуэтом на фоне костра, и черты его различить было не так-то просто,
но Клем знал, что не ошибся. Человек вновь повернулся к своим собеседникам и
сказал какую то фразу, которую Клем не расслышал. Потом он отошел от  костра
и направился к воротам.
   - Миляга? Это я, Клем.
   Негр отступил  в  сторону  и  открыл  ворота,  чтобы  выпустить  из  сада
человека, которого он  назвал  Маляром.  Человек  остановился  и  пристально
изучал незнакомца.
   - Я тебя знаю? - спросил он. В голосе его не слышалось  враждебности,  но
не было в нем и теплоты. - Ведь я знаю тебя, верно?
   - Да, ты знаешь меня, друг, - ответил Клем. - Ты знаешь меня.

***

   Вдвоем они пошли вдоль реки,  оставив  за  спиной  спящих  вокруг  костра
людей. Вскоре стали очевидны произошедшие в Миляге многочисленные  перемены.
Во-первых, конечно, он толком не знал,  кто  он  такой,  но  были  и  другие
изменения, имевшие, как почувствовал Клем, еще более глубокую природу.  Речь
его была простой, равно как и выражение его лица, которое  было  попеременно
то встревоженным, то безмятежным. Что-то от того Миляги, которого знали он и
Тэйлор, исчезло - возможно, навсегда. Но что-то готовилось занять  пустующее
место, и Клем почувствовал желание быть рядом с этим новым хрупким я,  чтобы
охранять его от опасностей.
   - Это ты написал картины? - спросил он.
   - Да, вместе с моим другом Понедельником, - сказал Миляга. - Мы  работали
на равных.
   - Я не помню, чтобы ты когда-нибудь рисовал нечто подобное.
   - Это все места, в которых я побывал, - сказал  ему  Миляга.  -  И  люди,
которых я знал. Они стали  возвращаться  ко  мне,  когда  у  меня  появились
краски. Но медленно, очень медленно. Еще так много у меня в голове...  -  Он
поднес руку ко лбу, покрытому плохо зажившими ссадинами. -  ...  и  все  это
сбивает меня с толку, не дает сосредоточиться. Ты зовешь меня Милягой, но  у
меня есть и другие имена.
   - Джон Захария?
   - Это одно из них. А  еще  внутри  меня  есть  человек  по  имени  Джозеф
Беллами, и человек по имени Майкл Моррисон, и  человек  по  имени  Олмот,  и
человек по имени Сартори. Кажется, что все они - это я, Клем. Но ведь такого
не бывает, а? Я спрашивал у Понедельника, и у Кэрол, и у Ирландца, и все они
сказали, что у человека может быть два имени... ну, три, но никак не десять.
   - Может быть, ты прожил другие жизни и теперь вспоминаешь их?
   - Если это так, то я не хочу больше вспоминать.  Это  слишком  больно.  Я
никак не могу сосредоточиться. Я хочу быть одним человеком с одной жизнью. Я
хочу знать, где мое начало и  где  конец,  чтобы  прекратилась  эта  чертова
карусель.
   - А что в ней такого плохого? - спросил Клем, искренне недоумевая,  какой
вред может принести обладание множеством жизней, вместо одной.
   - Потому что я боюсь, что этому никогда  не  наступит  конец,  -  ответил
Миляга. Он говорил спокойно и ровно,  словно  метафизик,  достигший  крутого
обрыва и описывающий открывшуюся перед ним  бездну  тем  людям,  которые  не
смог-ли - или не захотели -  пойти  за  ним  следом.  -  Боюсь,  я  привязан
ниточками ко всему остальному миру, - сказал он. - А это значит, что мне  не
выплыть. Я хочу быть этим человеком, или тем человеком, но не  всеми  людьми
сразу. Если я - каждый из людей, то я никто и ничто.
   Он остановился и повернулся к Клему, положив руки ему на плечи.
   - Кто я? - спросил он. - Скажи мне. Если любишь меня, скажи мне. Кто я?
   - Ты - мой друг.
   Конечно, этот ответ не был шедевром красноречия, но других у Клема просто
не было. Миляга пристально вгляделся в лицо своего спутника и  не  сводил  с
него глаз минуту или даже больше, словно прикидывая, сумеет ли  эта  аксиома
перебороть ужас, таящийся у него в голове. И  медленно,  очень  медленно,  в
уголках его рта зародилась улыбка, а в глазах заблестели слезы.
   - Так ты видишь меня? - спросил он тихо.
   - Разумеется, я тебя вижу.
   - Я спрашиваю не про глаза, а про твое внутреннее зрение. Существую ли  я
в твоей голове?
   - Я вижу тебя ясно, как кристалл, - ответил Клем.
   И это действительно было правдой - сейчас, больше  чем  когда  бы  то  ни
было. Миляга кивнул, и улыбка его стала уверенней.
   - Кто-то еще пытался научить меня этому, - сказал он. -  Но  тогда  я  не
понял. - Он задумался, а потом произнес:
   - Неважно, как меня зовут. Имена - это пустяк. Я  есть  то,  что  я  есть
внутри тебя. - Он медленно обнял Клема. - Я - твой друг.
   Он крепко сжал Клема, а потом отступил в сторону. Слезы его высохли.
   - Кто же это учил меня этому? - удивился он.
   - Может быть, Юдит?
   Он покачал головой.
   - Ее лицо постоянно у меня перед глазами, но это была  не  она.  Это  был
кто-то, кого потом не стало.
   - Так, может быть, это был Тэйлор? - спросил Клем. - Ты помнишь Тэйлора?
   - Он тоже меня знал?
   - Он любил тебя.
   - Где он сейчас?
   - Ну, это совсем другая история.
   - Вот как? - ответил Миляга. - А может быть, все это едино?

***

   Они продолжали свой путь вдоль реки, обмениваясь вопросами и ответами. По
просьбе Миляги Клем подробно изложил жизнь Тэйлора, от рождения до смертного
ложа и от смертного ложа до солнечного луча, а Миляга в свою очередь изложил
все имеющиеся у него догадки по поводу природы того путешествия, из которого
он возвратился. Хотя он помнил не так уж  много  деталей,  он  знал,  что  в
отличие от Тэйлора оно не привело его к свету.  По  пути  он  потерял  много
друзей, имена которых смешались с именами его прошлых  воплощений,  и  видел
смерть  и  разрушение.  Но  видел  он  и  те  чудеса,  которые  теперь  были
запечатлены на бетонных стенах. Бессолнечные небеса,  сверкавшие  зеленью  и
золотом; дворец зеркал, похожий на Версаль;  огромные,  загадочные  пустыни;
ледяные соборы, наполненные звоном колокольчиков.  Слушая  эти  россказни  и
созерцая перспективу уходящих во всех направлениях неизвестных  миров,  Клем
ощутил, как  та  легкость,  с  которой  он  раньше  принял  представление  о
безгранично свободном я, катающемся на  карусели  нескончаемых  превращений,
понемногу оставляет его. Те  самые  перегородки,  от  тоски  по  которым  он
искренне пытался отговорить Милягу  в  самом  начале  их  разговора,  теперь
выглядели очень соблазнительно. Но они были ловушкой, и он знал об этом.  Их
удобство стреножит и в конце концов задушит его. Он должен сбросить  с  себя
свой старый, затхлый образ  мысли,  если  хочет  отправиться  рядом  с  этим
человеком в те края, где мертвые души превращаются в свет, а бытие  является
порождением мысли.
   - Почему ты вернулся? - спросил он Милягу через какое-то время.
   - Хотел бы я знать, - ответил тот.
   - Мы должны найти Юдит. Мне кажется, она должна знать об этом больше, чем
мы с тобой вместе взятые.
   - Я не хочу оставлять этих людей, Клем. Они взяли меня к себе.
   - Я понимаю, - сказал Клем. - Но Миляга, они ведь тебе  ничем  сейчас  не
помогут. Они не понимают, что происходит вокруг.
   - Мы тоже не понимаем, - напомнил ему Миляга.  -  Но  они  слушали  меня,
когда я рассказывал свою историю. Они смотрели, как я писал картины, а потом
задавали мне вопросы, и когда я рассказывал им  о  своих  видениях,  они  не
насмехались надо мной. - Он остановился и указал жестом на здания Парламента
на другом берегу реки. - Скоро там соберутся наши законодатели, - сказал он.
- Смог бы ты им доверить то, что я только что тебе рассказал? Если мы скажем
им, что мертвые возвращаются на землю в солнечных лучах и где-то  существуют
миры с зелено-золотыми небесами, как ты думаешь, что они нам ответят?
   - Они скажут, что мы сошли с ума.
   - Да. И выбросят нас в ту же  самую  сточную  канаву,  где  сейчас  живут
Понедельник, Кэрол, Ирландец и все остальные.
   - Они живут в сточной канаве не потому, что у них были  видения,  Миляга.
Они попали туда потому, что с  ними  плохо  обошлись,  или  сами  они  плохо
обошлись с кем-то.
   - Попросту это значит, что они не научились так же хорошо  скрывать  свое
отчаяние, как остальные. Ничто не может отвлечь их от  их  боли.  Тогда  они
напиваются и буйствуют,  а  на  следующий  день  чувствуют  себя  еще  более
потерянными, чем вчера. Но все же я скорее  доверюсь  им,  чем  епископам  и
министрам. Может быть, им и нечем прикрыть свою наготу, но разве эта  нагота
не священна?
   - Но она также и уязвима, - возразил Клем. - Ты нс можешь  втянуть  их  в
эту войну.
   - А кто сказал, что будет какая-то война?
   - Юдит, - ответил Клем. - Но пусть бы она этого и не  говорила,  это  все
равно чувствуется в воздухе.
   - А она знает, кто будет нашим врагом?
   - Нет. Но битва будет тяжелой,  и  если  тебе  дороги  эти  люди,  ты  не
поставишь их в первые ряды. Пусть они встанут там, когда война закончится.
   Миляга на некоторое время задумался. Наконец он сказал:
   - Тогда они будут миротворцами (Отсылка к евангельскому тексту: ?Блаженны
миротворцы; ибо они будут наречены сынами Божиими?  (Матф.  5,  9)  -  прим.
перев. Отсылка к евангельскому тексту: ?Блаженны миротворцы; ибо  они  будут
наречены сынами Божиими? (Матф. 5, 9) - прим. перев.).
   - Почему бы и нет? Они разнесут повсюду счастливые вести.
   Миляга кивнул.
   - Мне это нравится, - сказал он. - Им это тоже придется по душе.
   - Тогда отправимся на поиски Юдит?
   - По-моему, самое время. Только сначала мне надо пойти попрощаться.
   В свете занимающегося утра они  двинулись  обратно,  и  когда  они  вновь
оказались под мостом, тени из черных уже успели превратиться  в  серо-синие.
Несколько  лучей  уже  пробились  сквозь  лабиринт  бетонных  конструкций  и
подбирались к воротам сада.
   - Куда ты ходил? - спросил Ирландец, поджидавший Маляра у ворот. - Мы  уж
думали, ты смылся.
   - Я хочу, чтобы вы познакомились с моим другом, - сказал  Миляга.  -  Это
Клем. Клем, это Ирландец, а это Кэрол и Бенедикт. Где Понедельник?
   - Спит, - сказал Бенедикт, - тот самый негр, что стоял на часах.
   - А как твое полное имя? - спросила Кэрол.
   - Клемент.
   - Я тебя раньше видела, - сказала она. - Это  ты  притаскивал  бесплатный
суп, а? Ну точно, ты. У меня хорошая память на лица.
   Миляга провел Клема в сад. Пламя почти погасло, но  жара  от  углей  было
вполне достаточно, чтобы отогреть замерзшие пальцы. Он  присел  на  корточки
рядом с костром, поворошил угли палкой, пытаясь воскресить угасшее пламя,  и
поманил Клема поближе.  Но  наклонившись,  чтобы  присесть  у  костра,  Клем
внезапно замер.
   - В чем дело? - спросил Миляга.
   Клем перевел взгляд с костра на спящие вокруг груды тряпья. Двадцать  или
даже больше людей до сих пор видели сны, хотя солнечный свет уже подползал к
их логову.
   - Прислушайся, - сказал он.
   Один из спящих смеялся тихим, едва слышным смехом.
   - Кто это там? - спросил Миляга. Звук оказался заразительным, и на лице у
него тоже появилась улыбка.
   - Это Тэйлор, - сказал Клем.
   - Здесь нет человека по имени Тэйлор, - сказал Бенедикт.
   - И все-таки он здесь, - ответил Клем.
   Миляга поднялся и оглядел спящих. В дальнем углу сада лежа на спине  спал
Понедельник,  едва  прикрытый  одеялом,  из-под  которого  высовывалась  его
забрызганная краской одежда.  Луч  утреннего  солнца  отыскал  свой  прямой,
ослепительный путь между бетонными колоннами и уперся ему в грудь,  захватив
также подбородок и бледные губы. Понедельник смеялся,  словно  эта  позолота
была щекотной.
   - Это и есть тот парень, который писал со мной картины, - сказал Миляга.
   - Понедельник, - вспомнил Клем.
   - Точно.
   Клем прошел  между  спящими  телами  и  приблизился  к  мальчику.  Миляга
последовал за ним, но еще до  того,  как  он  приблизился  к  спящему,  смех
прекратился. Улыбка, однако, не сходила с лица Понедельника,  а  солнце  тем
временем добралось до  волосков  над  его  верхней  губой.  Глаза  его  были
закрыты, но когда он заговорил, можно было подумать, что он видит.
   - Смотрите-ка, Миляга, - сказал он. - Путешественник  вернулся.  Вот  это
да, черт возьми, я просто потрясен.
   Это был не  совсем  голос  Тэйлора  -  все-таки  гортань,  в  которой  он
зарождался, была на двадцать лет моложе, но модуляции были  его,  наравне  с
лукавой доброжелательностью интонации.
   - Я полагаю, Клем  уже  успел  рассказать  тебе,  что  я  болтаюсь  здесь
поблизости.
   - Конечно, - сказал Клем.
   - Странные времена, а? Я всегда говорил, что родился  не  в  тот  век.  А
умер, похоже, как раз в самое время. Не знаешь где найдешь, где потеряешь.
   - Ну и вопросы у тебя, Миляга. Ты ведь Маэстро, а не я - тебе  на  них  и
отвечать.
   - Я, Маэстро?
   - Он все еще вспоминает, Тэй, - пояснил Клем.
   - Ну, тогда ему надо поторопиться, - сказал Тэйлор. - Каникулы кончились,
Миляга. А теперь пора приниматься за работу. Если ты облажаешься,  нас  всех
ждет такая черная дыра... А если она проглотит нас...  -  Улыбка  сползла  с
лица Понедельника, - ... если она проглотит нас, то больше не будет  никаких
духов в солнечном свете, потому что света вообще не будет.  Кстати  сказать,
где твой подчиненный дух?
   - Кто?
   - Мистиф, кто же еще.
   Дыхание Миляги убыстрилось.
   - Ты раз потерял его, и я отправился на его поиски.  Я  тоже  его  нашел,
когда он оплакивал своих детей. Вспоминаешь теперь?
   - Кто это был? - спросил Клем.
   - Ты ни разу с ним не встречался, - сказал Тэйлор. - Увидел бы,  запомнил
бы на всю жизнь.
   - По-моему, Миляга забыл, - сказал  Клем,  глядя  на  встревоженное  лицо
Маэстро.
   - Ну нет, мистиф по-прежнему у него в голове,  -  сказал  Тэйлор.  -  Раз
увидишь, никогда не забудешь. Ну, давай, Миляга. Назови его имя, сделай  это
для меня. Оно же вертится у тебя на кончике языка.
   Лицо Миляги исказилось от боли.
   - Ведь это любовь всей твоей жизни, Миляга, - продолжал  свои  увещевания
Тэйлор. - Назови его. Ну, давай же. Назови его. Я заклинаю тебя.
   Миляга напрягся и  беззвучно  пошевелил  губами.  Но  наконец  его  горло
сдалось и выпустило своего пленника.
   - Пай... - прошептал он.
   Улыбка Тэйлора появилась на губах Понедельника.
   - Да...
   - Пай-о-па.
   - Ну, что я тебе говорил! Раз увидишь, никогда не забудешь.
   Миляга повторил имя раз, и еще один раз, произнося его  так,  словно  это
было заклинание. Потом он повернулся к Клему.
   - Тот урок, который я никак не мог выучить, - сказал/ он. - Это Пай,  Пай
меня учил.
   - А где сейчас мистиф? - спросил  Тэйлор.  -  У  тебя  есть  какие-нибудь
догадки на этот счет?
   Миляга присел на корточки перед приютившим Тэйлора телом.
   - Его больше нет, - сказал он, пытаясь поймать солнечный луч рукой.
   - Не надо этого делать, - мягко сказал Тэйлор. - Так можно поймать только
темноту. - Миляга разжал ладонь и подставил ее свету. - Так ты говоришь, его
больше нет? - продолжал Тэйлор. - Но как? Как ты мог потерять его во  второй
раз?
   - Он скрылся в Первом Доминионе, - ответил Миляга. - Умер  и  исчез  там,
куда я не мог за ним последовать.
   - Да, грустная новость.
   - Но я увижу его снова, когда выполню свою работу, - сказал Миляга.
   - Ну вот, наконец-то мы до этого добрались, - сказал Тэйлор.
   - Я - Примиритель, - сказал Миляга. - Я  пришел,  чтобы  открыть  путь  в
Доминионы...
   - Все так, Маэстро.
   - ... в ночь накануне летнего солнцестояния.
   - Неплохо сказано, - вставил Клем. - Это значит, завтра.
   - Ничего невозможного в этом нет, - вставая, сказал Миляга.  -  Теперь  я
знаю, кто я. Он больше не сможет помешать мне.
   - Кто не сможет? - спросил Клем.
   - Мой враг, - ответил Миляга, подставляя лицо солнечному свету. - Я сам.

2

   Проведя в городе лишь  несколько  дней,  этот  самый  враг,  в  недалеком
прошлом - Автарх Сартори, стал тосковать по томным рассветам  и  элегическим
закатам покинутого им Доминиона. В этих краях день наступал слишком быстро и
заканчивался с той же удручающей стремительностью. Это обязательно надо было
изменить. Среди его  замыслов  по  поводу  Нового  Изорддеррекса  непременно
найдется место и для дворца из зеркал или стекла, которые  с  помощью  магии
смогут удерживать великолепие этих недолгих сумерек и отражать  их  во  всех
направлениях. Возможно, тогда он сможет обрести здесь счастье.
   Он знал, что не встретит особого сопротивления на пути завоевания  Пятого
Доминиона, - судя по той легкости, с  которой  ему  удалось  расправиться  с
членами Tabula Rasa. В настоящий момент все  они,  кроме  одного,  были  уже
мертвы - загнанные в свои норы, словно бешеные хищные зверьки.  Ни  один  из
них не отнял у него больше нескольких  минут  -  они  расстались  со  своими
жизнями быстро, с несколькими всхлипами и еще меньшим количеством молитв. Он
не был удивлен этому. Конечно, их предки были людьми  с  сильной  волей,  но
даже  самая  свежая  и  горячая  кровь  разбавляется  с  каждым  поколением,
превращая потомков в бездарных трусов.
   Единственным сюрпризом, который ожидал его в  этом  Доминионе,  оказалась
женщина, в постель которой он вернулся - несравненная  и  нестареющая  Юдит.
Впервые он отведал е„ в покоях  Кезуар,  когда,  приняв  ее  за  свою  жену,
переспал с ней на ложе с полупрозрачными покрывалами. Лишь спустя  некоторое
время, когда он готовился покинуть Изорддеррекс, Розенгартен доложил ему  об
увечье Кезуар и о присутствии ее двойника в коридорах  дворца.  Этот  доклад
был последним для Розенгартена в роли верного  командующего.  Когда,  спустя
несколько минут, ему было приказано сопровождать Автарха в его путешествии в
Пятый  Доминион,  он  проявил  скрытое  неповиновение,  заявив,  что  Второй
Доминион - это его дом, а Изорддеррекс - его гордость, и если уж ему суждено
умереть, то пусть последний взгляд его упадет на сияющую в небе Комету.  Как
ни чесались у него  руки  наказать  Розенгартена  за  это  нарушение  долга,
Сартори  не  испытывал  никакого  желания  появиться  в  своем  новом   мире
забрызганным  чужой  кровью.  Он  отпустил  старика  и  отправился  в  Пятый
Доминион, полагая, что женщина, с которой он занимался  любовью  на  постели
Кезуар, осталась у него за спиной, где-то в Изорддеррексе. Но  не  успел  он
натянуть на себя маску  своего  брата,  как  она  встретилась  ему  снова  в
клейновском саду фальшивых цветов.
   Он всегда обращал внимание на приметы  -  и  на  хорошие,  и  на  плохие.
Повторное появление Юдит в его жизни было знаком того, что они созданы  друг
для друга, и ему показалось, что она, сама об этом не подозревая,  чувствует
то же самое. Это была та женщина, ради любви которой и был начат  весь  этот
скорбный круговорот смерти и разрушения, и в ее обществе он чувствовал  себя
обновленным, словно вид ее напомнил клеткам его организма  о  том  человеке,
которым он был до своего  падения.  Ему  был  подарен  второй  шанс,  вторая
возможность начать все заново рука об руку с  любимым  существом  и  создать
империю, которая  сотрет  все  воспоминания  о  предшествующем  провале.  Он
убедился в их полной совместимости,  когда  они  занимались  любовью.  Более
идеальное совпадение эротических импульсов он едва ли мог  себе  вообразить.
После этого он отправился в город  совершать  убийства,  чувствуя  себя  так
бодро и энергично, как никогда раньше.
   Конечно, потребуется определенное время, чтобы убедить ее в том, что этот
брак  пре