ым.  К
тому времени, когда это путешествие было окончено, вся его  одежда  промокла
до нитки. Со стучащими зубами,  кровоточащим  ртом  и  прилипшими  к  черепу
мокрыми волосами он  подошел  к  подъезду,  являя  собой  зрелище  жалкое  и
непривлекательное.  Юдит  ждала  его  в  вестибюле  вместе  с   пристыженным
швейцаром.  Увидев  Милягу,  она  немедленно  бросилась   ему   на   помощь.
Состоявшийся между ними обмен репликами (Сильно ли он пострадал?  -  Нет.  -
Удалось ли убийце сбежать? - Да.) был краток и конструктивен.
   - Пойдем наверх, - сказала она. - Тебе необходима  кое-какая  медицинская
помощь.

3

   Сегодняшняя встреча Юдит и Миляги была до того переполнена драматическими
событиями, что  ни  с  той,  ни  с  другой  стороны  никаких  дополнительных
изъявлений чувств не наблюдалось. Юдит ухаживала за Милягой со своим обычным
прагматизмом. Он отказался от душа, но вымыл лицо и пострадавшие конечности,
осторожно очистив ладони от песка и мелких камушков. Потом он  переоделся  в
сухую одежду, которую она отыскала в шкафу  Мерлина,  хотя,  надо  заметить,
Миляга оказался выше  и  худее  отсутствующего  хозяина.  После  этого  Юдит
спросила, не хочет ли он, чтобы его осмотрел доктор. Он поблагодарил ее,  но
отказался, уверив, что с ним все в порядке.  Так  оно  и  было:  умывшись  и
переодевшись во все сухое, он вновь был в форме, несмотря на боль от ушибов.
   - Ты позвонила в полицию? - спросил он, стоя на пороге кухни  и  наблюдая
за тем, как она заваривает Дарджилинг.
   - Смысла нет, - сказала она. - Они уже знают о существовании этого парня.
Может быть, я попрошу Мерлина, чтобы он им позвонил попозже.
   - Это уже вторая попытка? - Она  кивнула.  -  Ну,  если  это  тебя  может
успокоить, я думаю, что она окажется последней.
   - Почему ты так считаешь?
   - Потому что он выглядел так, словно готов был броситься под машину.
   - Не думаю, что это причинило бы  ему  особый  вред,  -  заметила  она  и
рассказала  о  происшествии  в  Виллидже,   закончив   описанием   чудесного
исцеления.
   - Он должен был погибнуть, - сказала она. - Его лицо было разбито... даже
то, что он встал на ноги, уже было чудом. Сахар, молоко?
   - Пожалуй, плесни чуточку скотча. Мерлин пьет?
   - Да, но он не такой знаток, как ты.
   Миляга рассмеялся.
   - Так вот как ты меня рекомендуешь? Миляга-алкоголик?
   - Нет. Честно говоря, я тебя вообще никак не рекомендовала, - сказала она
в некотором смущении. - Конечно, я наверняка упоминала о  тебе  мимоходом  в
разговорах с Мерлином, но ты... как бы это сказать...  ты  -  моя  греховная
тайна.
   Этот отзвук разговора на Холме Змеев заставил его вспомнить  о  человеке,
чье поручение он здесь выполнял.
   - Ты говорила с Эстабруком?
   - С какой это стати?
   - Он пытался связаться с тобой.
   - Я не желаю с ним разговаривать. - Она опустила  его  чашку  на  столик,
отыскала бутылку скотча и поставила ее рядом. - Угощайся.
   - А ты не хочешь глоток?
   - Только чай, виски не хочу. У  меня  в  голове  и  так  черт  знает  что
творится. - Она вернулась к окну, чтобы взять свою чашку. - Я столько  всего
не понимаю, - сказала она. - Для начала откуда ты здесь взялся?
   - Я не хотел бы, чтобы мои слова звучали напыщенно, но мне  действительно
кажется, что перед этим разговором тебе лучше присесть.
   - Да объясни ты мне, что  происходит,  -  сказала  она,  и  в  голосе  ее
зазвучали обвиняющие нотки. - Как долго ты следил за мной?
   - Всего лишь несколько часов.
   - А мне показалось, что я видела, как ты следил за мной пару дней назад.
   - Это был не я. До сегодняшнего утра я был в Лондоне.
   Это известие ее озадачило.
   - Так что ты знаешь об этом человеке, который хотел меня убить?
   - Он сказал, что его зовут Пай-о-па.
   - Плевать я хотела на то, как его  зовут,  -  сказала  она,  окончательно
отбросив напускную сдержанность. - Кто он? Почему он хотел мне зла?
   - Потому, что его наняли.
   - Что?
   - Его нанял Эстабрук.
   Нервная дрожь прошла по ее телу, и она расплескала чай.
   - Чтобы убить меня? - сказала она. - Он нанял человека, чтобы убить меня?
Я тебе не верю. Это безумие.
   - Он сходит с ума по тебе, Юдит. Он сделал  это,  потому  что  не  хотел,
чтобы ты принадлежала кому-то другому.
   Она поднесла чашку ко рту, сжимая ее обеими руками, и костяшки ее пальцев
были такими белыми, что удивительно, как это фарфор не треснул в  ее  руках,
словно яичная скорлупа. Она сделала глоток; лицо ее помрачнело.
   - Я тебе не верю, - снова  повторила  она,  но  на  этот  раз  еще  более
решительно.
   - Он пытался связаться с тобой, чтобы предупредить тебя. Он  нанял  этого
человека, а потом передумал.
   - А откуда ты-то это знаешь? - Вновь обвинительные нотки послышались в ее
голосе.
   - Он послал меня, чтобы предотвратить беду.
   - И тебя тоже нанял, да?
   Не так-то приятно было услышать это из ее уст, но он ответил правду:  да,
он действительно был всего лишь очередным наемником.  Выходило  так,  словно
Эстабрук пустил по следу Юдит двух собак, одна из которых несла ей смерть, а
другая - жизнь, и предоставил судьбе  решать,  какая  из  собак  схватит  ее
первой.
   - Пожалуй, я тоже выпью, - сказала она и двинулась к столу за бутылкой.
   Он  встал,  чтобы  налить  ей  виски,  но  малейшего  его  движения  было
достаточно, чтобы она замерла, и он понял, что она боится его.  Он  протянул
ей бутылку, но она не взяла ее.
   - По-моему, тебе надо уйти, - сказала она. - Скоро вернется Мерлин,  и  я
не хочу, чтобы ты был здесь...
   Он понимал причину ее нервозности, но почувствовал  себя  обиженным  этой
переменой тона. Пока он ковылял назад под мокрым снегом, крохотная часть его
души надеялась на то, что ее благодарность выразится в объятии или хотя бы в
нескольких словах, которыми она даст ему понять, что он ей небезразличен. Но
преступление Эстабрука запятнало и его. Он не  был  ее  спасителем,  он  был
агентом ее врага.
   - Если ты так хочешь, - сказал он.
   - Именно так я и хочу.
   -  Последняя  просьба.  Если  ты  сообщишь  полиции  об  Эстабруке,   то,
пожалуйста, не упоминай обо мне.
   - Почему? Ты что, опять работаешь с Клейном?
   - Давай не будем вдаваться в этот вопрос. Просто представь себе,  что  ты
меня не видела.
   Она пожала плечами.
   - Ну что ж, я вполне могу исполнить твою просьбу.
   - Спасибо, - сказал он. - Куда ты положила мою одежду?
   - Она еще не просохла. Почему бы тебе не остаться в этой?
   - Не стоит, - сказал он, не в силах удержаться  от  крошечного  укола.  -
Черт его знает, что Мартин подумает.
   Она не удостоила его ответом, и он ушел переодеваться. Одежда его  висела
на горячей батарее в ванной комнате. Она стала немного теплее, но углубляясь
в ее мокрые глубины, он чуть было не отказался  от  своего  упрямства  и  не
остался в одежде ее любовника. Чуть было, но  не  совсем.  Переодевшись,  он
вернулся в гостиную и увидел, что она снова  стоит  у  окна,  словно  ожидая
возвращения убийцы.
   - Как ты сказал его звали? - спросила она.
   - Что-то вроде Пай-о-па.
   - Это на каком языке? На арабском?
   - Не знаю.
   - Так что же, ты сказал ему, что Эстабрук передумал? Ты сказал ему, чтобы
он оставил меня в покое?
   - У меня не оказалось такой возможности, - сказал он довольно неуверенно.
   - Стало быть, он может вернуться и сделать еще одну попытку?
   - Как я уже сказал, это кажется мне маловероятным.
   - Он уже попытался сделать это дважды. Может быть, он ходит там на  улице
и  думает:  ?в   третий   раз   мне   повезет?.   В   нем   есть   что-то...
противоестественное,  Миляга.  Как  он  мог  так  быстро  оправиться   после
столкновения?
   - Может быть, его не так уж сильно и стукнуло.
   Это ее не убедило.
   - С таким именем... мне кажется, его несложно будет выследить.
   - Я не знаю. По-моему, такие люди, как он... они почти невидимы.
   - Мерлин знает, как надо действовать.
   - Тем лучше для него.
   Она глубоко вздохнула. -  И  все-таки  я  должна  тебя  поблагодарить,  -
сказала она, и в голосе ее звучало настолько мало  благодарности,  насколько
это было возможно.
   - Не стоит труда,  -  ответил  он.  -  Я  просто  наемник.  Я  делал  это
исключительно ради денег.
   Из темного подъезда дома на 79-й улице Пай-о-па  видел,  как  Джон  Фьюри
Захария вышел из дома Юдит, поднял воротник куртки, чтобы  укрыть  от  ветра
свою голую шею, и оглядел улицу в поисках такси. Уже много лет прошло с  тех
пор, как глаза убийцы  в  последний  раз  испытывали  удовольствие,  которое
доставлял им вид Миляги. За эти годы мир так изменился. Но этот  человек  не
выглядел  изменившимся.  Он  оставался  тем   же   самым,   избавленный   от
необходимости меняться благодаря своей собственной забывчивости.  Он  всегда
был новостью для себя самого и, следовательно,  не  обладал  возрастом.  Пай
завидовал ему. Для Миляги время было паром, вместе с которым уносится боль и
память о себе. Для Пая оно было мешком, в который каждый  день,  каждый  час
падал новый камень, давивший смертельной тяжестью на его хребет,  который  в
любую секунду мог треснуть. И ни разу до наступления сегодняшнего вечера  не
смел он лелеять в себе надежду на освобождение. Но вот перед его глазами  по
Парк Авеню шел человек, который обладал силой залечивать любые трещины. Даже
раненый дух Пая сумел бы он исцелить. А точнее  говоря,  в  особенности  его
раненый дух. Чтобы ни свело их вместе - случай или тайные происки Незримого,
- их воссоединение несомненно было исполнено скрытого смысла.
   За несколько минут до этого,  испугавшись  значительности  происходящего,
Пай попытался отпугнуть Милягу и, не сумев этого сделать,  спасся  бегством.
Теперь этот страх казался ему глупым. Чего  бояться?  Перемены?  Он  был  бы
только рад ей. Разоблачения? И ему он был бы рад. Смерти? Какое дело  убийце
до смерти? Если она придет, то ничто ее не  остановит.  Нет  никаких  причин
отворачиваться от представившейся возможности. Он поежился. Было  холодно  в
подъезде, да и само столетие было холодным. В особенности, для такой, как  у
него, души,  любившей  сезон  таянья,  когда  пробуждение  жизненных  сил  и
солнечный свет все делают возможным.  До  сегодняшнего  дня  он  думал,  что
навсегда отказался от надежды  на  то,  что  почки  снова  распустятся.  Ему
пришлось совершить слишком много преступлений в этом безрадостном  мире.  Он
разбил слишком много сердец. Судя по всему, это относилось к ним  обоим.  Но
что, если они были обязаны искать эту неуловимую весну ради блага тех,  кого
они сделали сиротами и обрекли на страдания? Что,  если  надежда  -  это  их
долг? Тогда его попытки противиться их  почти  состоявшемуся  воссоединению,
его бегство были лишь еще одним преступлением, которое тяжким бременем ляжет
на его совесть.  Неужели  эти  годы  одиночества  превратили  его  в  труса?
Никогда.
   Утерев выступившие на глаза слезы, он сошел со ступенек и  последовал  за
исчезающей фигурой,  осмелившись  вновь  поверить  в  то,  что  скоро  может
наступить новая весна, за которой последует лето примирения.

Глава 8

   Когда Миляга вернулся в отель, его первым желанием было  позвонить  Юдит.
Разумеется, она сделала все, чтобы продемонстрировать ему свое неприязненное
отношение, и здравый смысл велел ему забыть об этой маленькой драме, но этим
вечером он стал свидетелем слишком многих  тайн,  чтобы  можно  было  просто
пожать плечами и гордо  удалиться.  Хотя  улицы  этого  города  были  вполне
реальны, а стоявшие на них дома обладали номерами и  названиями,  хотя  даже
ночью авеню были освещены достаточно ярко для того, чтобы  исключить  всякую
неопределенность и двусмысленность,  он  по-прежнему  чувствовал  себя  так,
словно находился на границе какой-то  неизвестной  страны,  и  ему  угрожала
опасность перейти ее, даже  не  заметив  этого.  И  если  он  пересечет  эту
границу, то не последует ли за ним Юдит? И как бы ни  пыталась  она  изгнать
его из своей жизни, в нем все равно жило смутное подозрение, что  их  судьбы
связаны между собой.
   Никакого логического объяснения этому чувству он подобрать  не  мог.  Оно
было тайной,  а  тайны  не  были  его  специальностью.  Они  были  предметом
послеобеденного разговора, когда, разомлев от бренди и  света  свечей,  люди
признавались в склонностях, о которых они ни за что бы  не  упомянули  часом
раньше. Во время таких разговоров ему приходилось слышать, как  рационалисты
исповедовались в своем  пристрастии  к  бульварной  астрологии,  а  завзятые
атеисты заявляли о своих путешествиях  на  небеса.  Слышал  он  и  сказки  о
психических двойниках и предсмертных пророчествах.  Все  это  было  довольно
занимательно, но этот случай был совершенно особым. На этот  раз  загадочные
события происходили с ним самим, и это пугало его.
   В конце концов он поддался тревожному  чувству,  нашел  номер  Мерлина  и
позвонил ему домой. Любовничек поднял трубку. Голос его звучал  возбужденно,
и возбуждение это стало еще сильнее, после того как Миляга назвал себя.
   - Я понятия не имею, в чем состоит цель вашей проклятой игры...  -  начал
он.
   - Это не игра, - сказал ему Миляга.
   - Только держитесь подальше от этой квартиры...
   - У меня нет ни малейшего намерения...
   - Потому что, если я увижу вас, я клянусь...
   - Могу я поговорить с Юдит?
   - ... Юдит не может...
   - Я слушаю, - сказала Юдит.
   - Юдит, повесь трубку! Не будешь же ты разговаривать с этим подонком!
   - Успокойся, Мерлин.
   - Слышишь, что она говорит, Мервин. Успокойся.
   Мерлин бросил трубку.
   - Ревнует, а? - сказал Миляга.
   - Он думает, что все это твоих рук дело.
   - А ты рассказала ему об Эстабруке?
   - Нет еще.
   - Так ты хочешь обвинить во всем его наемника, так ведь?
   - Послушай, извини меня за  некоторые  резкие  фразы.  Я  не  знала,  что
говорила. Если бы не ты, вполне возможно, что меня бы уже не было в живых.
   - Возможно здесь ни при чем, - сказал Миляга. - Наш дружок Пай знал, чего
он хочет.
   - Он действительно знал, чего он хочет, - сказала Юдит, - но я не уверена
в том, что он хотел убить меня.
   - Он пытался задушить тебя, Юдит.
   - Ты так думаешь? А по-моему, он просто хотел заткнуть мне рот,  чтобы  я
не кричала. У него был такой странный вид...
   - Я думаю, нам надо поговорить об этом с глазу на глаз, - сказал  Миляга.
- Почему бы тебе не улизнуть от своего любовничка и не отправиться  со  мной
куда-нибудь выпить? Я могу встретить тебя прямо  у  подъезда.  Ты  будешь  в
полной безопасности.
   - По-моему, это не такая уж хорошая мысль. Мне надо еще вещи упаковать. Я
решила завтра вернуться в Лондон.
   - Ты и раньше собиралась это сделать?
   - Нет. Просто дома я буду чувствовать себя в большей безопасности.
   - Мервин поедет с тобой?
   - Его зовут Мерлин. Нет, не поедет.
   - Ну и дурак.
   - Слушай, мне пора. Спасибо, что вспомнил обо мне.
   - Это не так уж трудно, - сказал он. - И если этой ночью ты  почувствуешь
себя одиноко...
   - Этого не произойдет.
   - Кто знает.  Я  остановился  в  Омни,  комната  103.  Здесь  двуспальная
кровать.
   - Будет место, где поспать.
   - Я буду думать о тебе, - сказал он. Выдержав паузу, он добавил:
   - Я рад, что снова тебя увидел.
   - Я рада, что ты рад.
   - Это означает, что ты не рада?
   - Это означает, что мне еще предстоит уложить кучу вещей. Спокойной ночи,
Миляга.
   - Спокойной ночи.
   - Желаю весело провести время.

***

   Он упаковал свои немногочисленные вещи и заказал себе в  номер  небольшой
ужин: сэндвич с курицей, мороженое,  бурбон  и  кофе.  Очутившись  в  теплой
комнате после всех своих мытарств на ледяной улице, Миляга совсем размяк. Он
разделся и стал поглощать  свой  ужин  голым,  сидя  напротив  телевизора  и
подбирая с лобка крошки, похожие  на  вшей.  Добравшись  до  мороженого,  он
почувствовал себя слишком усталым, чтобы продолжать есть.  Тогда  он  осушил
бурбон, который оказал  на  него  свое  немедленное  действие,  и  улегся  в
кровать, оставив телевизор включенным в соседней комнате,  но  уменьшив  его
звук до усыпляющего бормотания.
   Его тело и его ум существовали отдельно друг  от  друга.  Тело,  вышедшее
из-под контроля сознания, дышало, двигалось, потело и переваривало пищу.  Ум
погрузился  в  сон.  Сначала  ему  снился  поданный  на  тарелке  Манхеттен,
воспроизведенный во всех  мельчайших  деталях.  Потом  -  официант,  который
шепотом спрашивал, не угодно ли сэру провести  ночь.  А  потом  ему  снилась
ночь, которая черничным сиропом заливала тарелку откуда-то  сверху,  вязкими
волнами покрывая улицы и небоскребы. А потом Миляга шел по  этим  улицам,  в
окружении небоскребов, рука  об  руку  с  чьей-то  тенью,  общество  которой
доставляло ему невыразимую радость. Когда они подошли  к  перекрестку,  тень
обернулась и дотронулась своим  призрачным  пальцем  до  переносицы  Миляги,
словно близилось наступление Пепельной Среды (Пепельная Среда - первый  день
Великого поста, когда верующим, в знак покаяния, на лоб наносятся  пепельные
кресты - прим. перев.).
   Прикосновение доставило  ему  наслаждение,  и  он  приоткрыл  рот,  чтобы
прикоснуться языком к  подушечке  пальца.  Палец  вновь  прикоснулся  к  его
переносице. Его охватила дрожь удовольствия, и он пожалел о том, что темнота
мешает ему разглядеть лицо своего спутника. Напрягая взор, он открыл  глаза,
и его тело и ум вновь слились в единое целое. Он  снова  оказался  в  номере
гостиницы, который освещался только мерцанием  телевизора,  отражавшимся  на
лакированной поверхности полуоткрытой двери. Но  ощущение  прикосновения  не
покинуло его, а теперь к нему добавился еще и  звук:  чей-то  нежный  вздох,
услышав который, он почувствовал возбуждение. В комнате была женщина.
   - Юдит? - спросил он.
   Своей прохладной рукой она закрыла ему рот,  тем  самым  ответив  на  его
вопрос. Он не мог разглядеть ее  в  темноте,  но  последние  сомнения  в  ее
реальности рассеялись, когда рука соскользнула со рта и притронулась  к  его
обнаженной груди. Он обхватил в  темноте  ее  лицо  и  привлек  ее  к  себе,
радуясь, что мрак скрывает его удовлетворение. Она пришла к  нему.  Несмотря
на все знаки пренебрежения, которые она оказывала ему в  квартире,  несмотря
на Мерлина, несмотря на опасность ночного путешествия по  пустынным  улицам,
несмотря на горькую историю их отношений, она пришла в  его  постель,  чтобы
подарить ему свое тело.
   Хотя он и не мог разглядеть ее,  темнота  была  тем  черным  холстом,  на
котором он воссоздал  ее  совершенную  красоту,  устремившую  на  него  свой
пристальный взгляд.  Его  руки  нащупали  безупречные  щеки.  Они  были  еще
прохладнее ее рук, которыми она уперлась в его  живот,  чтобы  лечь  сверху.
Между ними установилось что-то вроде телепатического контакта. Он думал о ее
языке - и немедленно ощущал его вкус; он воображал  себе  ее  грудь,  и  она
подставляла ее его жадным рукам; он мысленно пожелал, чтобы она  заговорила,
и она заговорила, произнося слова, которые он так  хотел  услышать,  что  не
признавался в этом самому себе.
   - Я должна была так поступить... - сказала она.
   - Я знаю. Я знаю.
   - Прости меня...
   - За что?
   - Я не могу жить без тебя, Миляга. Мы принадлежим друг другу, как  муж  и
жена.
   В ее присутствии, после стольких лет разлуки, мысль о женитьбе  вовсе  не
казалась такой уж нелепой. Почему бы не сделать ее своей, отныне и навсегда?
   - Ты хочешь выйти за меня замуж? - пробормотал он.
   - Спроси меня об этом снова, в другой раз, - ответила она.
   - Я спрашиваю тебя сейчас.
   Она притронулась к тому самому месту  на  его  переносице,  которое  было
отмечено пеплом сновидения.
   - Помолчи, - сказала она. - Завтра ты можешь передумать...
   Он открыл было рот, чтобы выразить свое несогласие, но  мысль  затерялась
где-то на полпути между  мозгом  и  языком  под  действием  нежных  круговых
движений